Авторитет СНУ после январских событий держался не столько на решениях Всегерманского съезда советов, сколько на штыках армейских частей, которыми командовал социал-демократ Густав Носке, ставший впоследствии военным министром. Состоявшиеся 19 января 1919 г. выборы в Национальное собрание должны были обеспечить демократическую легитимацию республиканцам, окруженным приверженцами гражданской войны слева и национальной войны справа. Избиратели отдали свои симпатии умеренным партиям (впервые в выборах принимали участие женщины) – СДПГ, ХДП и ГДП получили 76 % голосов, что являлось более чем достаточной основой для стабильной коалиции. Либералы и Центр были солидарны с деятельностью социал-демократов в двух важнейших пунктах – не допустить "красной анархии" и привести страну к парламентской демократии. Во многом такая позиция диктовалась внешними факторами – ни для кого не было секретом, что приход к власти в Берлине сторонников "диктатуры пролетариата" вызовет жесткий ответ стран Антанты и, вероятно, оккупацию значительной части Германии. Слова Макса Вебера о том, что "если мы сами не разберемся с Либкнехтом, наводить порядок в Германии придется американцам", достаточно точно отражали настроения тех, кто мечтал о стабильности и порядке без ностальгии об утерянном германском величии. В то же время выборы показали отсутствие базы для социалистических преобразований – СДПГ и СДПГ вместе взятые получили чуть больше 45 % голосов. КПГ после острых дебатов на Учредительном съезде приняла решение вообще бойкотировать выборы в Национальное собрание. Хотя впоследствии это было расценено как ошибка, негативное отношение коммунистов к первой германской республике сохранялось на протяжении всего недолгого срока ее существования. Для них, как и для крайне правых, она тоже являлась результатом поражения – в данном случае поражения пролетарской революции.
Местом работы Национального собрания был избран Веймар – небольшой город в Тюрингии, связанный с самыми блестящими страницами немецкой литературы. Впрочем, в этом выборе, давшем название первой германской республике, преобладал прагматический расчет – народные избранники не должны были чувствовать дыхания берлинских улиц. 11 февраля 1919 г. Национальное собрание избрало Эберта временным президентом страны (Reichspräsident), тот поручил формирование коалиционного правительства из представителей СДПГ, ГДП и Центра Шейдеману. Наряду с выработкой конституции Национальному собранию предстояло принять условия мира, которые в течение нескольких месяцев обсуждались на Парижской конференции держав-победительниц.
Германские представители, присутствовавшие на ней в роли пассивных наблюдателей, внимательно следили за настроениями в лагере Антанты. Один из них, Оскар Траутман доносил в Берлин 15 марта: "Для нас преимуществом первостепенной важности является признание Америки и Англии, что большевистская угроза делает необходимой быструю и великодушную политику в отношении Германии, и это пойдет нам на пользу при заключении мира". Однако подобные расчеты, питавшие жесткую политику СНУ по отношению к Советской России (дипломатические отношения между двумя странами, разорванные 5 ноября 1918 г., так и не были восстановлены), не оправдались. Президент США Вудро Вильсон, на мягкость позиции которого по отношению к побежденным также рассчитывали немецкие дипломаты, предпочел не идти на конфликт с лидерами государств, начавших войну еще в августе четырнадцатого. Его удовлетворило создание нового инструмента международной политики – Лиги наций, доступ в которую для Германии был закрыт. Текст мирного договора, выработанного без участия немецкой стороны, был предложен Германии 7 мая 1919 г. в виде двухнедельного ультиматума с угрозой возобновления боевых действий.
В Париже победила французская линия – ослабить противника настолько, чтобы он оказался неспособен к реваншу. После того, как попытка отторгнуть территории по левому берегу Рейна не удалась, премьерминистр Франции Жорж Клемансо сосредоточился на правовых и экономических гарантиях от возрождения германского империализма. Вооруженные силы Германии отныне должны были формироваться по профессиональному принципу и не могли превышать 100 тыс. солдат и 4 тыс. офицеров, ей запрещалось иметь самые современные виды вооружений – танки, самолеты, подводные лодки. На левом берегу Рейна размещались оккупационные войска, по правому берегу создавалась демилитаризованная полоса шириной 50 км, куда не должна была ступать нога немецкого солдата.
