Чтоб знали! Избранное (сборник) - Михаил Армалинский 59 стр.

Моё предвкушенье грядущего
грядущего много прекрасней, и
трепет в преддверии худшего
растёт от предчувствия разниц.

А что до любви – то распутница,
с которой от похоти спятил,
для трепета – лучшая спутница,
пока не дошло до объятий.

Из книги "По направлению к себе"
1980

"Вы, поглощающие член…"

Вы, поглощающие член
и пропитавшиеся семенем,
что скажете по поводу любви?
Кто заявлял, что счастье – тлен,
что плоть испепелится временем?
Закрыв глаза, в объятиях плыви.

Плывёшь то на груди, то на спине…
Когда бы не дельфин спасительный,
всплывающий, как остров, под тобой -
стол письменный – мы б замерли в спанье,
и только женский глаз просительный
нас вынуждал бы хвост держать трубой.

"О, сладкогласный раструб бёдер!.."

О, сладкогласный раструб бёдер!
О, груди в виде полных вёдер!
Вы – ясноглазая примета
для суеверного поэта.

О, циферблат зубов подспудный,
о стрелка языка секундна!
Кусаньем губ хотел солить я
твои мгновения соитья.

Засуетилась кровь в аортах,
готовя почву для аборта,
и бег дыханья твоего,
и стон от раны боевой

являлись первозданным действом,
отвергнутым святым семейством.

Не уподоблюсь, хоть умри я,
возвышенным мечтам. Не в счёт
святая девушка Мария,
что первенца внутри несёт.

"Живёшь и не знаешь, что счастлив…"

Живёшь и не знаешь, что счастлив,
и осени вторишь нытьём.
Науке любви научась ли
иль просто поверив – адьё!

Давайте без стрел и без яблок,
а лучше всего и без слов,
и так уже сердце, как зяблик,
трепещет при виде трусов.

Хотите – в одежде покойтесь
и путайте, пряча лобок,
священное действие "койтус"
и подлое слово "любовь".

Все ваши потуги на похоть,
все ваши старанья страдать
во мне вызывают лишь хохот
и жажду – с Земли вас стирать.

До времени скомкав желанья,
сжигаю гнилые мосты…
Ненастные дни ожиданья,
погожие дни суеты.

"Я думал, связь – нерасторжима…"

Я думал, связь – нерасторжима:
так ликовала. Глядь – двулика.
Твоей неверности улика
одна, но неопровержима.

Кто слил отравленное семя
в твой плодородный перегной?
С последующими со всеми
я пожинаю перелой.

А сколько было слов о духе,
о нравственности, наконец,
и я внимал им, как юнец
внимает исповедям шлюхи.

Я понял, верность для людей
недостижима, как бессмертье.
А я-то мнил, прелюбодей,
что я единственный на свете.

Но я – трагический поэт,
раз не пою надежду вновь,
и как легко, что веры нет
ни в ненависть и ни в любовь.

Из книги "После прошлого"
1982

"Я знал, что без тебя мне не прожить…"

Я знал, что без тебя мне не прожить
безбедно. Впрочем, и с тобою тоже.
И если жизнь всегда так на себя похожа,
то что же делать нам, живущим в ней? Тужить.

Не ты, как говорил я, так другая.
За руль сигая, за столом рыгая,
разлиберализирована в пух
и прах – дезодорант из паха прёт – не женский дух.

Голодным взглядом жря махру марихуаны,
она свернёт усердно самокрутку,
затянется и передаст ублюдку,
усевшемуся на пол. Он, карманы

пустые наполняя кулачками,
побесится на мир капитализма
и дальше передаст окурок. Клизма
для переда, вибратор да цветы пучками,

журнальчик голенький – владения девицы,
теологический берущей факультет.
И хочется всему мне удивиться,
но удивленья почему-то нет.

Я с ними на пол сел, но ниже не пойду.
И столько стен меж нами, возведённых
в ранг вездесущности, что даже их котёнок,
за хвост себя кусив, сулит беду.

"Никто приблизиться не смеет…"

Никто приблизиться не смеет -
настолько чужд, настолько чушь
мне омерзительна, что семя
моё для женщины – не куш.

Оно сливалось, как помои,
в отверстия ничтожных баб.
А я мечтал, само собою,
красавице поставить кляп.

Ничто меня не занимало,
лишь только баснословный миг,
которого мне было мало,
когда поставлен к стенке книг.

Они – пропитанные кровью
великих авторов мечты -
стояли выше суесловья
и выше похоти почти.

Реальность, как всегда, старалась
продемонстрировать ничто,
и память обо мне стиралась,
и становился я мечтой.

И вот я превратился в книгу,
фантазии к себе маня,
и женщина ласкает фигу,
другой рукой открыв меня.

