В 1830–1840-е гг. его преимущества перед парусным были далеко не очевидны. Первые паровые суда не зависели от ветра, однако не могли сравниться с парусными по количеству орудий и скорости. Гипотеза об их перспективности была чисто теоретическим построением, основанным на результатах морских учений, состоявшихся в Англии за десять лет до начала войны. Британия и Франция действительно сделали удачную ставку на паровой флот, построив к 1853 г. 21 и 20 пароходов-линкоров соответственно. Другие страны, в том числе Россия, располагали лишь некоторым количеством пароходов-фрегатов, однако это совсем не говорит о катастрофическом отставании. В условиях промышленной революции и проникновения новых технологий в сферу военного судостроения перед государством вставал выбор вкладывать огромные суммы в строительство парового флота, сравнимого с британским, либо поддерживать боеспособность сухопутных войск на достаточно высоком уровне. Решение для России было очевидным. Ее геополитическое положение обязывало иметь сильную армию. Военно-морской флот поддерживался на уровне, достаточном для сдерживания непосредственных внешнеполитических противников (Турции, Швеции). То, что справиться с такой задачей ему было под силу, с очевидностью показала Крымская война.
Еще одним расхожим мифом эпохи Крымской войны является история об отсталости вооружения русской армии. В качестве примера при этом чаще всего приводятся характеристики русского гладкоствольного стрелкового оружия. Нарезные ружья союзников прицельно били на 1000–1100 шагов, в то время как русские – на 300. Однако, как и в случае с флотом, сухие цифры сами по себе мало что говорят. Во-первых, в русской армии к началу войны не осталось стрелкового вооружения, однозначно признанного устаревшим, а именно имевшего кремневые замки. Как и пехота союзников, русские солдаты имели капсюльные ружья. Во-вторых, необходимое количество нарезных ружей в строевых частях было одним из наиболее обсуждаемых вопросов среди европейских теоретиков военной мысли в середине XIX в. Вооружать всю армию целиком нарезным оружием было признано неоправданно дорогим, а в ряде случаев и ненужным делом. Штуцера получили отряды легкой пехоты. Основная же масса инфантерии имела на вооружении гладкоствольные ружья. Такая ситуация была и в русской, и во французской, и в прусской, и в австрийской армиях. Лишь армия Великобритании, богатейшей страны Европы, могла позволить себе вооружить штуцерами бо́льшую часть пехотинцев. В войну 1853–1856 гг. русские штуцерные части в большинстве своем оказались на границе с Австрией и Пруссией. В Крыму же их практически не было. Впрочем, отсутствие нарезного оружия у защитников Севастополя вскоре частично компенсировалось переделкой гладкоствольных ружей в штуцера.
28. Миф о русском крепостничестве как о рабстве и крепостных крестьянах как о рабах
В значительной степени образ русского крепостничества был создан не на основании изучения исторических источников, а по художественным персонажам русской классической литературы XIX в. Неслучайно эмигрантский писатель и публицист, автор знаменитой книги "Народная монархия" И. Л. Солоневич писал о ней как о "кривом зеркале" русской жизни. Крепостное право, согласно литературному мифу, преподносилось как рабство, а крепостной крестьянин – как холоп. В действительности для такого вольного отождествления не имелось ни историко-правовых, ни историко-социальных оснований. Крепостное право подразумевало прежде всего прикрепление к тягловому сословию, во вторую очередь применительно к крестьянскому населению – прикрепление к земле, а вовсе не рабство. Собственностью помещика русские крестьяне (в отличие, к примеру, от польских) не являлись. Продажа крестьян без земли запрещалась многочисленными указами. Категория холопов была упразднена в России еще при Петре I. Материальное положение крепостных также не подходит под традиционные параметры качества жизни рабов. Для сравнения достаточно хотя бы сослаться на условия рабовладения в США. Рабство там, как известно, было отменено практически одновременно с отменой крепостного права в России.
В качестве свидетельства о материальном состоянии дореформенного русского крестьянства приведем оценку А. С. Пушкина: "Фонвизин, путешествовавший по Франции, говорит, что, по чистой совести, судьба русского крестьянина показалась ему счастливее судьбы французского земледельца. Верю… Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! Какое холодное варварство с одной стороны, с другой – какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смита или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что все это есть не злоупотребления, не преступления, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника… У нас нет ничего подобного. Повинности вообще не тягостны. Подушная платится миром; барщина определена законом; оброк не разорителен (кроме как в близости Москвы и Петербурга, где разнообразие оборотов промышленности усиливает и раздражает корыстолюбие владельцев). Помещик, наложив оброк, оставляет на произвол своего крестьянина доставать оный, как и где он хочет. Крестьянин промышляет, чем вздумает, и уходит иногда за 2000 верст вырабатывать себе деньгу… Злоупотреблений везде много; уголовные дела везде ужасны. Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего. Переимчивость его известна. Проворство и ловкость удивительны. Путешественник ездит из края в край по России, не зная ни одного слова по-русски, и везде его понимают, исполняют его требования, заключают с ним условия. Никогда не встретите вы в нашем народе того, что французы называют un badaut <бездельником>; никогда не заметите в нем ни грубого удивления, ни невежественного презрения к чужому. В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь коровы есть знак ужасной бедности".