Мирный договор означал для Германии потерю седьмой части территории и десятой части населения. Эльзас-Лотарингия возвращалась Франции, Северный Шлезвиг отходил Дании, провинция Ойпен-Мальмеди – Бельгии. Еще более обширными были территориальные потери на Востоке в пользу воссозданного Польского государства, получившего доступ к Балтийскому морю. В результате Восточная Пруссия оказалась отрезанной от остальной территории страны. Саар, Данциг и Мемель попадали под контроль Лиги наций. Кроме того, державы-победительницы без особых трений разделили между собой германские колонии. Запрет "аншлюса" Австрии (11 ноября 1918 г. Национальное собрание в Вене провозгласило присоединение немецкой части бывшей АвстроВенгрии к Германии) означал, что вопрос о великогерманском объединении был снят с повестки дня, хотя такой вариант в перспективе мог бы дать республике более солидную политическую базу (австрийские социалисты являлись самой крупной партией в своей стране).
Статья 231 договора возлагала на Германию единоличную ответственность за развязывание войны (alleinige Kriegsschuld). Она должна была компенсировать державам-победительницам не только прямые военные расходы и причиненный ущерб, но и оплачивать пенсии ветеранов и инвалидов первой мировой войны. Окончательная сумма платежей на Парижской конференции так и не была согласована, так как Франция, верная своей позиции "горе побежденным", выдвигала совершенно фантастические претензии – порядка 500 млрд. марок золотом. Окончательная цифра репараций – 132 млрд. марок – была названа лишь в мае 1921 г. Реальные выплаты Германии державампобедительницам оказались на порядок ниже – около 13 млрд. марок (они продолжались до 1932 г.). Тем не менее на всем протяжении существования Веймарской республики репарационный вопрос создавал благодатную почву для реваншистской пропаганды, расписывавшей ужасы "кабалы для наших детей и внуков".
Угроза возобновления военных действий со стороны Антанты сделала свое дело – 28 июня в Зеркальном зале Версальского дворца, где менее полувека назад было провозглашено образование Германской империи, немецкая делегация поставила свою подпись под текстом мирного договора. Тяжесть военного поражения была многократно усилена позором политического унижения. В стране бушевали эмоции, не дававшие людям трезво сопоставить преступление войны и наказание мира. Предпринятое Каутским собрание документов, проливавших свет на дипломатическую предысторию мировой войны, так и не было опубликовано. Версаль не олицетворял собой конца немецкой истории – "исключая на ближайшую перспективу Германию из числа великих держав, он потенциально сохранял за ней эту роль" (А. Хильгрубер). Несмотря на огромные потери, страна все же избежала оккупации, сохранила государственное единство и могла самостоятельно определять свое внутреннее устройство. По сравнению с Австро-Венгрией и Османской империей, вообще исчезнувшими с политической карты, Германия отделалась меньшими потерями. В двадцатом веке немцам придется увидеть – и пережить – еще большие испытания. Другое дело, что версальский синдром, охвативший все слои немецкого общества, являлся удобным инструментом сведения партийнополитических счетов. На правом фланге плодились легенды о "преданной армии", "подкупленных демократах", "ударе кинжалом в спину". В не меньшей степени раскачивали маятник и коммунисты, для которых военное поражение страны являлось составной частью стратегии "чем хуже, тем лучше". Ревизия Версаля стала главной осью политической жизни Веймарской Германии. От завершения первой мировой войны до начала следующей пройдет всего двадцать лет.
На фоне бушующих страстей вокруг мирного договора конституционные дебаты Национального собрания проходили достаточно спокойно. Первый проект конституции, который подготовил либеральный юрист Гуго Пройс, ставший статс-секретарем в министерстве внутренних дел, обрисовывал лишь контуры нового государства: унитарной республики с однопалатным парламентом. Это вполне отвечало взглядам партий веймарской коалиции, но натолкнулось на жесткое сопротивление иных центров власти. Региональные лидеры, ссылаясь на исторический опыт, выступили против административного деления страны на примерно равные округа по французскому образцу. Созванная еще 25-26 ноября 1918 г. конференция представителей земель приняла решение о федеративном устройстве будущего государства на основе существующих внутренних границ. В результате Германская республика стала объединением 17 земель (Länder), каждая из которых имела собственное правительство. Самая маленькая из земель, Шаумбург-Липпе, насчитывала всего 48 тыс. жителей. Проблема Пруссии, остававшейся доминирующим субъектом федерации (три пятых территории и населения) была решена через децентрализацию ее представительства в верхней палате парламента – бундесрате. Прусские депутаты составляли лишь треть его состава, к тому же избирались не ландтагом, а провинциальными собраниями.
