ИК: Ну… конечно, я бы мог ограничиться паллиативным заявлением, что если кто интересуется, лучше смотреть соответствующий раздел газеты "Живой звук", но в принципе считаю, что в нашей музыке, при всей катастрофичности ситуации, в целом тем не менее впервые за многие годы наметилась положительная тенденция. Пока нельзя назвать ни одного человека, который всем критериям прорыва полностью удовлетворяет. Но начались попытки отойти от каких-то жестко заданных стилистических направлений, очень узких, связанных с определенной публикой - вот это попса, вот это рок-н-ролл. Музыка начинает, наконец, диверсифицироваться и сближаться с мировой ситуацией музыкального рынка, когда музыка есть очень разная, рассчитанная на совершенно разных людей, в том числе с самыми невероятными извращениями мыслительного и слухового процесса. И этот процесс уже начался. Пока, может быть, он не очень очевиден на фоне засилья "суперзвезд" (хоть и не поворачивается язык назвать так наших звезд). На фоне засилья имен и лиц начинают появляться люди, которые ставят на что-то совсем другое. Это очень приятно. В принципе, я рад всему, что сейчас происходит, даже вещам, которые кажутся многим излишне коммерческими, типа "Иванушек Интернешнл". Я вижу в этом грамотные продюсерские ходы и правильное понимание того, как надо работать с популярной музыкой.
СК: Спасибо!
Тим Кустов, "Музобоз": Илья, если вернуться лет на 10–12 назад, когда Вами были написаны такие революционные вещи, как "Ален Делон", "Скованные одной цепью", которые действительно произвели революцию в умах тогдашней молодежи, действительно были актуальны, у Вас, несомненно, возникали всякие проблемы с цензурой. Как они разрешались?
ИК: Проблемы с цензурой у меня действительно возникали в советское время, но они касались не группы "Наутилус Помпилиус", потому что группа "Наутилус Помпилиус" дебютировала в широком общественном смысле слова в 1986 году, когда обстановка стала помягче. Проблемы относились к тому времени, когда я работал с "Урфин Джюсом". Я не думаю, что они могут сравниться, хотя бы как легкая тень, с теми проблемами, которые испытывали люди поколения перед нами. Тем не менее для молодого человека, который еще не понимает, что по чем, они были в достаточной степени неприятны и вспоминать об этом… Ничто из того, что случилось вокруг меня, как вы любите говорить, "в нашей стране за последнее время", не изменило моего мнения о тех временах, когда я был молодым, то есть 1970-х, начала 1980-х годов. Это мнение не поколебалось: я не очень хотел бы вернуться в эти времена, даже не хотел бы вообще. Даже в обмен на физическую молодость.
Ведущий: Даже для 1986 года песня "Скованные одной цепью", которая вышла тогда, была, наверное, довольно сильным откровением. Спокойно Вы воспринимали эти вещи тогда?
ИК: Нет, была определенная паника, в том числе и в стане самих музыкантов - "стоит - не стоит", но никаких серьезных вещей, в общем, не последовало. Вся оппозиция, которая была встречена, была встречена на уровне собственной бюрократии рок-клуба, а не где-то там, в высших серьезных инстанциях. И, в общем, это были уже игры мышей вокруг кота Леопольда - несерьезно.
Капитолина Деловая, "Московский комсомолец": Мне кажется, все лучшее, что вы сделали, можно определить как "депрессивная поэзия". Потому что все это написано в миноре, в полудепрессивном таком состоянии… я это ощущаю именно так. Если вы собираетесь продолжить работать как поэт-песенник, то с какого рода музыкантами, какого направления?
ИК: Во-первых, я по своей натуре жизнерадостный пессимист. И депрессия для меня не характерна, для меня характерен скорее желчный скепсис, чем депрессия, как фаза существования. Я думаю, что песня состоит не только из слов. Она состоит, во-первых, из музыки, во-вторых, из личности исполнителя. Я думаю, что этот перекос в сторону минора цвета черной джинсы - это, во многом, личность Славы, нежели моя. Потому что некоторые песни я писал откровенно как шуточные. А в Славиной интерпретации (у него такой образ) они приобрели такое звучание. Я об этом ничуть не жалею, потому что я ценю Славу очень высоко, как мало кого. Я считаю, что это получилось все равно хорошо, но в принципе это начало создавать определенные проблемы, как для него, так и для меня. Когда ты очень долго просовываешь одну и ту же колбасу в одну и ту же мясорубку, то ничего хорошего получиться не может, надо вовремя остановиться, потому что это ограничивает возможности обоих соавторов проявить себя во всей широте своей личности.
КД: И в какую мясорубку Вы теперь хотели бы засунуть свою колбасу? (Смех в зале.)