29. Миф о русских кровавых репрессиях в Польше и о Муравьеве-вешателе
Миф о массовых репрессиях русских войск при подавлении национально-освободительного движения в Польше был создан в европейской печати и транслирован в Россию целенаправленными усилиями герценовского "Колокола". Польская тема была объявлена А. И. Герценом основным полем борьбы с "сифилисом русского патриотизма".
Подавление мятежа на территории Польши было ответной реакцией на массовый террор со стороны польских повстанцев. За период с 1859 по 1863 г. жертвами осуществленных ими терактов стали более 5 тыс. человек, главным образом этнические русские. В отличие от радикальной конфронтационной позиции польских националистов, варшавский наместник великий князь Константин упорно воздерживался от применения репрессивных мер.
В российской общественности, воспринимавшей Польшу как полигон реализации либеральных реформ, доминировали пропольские настроения. Это отношение изменилось только после учиненной ночной резни спящих русских солдат расквартированного в Варшаве гарнизона.
Негодование в дальнейшем усиливалось в связи с сообщениями о расправах поляков над военнопленными. И даже после этого российские власти стремились избежать кровопролития, объявив всеобщую амнистию для повстанцев. Однако к значимому успеху эта мера не привела. И только тогда были предприняты ответные репрессивные шаги.
Причем генерал-губернатор М. Н. Муравьев, по свидетельству военного историка А. А. Керсновского, "казнил лишь террористов, захваченных на месте преступления, либо повстанцев, уличенных в зверстве над русскими ранеными". Так, в Вильно, одном из главных центров сепаратизма, были казнены 40 террористов, тогда как численность их жертв была кратно выше.
При этом власти пытались всячески смягчить национальную природу конфликта, говоря не о борьбе с поляками, а о борьбе с "революционной партией". Избегал употребления этнонимов в своих обращениях и генерал-губернатор Муравьев. Российская власть в его лице выступала защитником от революционного террора мирного польского населения, а также более 8 млн проживающих в крае и оказавшихся жертвами этноцида представителей православной паствы.
30. Миф о злом гении России
Такое прозвище от кадета В. П. Обнинского получил российский государственный деятель, правовед и писатель Константин Петрович Победоносцев (1827–1907), в 1880–1905 гг. занимавший пост обер-прокурора Синода. Благодаря либеральной и леворадикальной прессе начала XX в. он превратился в символ крайней реакции. Напомним, что его назначение на пост обер-прокурора многими расценивалось как либеральная мера по сравнению с консерватизмом его предшественника графа Д. А. Толстого.
Однако с восшествием на престол Александра III Победоносцев возглавил консервативную партию в правительстве нового царя, играя существенную роль в определении политики в области народного просвещения, национальном вопросе и внешней политике. Он стал активным проводником реформы церковно-приходского образования, при котором, согласно его идеалам, учащиеся начальной школы должны были усваивать начала веры и нравственности, верности царю и отечеству.
Кавалер орденов Св. Александра Невского (1883), Св. Владимира 1-й степени (1896), Св. Андрея Первозванного (1898) и других наград, Победоносцев проделал путь от юношеского увлечения либерализмом до консервативного мыслителя. Считая церковь и веру основами государства, обер-прокурор полагал, что последнее не может быть представителем только материальных интересов общества.
31. Миф о панславизме как государственной идеологии России
Одной из транслированных в Россию с Запада концепций, выдаваемых за национальную идеологию, стала теория панславизма. Обвинения в приверженности Российской империи панславистской идеологии были выдвинуты еще в XIX в. Россия согласно этому обвинению вынашивает планы присоединения других суверенных славянских народов. В действительности панславизм никогда не находился на вооружении российской государственной власти. Более того, сама идея возникла за рубежом и представляла собой развитие самосознания не столько русского, сколько других славянских народов.
Впервые термин "панславизм" был употреблен словацким мыслителем Яном Геркелем в работе о "славянском языке" (Elementa universalis linguae Slavicae e vivis dialectis eruta et sanis logicae principiis suffulta), опубликованной в Будапеште в 1826 г. Геркель попытался сконструировать "всеславянский язык". Слово "панславизм" он относил к области лингвистики, не включая в него политическое содержание. В политическом смысле термин "панславизм" впервые употреблен в статье К. Крамарчика "Чешско-словацкие герои панславизма в Легове", опубликованной в венгерском журнале "Таршалкодо" в 1840 г. Под ним подразумевалась угроза распространения власти России на славянские земли Австрийской империи (точнее Венгрии). Панславизм использовался как знамя в борьбе против словацкого национального возрождения, став прикрытием процесса мадьяризации. Идеологом мадьяризации как альтернативы панславизма выступил глава протестантской церкви и школ в Венгрии К. Зай (декларировалось, что цель мадьяризации – спасти словаков от власти царя, защитить их культуру и свободу). Славянские просветители Я. Коллар, Ф. Палацкий, П. Шафарик стремились доказать, что "политический" панславизм является "химерой", а "литературный и национальный" составляет естественное право народов.