В основу организации верховной власти в стране был положен дуализм парламента и президента, каждый из которых избирался всеобщим голосованием граждан Германии. Выборы рейхспрезидента должны были проходить раз в семь лет, он являлся главнокомандующим, мог наложить вето на любой законопроект, имел право смещать правительство и распускать рейхстаг. Согласно статье 48 президент имел право "в случае угрозы общественной безопасности и порядку" принимать единоличные решения, фактически отменяя действие остальных статей конституции. Столь широкие полномочия были результатом влияния известного социолога Макса Вебера, принявшего активное участие в разработке конституции. Согласно его концепции фигура рейхспрезидента должна была смягчить переход страны от монархии к республике и скорее олицетворяла собой "эрзац-кайзера", нежели являлась составной частью баланса властей. Первоначальное сопротивление левых партий растаяло под напором аргументов о рейхспрезиденте как "гаранте республики и конституции" – в конце концов этот пост уже занимал Фридрих Эберт. Представители консервативных партий изначально выступали в поддержку такой политической конструкции, рассчитывая на постепенную реабилитацию монархических устоев.
Германский рейхстаг избирался на четыре года на основе пропорционального представительства. От парламентского вотума доверия зависела судьба правительства, формируемого канцлером, кандидатура которого выдвигалась президентом. Рейхстаг занимался законодательной деятельностью, принимал бюджет и решал вопросы войны и мира. Новым словом в европейской конституционной практике стали элементы прямой демократии – в Германии предусматривалось проведение народных опросов (Volksbegehren) и референдумов (Volksentscheid), причем результаты последних имели характер закона, отменить который не мог и президент.
Веймарская конституция претендовала на звание самой передовой в мире, в части прав и свобод граждан конкурируя и с "Декларацией прав человека и гражданина" периода Великой французской революции, и с большевистской "Декларацией прав трудящегося и эксплуатируемого народа". В ней были зафиксированы социально-экономические нормы взаимоотношений граждан и государства – право и обязанность трудиться на благо общества, гарантии помощи неимущим, старикам, инвалидам и безработным. Данью еще свежему революционному прошлому стало признание возможности перевода в общественную собственность отдельных отраслей индустрии (ст.156), а также упоминание советов как органов производственной демократии (ст.165).
31 июля конституция была принята 262 голосами против 75 и после подписания президентом вступила в законную силу. Первоначальная идея социалдемократов о проведении всенародного референдума по этому поводу так и не была реализована. И все же Веймарская республика получила необходимую правовую легитимацию. Вопрос о том, почему она оказалась недостаточной и не смогла предотвратить краха первой германской демократии, и по сей день остается одной из любимых тем историков и политологов. Прежде всего обращает на себя внимание лоскутный характер конституции, ярко выраженный уже в ее первой статье: "Германский рейх является республикой". Два государственных флага – имперский и республиканский (ст.3) – дополняли картину сосуществования старого и нового. Дух компромисса, пронизывавший конституцию, не позволял ей стать символом новой национально-политической идентичности немцев. Перегруженность социальными обещаниями лишала правительство необходимой свободы маневра в условиях кризиса.
Правоведы указывают на такие "подводные камни" конституционного устройства Веймарской республики, как неконтролируемый переход к президиальному правлению и пропорциональная избирательная система, отдававшая судьбу правительства в руки карликовых партий. Чиновничество, остававшееся "государством в государстве", зависело только от кадровых решений президента, что явно не стимулировало его демократического самосознания. Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и заложенную в самой конституции легкость ее изменения квалифицированным парламентским большинством (ст.76). В Национальном собрании на этом настаивали представители левых партий, рассчитывая на последующее наполнение демократических формул социалистическим содержанием. Однако через полтора десятка лет именно изменение конституции придаст "легитимность" нацистской диктатуре.
Реальные угрозы Веймарской республики лежали все же вне конституционных статей, способных выступить лишь катализатором тех или иных поворотов общественного развития. Доверившись правовым гарантиям демократии, ее творцы действовали по принципу "кашу маслом не испортишь". Впоследствии один из ведущих политиков Веймарской республики социал-демократ Фридрих Штампфер признал относительность таких гарантий: "Народ может избрать пригодный парламент и пригодного президента. Откажет один из них, второй будет приводить в действие государственную машину. Если же откажут оба, ничто уже не сможет удержать ее от полного краха".