ИК: Я хочу, чтобы это была музыка, которая мне потенциально нравится в настоящий момент, а не 10 лет назад. Мне хотелось бы, чтобы это была музыка с мощным элементом провокационного безумия и с мощным уровнем политнекорректности. Я думаю, что люди, с которыми мне бы хотелось работать, будут скорее всего достаточно молоды, хотя не исключено появление людей совсем не молодых, но сохранивших к жизни непринужденное и наглое отношение.
Виталий Белобрагин, "Милицейская волна": Я знаю, что в 1988 году образовался театр песни Аллы Пугачевой, и Алла Борисовна пригласила группу "Наутилус Помпилиус" работать в своем коллективе. И очень недолго группа просуществовала в этом коллективе. В чем причина, и действительно ли Алла Борисовна принимала участие в записи некоторых песен альбома "Я хочу быть с тобой" как бэк-вокалистка?
ИК: Значит, Алла Борисовна, когда организовывала свой театр, она естественно занималась talent’s counting’ом - поиском того, кто бы мог в этом театре принимать участие, и в том числе, среди многих появившихся тогда исполнителей, с которыми она тогда общалась, начиная с Жанны Агузаровой, был и "Наутилус Помпилиус". То есть мы общались, знакомились, происходил некий флирт джентльменский, какие-то разговоры об этом театре, но реально "Наутилус" никогда не работал в театре Аллы Пугачевой, и единственный плод этого сотрудничества - это альбом, который был записан на студии Кальянова, которая тогда располагалась в Олимпийском. И, действительно, Алла Борисовна выступила в необычной, экстравагантной для себя роли бэк-вокалистки на песне "Доктор твоего тела". Но credits она потом попросила снять с пластинки. Тем не менее сам факт такой был. Получилось это, в общем-то, потому, что Алла Борисовна, будучи натурой очень эмоциональной, Овном по знаку, в один из моментов решила показать Славе, как на самом деле нужно петь эту песню. И она ему суфлировала правильные интонации (как она их понимала) шепотом. Потом Кальянов оставил этот шепот на дорожке, использовал его в конечном миксе, и получилось очень неплохо.
ВБ: Спасибо…
Чип и Дейл, "Латинский квартал": Каким Вы представляете свое будущее в роли поэта-песенника? Есть ли оно вообще в Вашем понимании, и какое оно?
ИК: Ну, по крайней мере, я не хочу бросать этого дела, а каким будет будущее, зависит от того, что получится в результате этого, какие песни - хорошие, плохие…
ЧиД: Вы сказали, что Вы пессимист…
ИК: Да. Жизнерадостный пессимист.
ЧиД: Как Вы это можете объяснить?
ИК: Жизнерадостный пессимист - это человек, который помнит всегда, что жизнь кончится смертью, но при этом не торопится приблизить этот момент.
Ведущий: Илья, о Вас в последнее время говорят как о большом приверженце компьютерного общения через Интернет, и, судя по всему, наибольшее удовольствие Вам доставляет общение с людьми посредством компьютера, а не визави. Сегодня была возможность просто пообщаться с журналистами. Как лучше с ними разговаривать - через машину или глаза в глаза?
ИК: Лучше всего с ними вообще не разговаривать. К сожалению, об этом приходится только мечтать.
Ведущий: А чем они Вам так не нравятся?
ИК: Я педант, как я уже сказал. Я люблю высокий профессионализм, то есть умение человека разбираться в предмете. Этим уже все сказано. К сожалению, у нас нет музыкальной журналистики как категории.
Ведущий: Неужели все так безнадежно потеряно?
ИК: Ну нет! Мы что, сегодня все умереть собрались разом? У нас, наоборот, есть возможность стать настоящими специалистами своего дела.
Ведущий: Я надеюсь, мы со временем ее используем. Спасибо, что пришли.
ИК: Спасибо вам.
Телеканал "ТВ-6", передача "Акулы пера", 1997
Беседа с Ильей Кормильцевым и Олегом Сакмаровым
Два события произошли летом 1997 года практически одновременно: распад "Наутилуса" и начало взлета группы "Мумий Тролль".
Незадолго до этого я познакомил Кормильцева с Бурлаковым и Лагутенко, а Илья Валерьевич настойчиво рекомендовал владивостокским пилигримам молодого гитариста свердловской группы "Птица Зу" Юру Цалера.
В тот по-настоящему бурный период я загорелся выпускать русскую версию журнала "Q" с условным названием "МЕЛ".
Это была какая-то хитровы**анная аббревиатура (но спустя двадцать лет я уже ничего не помню) с активным участием самого Кормильцева и всех вышеперечисленных персоналий. Дизайнером планировался Саша Коротич ("Урфин Джюс", "Настя", "Наутилус" и др.).
В конце 1997 года Кормильцев вместе с Сакмаровым уже вовсю начинали записывать в домашних условиях "Чужие", а мы, соответственно, делать великий рок-н-ролльный журнал.