"Стареет морда, и морщины…"

Стареет морда, и морщины
поверхность исполосовали.
Роятся новые мужчины
и конкурируют словами,

мне непонятными. Девицы
шлют благовонь дезодоранта.
Чтоб черенками к ним привиться,
их аклимают в "Эльдорадо".

Их взгляд в комфорте раскалится -
и вот уже горячий кукиш.
Никак не прочитать в их лицах,
что за деньгу любовь не купишь.

Готовность их со всем стерпеться,
ну, а как следствие – слюбиться,
приводит в действие не сердце,
а лишь желание крепиться.

Года летят в самозабвенье,
и, в ожидании удачи,
лишь пресловутые мгновенья
нас от отчаянья утащат.

"Рефлекторная нежность оргазма…"

Рефлекторная нежность оргазма
подкупала своим непритворством.
О, мгновенный и суетный праздник,
освящённый телесным проворством.

Если ты неспособен продлиться,
то почаще тогда повторяйся,
чтобы гордость блаженства на лицах
возвышала над горестной расой,

чтобы поиски целей и смыслов
наконец-то себя осознали,
чтобы надвое вновь не разъяли
этот мир, что нам в жизни приснился.

"Не попользоваться миром одному…"

Не попользоваться миром одному,
без тебя, любой, что телу по душе, -
вполовину мир прекрасен потому,
вдвое грустен он поэтому уже.

Ты была. Теперь не ты, а пустота.
Вспоминаю я лицо твоё с трудом.
Но тобою обрамлённая пизда
для мечты моей – гостеприимный дом.

Сколько было. А теперь лишь ничего
окружает и горланит ни о чём.
Изумительный изъян был речевой,
но и он вдруг оказался трепачом.

Что осталось? Неужели только то,
что прошло. А то, что будет, – не придёт?
Уж не знаю, и откликнется ли кто
на меня. Я не "про это", я – про то.

"Мне ни холодно, ни жарко…"

Мне ни холодно, ни жарко -
мне противно
с вами по музею шаркать,
зреть картины.

Вам – до лампочки искусство,
мне – до фени.
Бабий рот – вот это вкусно,
но мгновенье.

Эстетическая похоть
неуёмна,
вот идёт по залу кроха
с задом томным.

Ножки так невинно крошит
по паркету,
будто между ничегоше -
ньки и нету.

"Приблизительно исполнилось желанье…"

Приблизительно исполнилось желанье,
но от приблизительности – тошно.
Мы резинку пламенно жевали,
в поцелуе пламенея тоже.

Вот и есть влагалище пустое,
ждущее меня, пуская слюни.
Но единство – дело непростое,
мало ль кто куда чего засунет.

Да и снизойди оно – недолго
прогостит и бросит на съеденье
одиночеству, которое не только
вмиг тебя раскусит, но разденет.

И тогда – нагой и беззащитный,
и прикрытый лишь прозрачным слоем
теплоты живой – я молвлю злое
слово, кое бытия зачинщик.

"Второй новый год без тебя…"

Второй новый год без тебя,
а это ведь только начало годов
без тебя. Повстречала и ты
целых два, поступя

разумно, своё отмечтав
o счастии нашем несчастном,
и воспоминаньем нечастым
проймёшься, с другими мыча.

Пишу о тебе, как всегда.
Мечта несвершённая тлеет.
И баба мне тело лелеет не
там, и не так, и не та.

Любовью же не запастись,
хоть спать бы с красавицей спящей -
пропавшею, а не пропащей,
казалась бы жизнь позади.

Но время живёт впереди,
иду, норовя оглянуться,
и чую лишь чувства в груди,
которые в правде клянутся.

"Я тебя исправно вспоминаю…"

Я тебя исправно вспоминаю.
Сколько женщин впредь ни поменяю,
а тебя мне не искоренить.
Понял я: разлука – не спасенье.
Как напрасны были опасенья,
что былое мне не сохранить.

Память так старательна на службе -
помнит всё, что нужно и не нужно,
а тебя – так с головы до ног:
с головы, в которой бездна мозга,
и до ног, меж коих бездну можно
отыскать. А я уж точно мог.

Мы живём в разлуке очень прочной -
даже солнце для меня заочно,
если для тебя оно – в очах.
Таково меж нами расстоянье,
что твоё ночное раздеванье
не произойдёт в моих ночах.

По земной дуге меж нами сотни
тысяч миль – длиннее всех бессонниц.
Кто б сквозь Землю тропку устремил?
Только смерть окажет нам услугу:
мы тогда приблизимся друг к другу
по прямой – на глубину могил.

"Как будто не было меж нами ничего…"

Как будто не было меж нами ничего,
как будто не были мы существом двуполым.
В твоём влагалище, как в ране ножевой,
копилась кровь. И думал я – доколем.