Обращенная и в прошлое, и в будущее, конституция 1919 г. носила скорее характер манифеста, нежели фиксировала реальную политическую ситуацию в стране. Последняя продолжала в гораздо большей степени держаться на бюрократическом централизме и инстинктивном послушании низов верхам, нежели на ценностях парламентской демократии. Это выглядело необъяснимым парадоксом – вопреки всем потрясениям послевоенного кризиса, государственный механизм работал практически без сбоев. Напротив, возобновление работы рейхстага со второй половины 1920 г. расшатало политическую ситуацию в стране, доведя ее до кризиса 1923 г. У антиреспубликанских сил оказался еще один аргумент в пользу того, что парламентская демократия не подходит для Германии.
Еще до созыва рейхстага они попытались соединить его с силой штыков, предприняв попытку военного переворота, вошедшего в историю как "капповский путч". Офицерская элита, оставшаяся не у дел после завершения войны, все активней включалась в политический процесс и вносила в него собственные представления о праве и чести. Летом 1919 г. она сформировала "Национальное объединение", находившееся под патронажем Гинденбурга и открыто требовавшее отказа от выполнения условий Версальского мира. Попытка "удалить политику из казарм" также оказалась бесплодной – воинские части находились под влиянием официальных "воспитателей", пропагандировавших реваншистские идеи и крайний национализм. Одним из них был унтер-офицер Адольф Гитлер, действовавший в Мюнхене. После того, как правительство приступило к сокращению армии, открытый конфликт стал неизбежным. 13 марта по приказу генерала Вальтера фон Лютвица воинские части вошли в Берлин и захватили правительственные учреждения. О принятии на себя всей полноты власти заявил сотрудничавший с мятежниками прусский чиновник Вольфганг Капп.
Главнокомандующий войсками генерал Ганс фон Сект заявил о нейтралитете, игравшем на руку Лютвицу и Каппу – "рейхсвер не стреляет в рейхсвер". Лишенные военной поддержки, президент и правительство бежали в Дрезден, а затем в Штутгарт. Пока солдаты разводили костры на берлинских площадях, жизнь в городе замерла – рабочие последовали призыву о всеобщей забастовке, чиновники тихо саботировали распоряжения нового "правительства". Через несколько дней, так и не сумев распространить свое влияние за пределы столицы, последнее поняло безвыходность положения и объявило о своем уходе.
В дни путча на левом фланге политического спектра Германии произошли серьезные изменения. Находившиеся в состоянии конкуренции социал-демократы и независимцы объединились против врагов республики. Пытаясь хотя бы частично повлиять на ситуацию, к антикапповской коалиции 14 марта присоединились и коммунисты. Свободные немецкие профсоюзы (число их членов за 1918-1920 гг. выросло с 1,6 до 8 млн человек), до тех пор воздерживавшиеся от политической борьбы, возглавили антикапповскую забастовку. Фактически сложился единый рабочий фронт, и после краха путча каждый из его участников пытался обратить общую победу в свою пользу. Находившаяся под влиянием КПГ Красная армия Рура в течение нескольких недель сохраняла контроль над важнейшими объектами этого региона, и лишь наступление рейхсвера не позволило Рурскому бассейну стать очагом гражданской войны. Профсоюзные организации отказались завершить забастовку, требуя не только перемен в правительстве, но и собственного участия в нем. Эберт и его окружение считали, что только скорейшие парламентские выборы внесут ясносполитичеть в ский ландшафт, а провал путчистов придавал им уверенность в том, что республиканские силы одержат на них решающую победу.
Однако первые выборы в рейхстаг первой германской республики, состоявшиеся 6 июня 1920 г., стали настоящей катастрофой для веймарской коалиции, получившей лишь 43,5 % голосов. На результатах выборов сказалась и нерешительность правительства в дни путча, и радикализация рабочего движения, разочаровавшегося в "социалистических" намерениях умеренных социал-демократов (НСДПГ увеличила число своих избирателей более чем в два раза), и антиверсальская пропаганда консервативных сил. В результате сложных комбинаций на свет появился кабинет буржуазных партий, во главе которого стоял представитель Центра Константин Ференбах, являвшийся в 1919 г. председателем Национального собрания. СДПГ, отказавшись далее нести "бремя власти" и уйдя в оппозицию, пообещала тем не менее новому кабинету парламентскую поддержку.