Сразу после Нового года (январь 1998) мы с Сашей Коротичем пришкандебали в квартиру Ильи на Нахимовский с коварной целью вкусно поесть и взять интервью для "МЕЛа". Я размахивал руками и хвастался Коротичу, что сделаю интервью, состоящее из одного вопроса: "Ну, и как там ваша жизнь молодая?"
Вот что из этого получилось: ни один номер журнала в свет так и не вышел.
Алекасандр Кушнир
АК: Самое приятное, что люди разрушают десятилетиями сложившиеся о себе стереотипы. И делают это достаточно убедительно.
ОС: Я тебе возражаю, потому что это не более чем новый творческий виток, когда все те же самые идеи находят реализацию в новой форме. Это совершенно естественно. Более того, слава Богу, что у нас не капиталистическое общество, где все привыкли к штампам, вот играет он одно и всю жизнь должен играть то же самое, иначе его не полюбят. А сейчас происходит то, что в домашних условиях абсолютная свежая реализация тех же самых замечательных художественных идей.
ИК: Я согласен с обеими точками зрения.
АК: Хорошо, расскажите, как вы рождались, эволюционировали. И что в перспективе видится, чтобы я это сразу в горячий материал поставил.
ИК: Я бы сказал так, что все было очень просто. К определенному моменту мы поняли, что нас просто не тащит от того, что мы делаем. И если нас дальше будет не тащить, то нас самих скоро оттащат. А поскольку мы люди уже пожилые, мы поняли, что единственный способ продлить свою жизнь - это стать моложе. В общем, это была главная идея, которая за всем этим лежала. Мы поняли, что мы сделали 10 % того, что мы могли сделать, работая раньше. И вот эти 90 %, которые мы не сделали, и есть наша кажущаяся старость. Если мы их сделаем, то мы сразу вернемся к тому моменту, когда эти мысли у нас были свежими и когда мы очень хотели их сделать. Мы решили, что просто нужно сделать все самим и разрушить мифологему. Для меня, например, у Олега будет свое мнение. Для меня главное как бы человек антиромантических убеждений по-своему складу всему, для меня главное было разрушить идею интуитивизма, харизмы и призвания, которое доминирует, в общем-то, не только в нашем рок-н-ролле, а которое, в общем, определяет лицо рок-н-ролла. О том, что интеллект может решить задачи не только чисто формальные, а какие-то конструктивные. Интеллект может быть средством для воспроизведения эмоций.
У нас с Сакмаровым постоянно происходят большие культурологические дискуссии. Я всегда говорил, что мой любимый поэт - Иоганн Вольфганг Гёте, который прожил очень долгую жизнь, очень успешную, будучи премьер-министром небольшого, но государства. И при этом он никогда не позволял себе впасть в состояние мобильного телефона, потому что писал о том, что видел. О том, что пережил… Он все это обобщал в мудрость. Для меня это всегда очень важно.
Это очень просто - нажраться, обкуриться или чего-то обдолбаться, выйти на сцену с гитарой, врезать по ней со всей силы и заорать: "Я круче всех!" Это производит впечатление. На таких же, как тот, кто кричит. Каждый из них мечтает страстно по ночам, что он так же выйдет и закричит, понимаешь. А что, собственно, кричать о том, что я есть? Во-первых, с философской точки зрения вопрос этот спорный, оспаривающийся многими школами философии, а во-вторых, это просто не интересно. Интересно играть звуками, играть мирами, объективными по отношению к тебе. Не просто рассказывать о том, что я такой вот потерял девственность, потом у меня прыщи прошли, потом я стал зарабатывать деньги, научился играть на гитаре, потом я вообще всех вас смел, потом купил себе роллс-ройс. Ну и дальше что? Ну и все, дальше ничего. Дальше понесли тебя на кладбище, печатают твои ступни и ладони в "Холл феймах рок-н-ролла". Мне кажется, это не интересно, человек должен 90 лет прожить так, как будто ему все время 18. Это никакая не ложь, не попытки. Это не способ сделать себе грим, подтяжки и прочее, это душа должна быть молодой. Потому что душа человека бессмертна, она вечно молода по этой самой причине. Если только не отдавать ее на растерзание телу, деньгам и всякой прочей х**не. Душа всегда должна быть восемнадцатилетней.