Твоею кровью я всё тело обагрил,
ты умирала от великих ощущений,
все впадины твои и все бугры
сравнять хотел в объятиях священных.

И вот меж нами спят слои одежд,
пространство нравственности, паралич приличий,
и, дрессированно входя в людской манеж,
два тела наших смотрятся двуличьем.

"Я знаю, что ответишь ты, хоть что спрошу…"

Я знаю, что ответишь ты,
хоть что спрошу – не знаю.
На коже след от красоты:
вся от морщин – резная.

Ты где-то там, пережевав
остатки поцелуя,
ждёшь продолжения забав,
у зеркала гарцуя.

И кто бы ни был наверху,
или внизу, иль сбоку,
признаешься, как на духу,
что я внутри глубоко.

И я тебя легко пойму,
на противоположной
стране Земли. Стихом пальну,
живя надеждой ложной.

Я тоже, с разными срастясь
на крупные секунды,
тобой воспитываю страсть,
чтоб ей не стать паскудной.

"Это больше, чем чувство, это наша судьба…"

Это больше, чем чувство,
это наша судьба.
А вокруг нас – паскудство
и людей голытьба.

Мы старались, тянулись
к ощущениям, ввысь,
головой саданулись,
но сердцами слились.

Нашу жизнь в протоплазме
мы размножить вольны,
так серьёзны в оргазме
и на миг влюблены.

Но и миг размножался,
нашу жизнь продлевал,
только зря разбежался
и в огонь подливал.

Мы попались в разлуку,
что отшибла мозги,
и не слышно ни звука,
и не видно ни зги.

"Я нашу встречу представляю…"

Я нашу встречу представляю,
как я себя в тебя вставляю,
и всё так точно совпадает,
и наслажденье не спадает.

И ты лежишь, раскинув ноги,
и больше мы не одиноки,
и каждый вздох, движенье снова
нам очевидны с полуслова.

Глаза от ласк не опустели,
мы будем обсуждать пастели,
тобою созданные ночью, -
во мраке вдохновенье прочно.

Ты засыпала на рассвете,
когда я просыпался. Это
меня теперь-то не рассердит,
а раньше думал – песня спета.

Теперь мне всё в тебе прекрасно,
о, как всесильно расстоянье,
расторгнувшее нас напрасно,
ведь мы остались россияне.

Вот мы проходим по проспекту,
а вот проходим по деревне,
и нету к нам ни в ком респекту,
и посылают нас к едрене…

Мы укрываемся друг другом
от неприветливого мира,
и наш огонь, сомкнувшись кругом,
сжигает нас во славу пира.

"Когда ты вспомнишь…"

Когда ты вспомнишь (если вспомнишь) обо мне,
в креплёном будешь путешествовать вине,

кремпленом, вышедшим из моды, наготу
задёргивать тебе уже невмоготу,

лицом, краплённым пятнами огня,
ты передёргивать училась без меня.

И ты, теперь инвариантная к самцам,
подпустишь их к своим худым сосцам,

чтобы сотряс ребристый твой каркас
математически отчётливый оргазм.

И вот тогда его стальная вспышка
дно осветит у памяти-кубышки,

и ты, с глазами, слипшимися в страсти,
представишь, что со мной скрестилась на матрасе,

и веру в вечную любовь ты тем упрочишь,
коль от фантазии такой ты снова кончишь.

Из книги "По обе стороны оргазма"
1988

"Мы пришли к согласию спонтанно…"

Мы пришли к согласию спонтанно,
без справок о месте работы и отчестве,
и перекинули мост понтонный
через реку одиночества.

Я ослом оказался меж снопами грудей,
мря от голода, не знал, к какой прильнуть.
А глаза сосков умоляли: "Будь грубей!
Руки, не кончайте на нас свой путь!"

Я бёдер её вращал полушария,
горячие полюса искал на глобусе.
И действительно, руки по телу шарили,
как при обыске.

А после любви друг с друга стаскивали,
но, чтоб сила не убегала,
извергалось семя шампанского
во влагалище бокала.

И снова – догола -
верхи и низы.
В груди-колокола
бил мой язык…

Опять встаёт вопрос,
лордовский и мужицкий,
он предельно прост:
с кем размножиться?!

1966

"Пить хочу! Подхожу к крану…"

Пить хочу! Подхожу к крану
и наливаю в стакан воды.
Она не превращается в лёд, прежде чем в меня кануть,
не испаряется, видя, что я на неё имею виды.

Вода сделана для питья, и она не против,
и жажда зажжётся и снова остынет,
и я радуюсь, что бог мне жизнь не испортил,
заставив родиться где-то в пустыне.