Теория панславизма как политической идеологии экспансии России распространилась с начала 1840-х гг. в немецкой печати, а затем и в других европейских странах. О панславистской опасности для Запада заявляли О. Бисмарк, Б. Дизраэли, К. Тисса и др. По мнению В. К. Волкова, мнимая угроза панславизма использовалась как один из механизмов формирования "пангерманизма". В изданной в 1843 г. в Лейпциге книге оставшегося анонимным польского автора "Славяне, русские, германцы" панславизм трактовался как идеи славян о себе и своем месте в мире. Целью движения провозглашалось развитие науки, культуры, искусства и гуманизма у славянских народов. Обвинения в русском политическом прозелитизме – стремлении обратить других в свою веру – он считал безосновательными. Французский мыслитель К. Робер дифференцировал панславизм на "литературный" и "политический", которые, по его оценке, преднамеренно смешивались в немецкой печати.
В русской общественной мысли термин "панславизм" не получил широкого распространения. Историческими причинами появления термина "панславизм" русский этнограф А. Н. Пыпин считал культурно-национальное возрождение славянских народов и страх западной общественности перед угрозой России.
Крайней формой антироссийского направления панславизма было учение Ф. Духинского о финно-монгольском, туранском (южносибирская раса) происхождении русских, имеющих лишь славянские примеси, а потому исключаемых из грядущей панславистской государственности. Польская версия панславизма использовалась как знамя украинского сепаратизма. За российский протекторат общеславянского союза из польских мыслителей выступали С. Сташиц, И. Гене-Вронский, А. Гуровский. Польская вражда и католицизм ряда славянских народов составляли главное препятствие для оформления панславистской идеологии в России. Особое течение в панславизме представлял "австрославизм", подразумевающий свободный и равноправный статус славян в рамках Австрийского государства.
По-видимому, панславистский характер имела учрежденная в 1818 г. в Киеве масонская ложа "Соединенных славян", входившая в систему польского "Великого Востока" (основатель – поляк В. Росцишевский). Основанное в 1823 г. в России тайное декабристское общество с аналогичным названием – "Общество Соединенных Славян" – выдвигало цель соединения славянских племен посредством федеративного союза при сохранении взаимной независимости. Восьмиугольная печать общества соответствовала принятому этнографическому делению на восемь колен славянства.
Наибольшее отражение идея панславистского федерализма нашла в программе созданного в 1846 г. малороссами в Киеве "Кирилло-Мефодиевского братства". Предполагались освобождение славянских народов из-под власти иноплеменников, организация их в самобытные политические общества, федеративно связанные между собой, уничтожение всех видов рабства, упразднение сословных привилегий и преимуществ, свобода вероисповеданий, печати, слова, научных изданий, преподавание всех славянских наречий и литератур в учебных заведениях. Верховная власть вверялась "общему славянскому собору из представителей всех славянских племен". Малороссия мыслилась в качестве духовного лидера федерации.
Панславянские мотивы обнаруживаются в беловежском проекте российско-украинско-белорусского союза 1991 г. В жертву мнимому славянскому единению приносилась разнородная в этническом отношении советская империя. Вселенская миссия России подменялась локальной по своему характеру идеологией панславизма. Евразийскому континентализму противопоставлялся панславистский регионализм.
Угроза идеологии панславизма сохраняется и в настоящее время. Принятие его российской политической элитой означало бы реализацию проекта окончательной территориальной дезинтеграции России.
Панславизм геополитически ограничен Восточной Европой. В определенном смысле он представляет собой восточноевропейскую геополитическую модель. Русским же при ее реализации (достаточно посмотреть на географическую карту) может быть отведена лишь периферийная роль в славянской цивилизационной системе.
32. Миф об агрессии России как причине Русско-японской войны
Русско-японская война, как известно, началась с атаки японских миноносцев на российскую эскадру в ночь с 26 на 27 января 1904 г. В России такие действия без объявления войны и в противоречии с Гаагской конвенцией были восприняты как вероломство. Однако усилиями британских и американских СМИ, стоявших на стороне Японии, истинным агрессором была объявлена Россия.
Данная интерпретация, соотносящаяся со штампом об имманентной агрессивности, империалистичности царской внешней политики, была в дальнейшем взята на вооружение советской историографией. Однако стоит посмотреть на то положение, в котором державы вступили в конфликт, чтобы убедиться, что Российская империя вообще не предполагала воевать.
Есть, казалось бы, слова министра внутренних дел В. К. Плеве о необходимости "маленькой победоносной войны". Но, кроме воспоминаний его личного противника С. Ю. Витте, нет никаких других свидетельств, позволяющих считать, что он эту фразу произносил. Сегодня многие исследователи оценивают ее происхождение как попытку компрометации В. К. Плеве, переложения на него ответственности за дальневосточные провалы. Генерал В. И. Гурко, напротив, свидетельствует о том, что министр "войны этой определенно не желал".