Я подумал, ну нам 38 лет, тем, кто сейчас ходит на дискотеки, на рейвы, читают Пелевина, им сейчас 18 лет. Ну и что? Мы слушаем ту же музыку, ходим на те же дискотеки, а уж по поводу того, как обдолбаться, мы каждого тут можем научить. Я посмотрел на неутомимого Шона Райдера из "Happy Mondays", у которого сейчас "Black Grape"…
Вообще для меня в концепции этой идеи было… Если не считать моих друзей, если не считать Сакмарова, получается, что в этой стране не было никого, кто бы меня толкал. В какой-то момент у меня появилась последовательность откровений, что нужно что-то делать совсем по-другому. Эта последовательность складывалась следующим образом: Шон Райдер, Underworld в лице обоих п***расов, Бил Нельсон, как ни странно. Бил Нельсон показал мне пример карьеры, может, не очень удачной в каких-то отношениях, но это пример человека, который мастер, мессир, который умеет работать с материалом. Вот эти три человека были важными для меня из внешних, я не говорю про своих друзей, которые дали очень много. Я сейчас не говорю про деда-Сакмарова, который дал мне чудовищно много. Я не имею в виду близких людей, а вот из дальних людей здесь в этой стране мне никто не дал ничего. Ничего ни у кого не было, ничему невозможно было у них научиться, потому что все успешно идут к своим похоронам и к своему некрологу. И как-то это скучно очень. То есть это момент, конечно, неизбежный для каждого, я думаю, его надо пережить налету, даже не очень заметив. Тут х**чил музыку, для ангелов начал х**чить музыку, понимаешь, даже не заметил, гитара в руках та же самая лежала. Я думаю, что вот так, наверное, Фрэнк Заппа перешел в мир иной, так и не поняв, чем его 49-й альбом, записанный на небесах, отличается от 48-го, записанного по эту сторону бытия.
АК: Скажи, как вообще у вас по технологии вот это все создавалось, рождалось и в итоге на той стадии, на которой мы сейчас услышим, канун 1998 года, реализовалось?
ОС: Что касается технологии, то есть подключения проводов и набора программы, управления всей аппаратурой, это скорее вопрос к Кормильцеву. Я в этом смысле лишь скромный подмастерье. А что касается того, как все это рождалось… Не совсем так, как Илья излагал, у меня другой путь к этому был. У меня было так: я последние годы просто лопался, взрывался изнутри от переизбытка идей и совершенно очевидных вещей, которые я знал, как надо делать, и хотел бы сделать, но не мог сделать там, где занимался музыкой. Невозможно это было, не получалось. И те ориентиры музыкальные и этические, которые я видел вокруг: Трики, Бэк, которые в какой-то момент меня смели просто… И я понял, что они отражают мое мироощущение. Не было никаких шансов, я уже совсем загрустил, не было никаких шансов в этом культурном ареале что-либо сделать. Начинал уже перегорать. Внутри кипит когда, ты знаешь что делать, тебе не дают это делать, ничего не дают. Все как будто знают, что надо делать. Они ничего не понимают.
И тут вдруг повезло, что мы с Кормильцевым, вроде перестав работать вместе в "Наутилусе", уже несколько лет корешились по поводу общих психоделических впечатлений, жизненной философии… И этот период длиной в два-три года, он вдруг вызрел в идею, что мы можем работать вместе… И я, по крайней мере, могу все свои идеи неограниченно реализовать… Самые безумные. И на меня никто не будет показывать пальцем и говорить: "Ты что? Ты что придумал? Ты же песню убиваешь этим!" Гораздо проще, когда песня твоя. Хочешь - убиваешь, хочешь - не убиваешь. Вот ты слышал, убили ли мы свои песни? Нет, не убили. Они сами кого хочешь убьют, я думаю. Или оживят.
ИК: Убили. Они кого хочешь убьют, я думаю. Или, наоборот, оживят.
ОС: То, что мы сейчас делаем, сегодня близко к моему пониманию свободы творческой. Свободы вылепливания в звуке своей картины мира, с одной стороны, и, с другой стороны, такого ремесленного смирения - то, что мне тоже очень нравится. Когда полная свобода формализуется в очень сложные технологии изготовления продукта. Очень сложные.
ИК: Я бы даже добавил слово "мучительной".
ОС: Меня это очень-очень порадовало и казалось очень близким, потому что я эти технологии в свои консерваторские годы хорошо представлял, как мучительно тяжело настоящая музыка делается. А потом, попав в рок-н-ролльную среду, я слышал много мнений о том, что вот этот труд весь не нужен, это кропотливое обучение, образование, и потом реализация того, чему ты научился - не нужно. Все идет от Бога, а музыкант всего лишь проводник, ничего не надо делать, надо бухать, долбаться и набирать жизненных впечатлений, а потом выплескивать все в альбомах и на сцене. Это такая традиционная точка зрения.
ИК: Достаточно однообразная.
ОС: И в рок-н-ролле меня последние годы угнетало то, что по-русски называется "халявность", "быстрота" и "спонтанность"…
У нас другой метод, мы очень долго и кропотливо работаем, как все техно-музыканты в мире. Когда идеологи ORB несколько лет делают свой альбом, тщательно возясь с каждым звуком, - это достойно уважения.
ИК: Вылизывают.