Но жажды бывают разных сортов,
и водой не зальёшь огонь их,
и, только срывая губы со ртов,
можно их довести до агоний.

Рыщут с кошельками – жирными и дистрофиками,
а их с деланным безразличьем, дрожа, ждут.
И ты, пиит, не строфы копи -
в них не утопишь жажду.

И бродит по улице масса,
в руках, вместо милой девки,
трепещет знаменем мясо
на стройном скелете-древке.

1966

"Радость к жизни не придаётся…"

Радость к жизни не придаётся,
надо зубами её вырывать.
Если любовь не продаётся,
её приходится воровать.

Я – вор, оглядывающийся по сторонам,
ту ищу, что плохо лежит,
плохо – то есть одна,
одна – то есть ждущая лжи.

Конечно, лжи, а то кто ж без неё
решится расстаться с одиночеством,
кто площадь свою отдаст внаём
без слов на "л" иль посулов почестей?

Нет чтоб признаться обоюдно: мы голодны,
давайте друг друга поедим мы,
начнём с губ – с места голого,
и, раздевшись, продолжим пир-поединок.

…Солнце, глаза фонарей выколи,
светопредставление начинай,
а то мы почему-то привыкли
лишь в мраке друг другом тела начинять.

Вот солнце ухватилось за край земли
и подтягивается на лучах всё выше и выше…
А у неё во сне волосы глаза замели,
когда я на улицу тихо вышел.

Шокирует желаний запах,
зверьё смердит из их истока.
…Мы солнце вытолкали в запад,
чтобы встречать его с востока.

1966

"Среди волшебных сладких блюд…"

Среди волшебных сладких блюд,
что мы вкушаем только миги,
я мякоть женскую люблю
и верную премудрость книги.

Страницы ль книге разведу
иль тело женщины раскрою -
дрожу. Прожил бы разве тут
без них – без мысли и без крови?

Они везде. И счастлив тем,
что я узнал средь декораций
o том, что в жизни мало тем и
только много вариаций.

1968

"Чувства назрели. Трепет ноздрей…"

Чувства назрели. Трепет ноздрей.
Рот для поцелуя вскрылся.
Вскрик – будто бы у дверей
вдруг пробежала крыса.

Руки сорвали тряпья кожуру,
тело взошло над мраком ночи,
глазами за обе щёки жру
деликатесы сочные.

Грудь до отказа наполнена мясом,
всё молоко было скормлено дочери.
Любой бы мечтал заплатить в кассу
и выстоять длинную очередь.

Как ловят ушами любой звук,
вот-вот ожидая канонаду сраженья,
так она, накинув на меня сеть рук,
ловила бёдрами моё движенье.

Мы нагнетали друг в друга счастье,
чтоб бёдра её захлебнулись и стихли.
Маятник так, безустанно качаясь,
боя часов добивается лихо.

И наши куранты готовились к бою.
Теперь хоть всё истребится пусть,
суть несётся на нас с тобою.
Секунда – и нас сотрясает пульс.

Потом вылезали друг из друга
и мыслями шли своей дорогой.
Но снова я нёсся в тебя, упругий,
и в стороны разбегались ноги.

1968

"Устал от женщины. Сижу…"

Устал от женщины. Сижу,
ворочаю глазами.
Весь вечер в мысли просажу
я, козыряя дамой.

Всегда бы так – нырнув на дно,
где счастье тихо плещет,
всё время думать об одном,
но после разных женщин.

1968

"В стране оргазма населенья нет…"

В стране оргазма населенья нет,
там только есть мгновенные туристы,
и на любой вопрос в неё плывёт ответ -
ведь там запрятана у правды пристань.

Оргазм хранят в тиши, в тепле, впотьмах,
пытаясь оградить его от дел священных,
пусть голые тела в картинах и стихах,
пусть в музыке развратные крещендо -

но только пусть рабочий на посту
несёт достойно трудовую вахту.
А он мечтает: "Вахту донесу,
приду домой, поддам и бабу трахну".

1968

"Прекрасно спать в горячем теле…"

Прекрасно спать в горячем теле,
запутавшись средь рук и ног,
и видеть, что на самом деле
достичь желаемого смог.

И луч звезды в окно свисает,
пронзив колечки у висков.
Пусть надо мной во тьме сияет
созвездие её сосков.

1969

"Чуть сыт – уже я не поэт…"

Чуть сыт – уже я не поэт,
чуть голоден – я гений,
и на любой вопрос ответ
мне мнится эрогенным.

И спросит женщина в соку:
"Зачем стучишься в двери?"
И вот, пока я не солгу,
она мне не поверит.

Чтоб повторенья запивать
переживаньем кровным,
мы научились забывать,
чтоб всё казалось новым.

1969