– Справедливости ради надо отметить, что подобные тенденции в той или иной мере свойственны большинству стран, даже выглядящих в этом плане благополучными. Например, жители индустриального севера Италии считают обитателей ее южных регионов бездельниками и дармоедами, которых они зря кормят, и призывают к разъединению. Но, к счастью, от таких сепаратистских разговоров до распада стран достаточно далеко.
Общестрановая идентичность у нас, конечно, существует, но она действительно слабее советской идентичности, а для некоторых – не только для сепаратистов, но и для людей с "эмигрантской" психологией – носит негативный характер. Это очень печально.
Но позитивные тенденции я тоже вижу. Например, к россиянам сейчас очень неплохо относятся в тех странах, куда они ездят отдыхать, что понятно: там их воспринимают как "живые деньги". На часто задаваемый вопрос: "Из какой вы страны?" – престижно ответить: "Из России". И было бы хорошо, если бы те позитивные чувства, с которыми мы отвечаем на такой вопрос за рубежом, мы сохраняли, возвращаясь на Родину.
– Российская общественная жизнь перенасыщена эмоциями. Причем и власти, и оппозиция научились высокотехнологично использовать энергию ненависти, именно на ней строится у нас вся политическая и общественная активность. Энергия позитива, добра, любви не менее эффективна, но ее у нас использовать совершенно не умеют. Кому, как не психологам, научить этому наше общество?
– Я не уверен в том, что будет хорошо, если "энергию позитива" у нас начнут "использовать". Боюсь, что если это произойдет, использовать ее будут не те и не так, как надо, опора на благие намерения приведет к формированию новых "дорог в ад". Кроме того, эта энергия сама пробивает себе дорогу и находит проявление в спонтанном совершении добрых дел – например, в волонтерском движении.
На мой взгляд, важнее не использовать, а формировать позитивные импульсы. Например, заменить враждебную установку по отношению к окружающим, свойственную многим нашим согражданам, на дружественную установку, характерную для западных стран. Этому действительно надо в том числе и "учить" – через систему образования и воспитания. К сожалению, последнее изъято из числа основных функций нашей образовательной системы теми же псевдолибералами. Но делать это должны не только психологи, а все, кто к этой системе причастен, включая школьных учителей. А также все, кто в нашем обществе формирует образцы для подражания, – политики и другие публичные люди, представители СМИ, так называемые "звезды", которых бесконечно показывают по телевидению, и т. д. Но, к сожалению, в число приоритетов большинства этих людей пока явно не входит желание сделать наше общество лучше.
Нам необходима модернизация человека
Самую необходимую для России модернизацию обсуждаем с известным петербургским писателем, аналитиком и футурологом Андреем Столяровым, автором 14 книг, лауреатом Всероссийского интеллектуального конкурса "Идея для России", экспертом Международной ассоциации "Русская культура", руководителем Петербургского интеллектуального объединения "Невский клуб".
– Начнем с главного. Как вы оцениваете перспективы современной России?
– Я оцениваю их как чрезвычайно неблагоприятные. Глобальная экономика, которая сейчас правит в мире, предъявляет к любой стране лишь одно, зато безусловное требование: доступность ресурсов. Все ресурсы, имеющиеся "внутри", должны быть включены в глобальный обмен. А это проще сделать, если "разобрать" страну на экономические регионы. Не случайно геополитическая фрагментация стала бедствием нашего времени. Фрагментируется Англия – от нее отплывают Шотландия и Уэльс, фрагментируется Испания – из нее постепенно уходят Каталония и Страна Басков, на грани распада находится Бельгия, много лет дебатируется вопрос об отделении от Канады франкоязычной провинции Квебек, фрагментировалась Грузия, потеряв Абхазию и Южную Осетию. Собственно, распад СССР – явление того же порядка. Россия ничего не может этому противопоставить. У нас очень слабая экономика – менее 3 % от мировой, нас далеко обгоняют США, Евросоюз, Китай, Япония, Индия. Даже отдельные европейские страны, такие как Англия и Германия. У нас очень слабая связность: экономические потоки европейской части России завязаны на ЕС, а Сибирь и Дальний Восток подключены к Азиатско-Тихоокеанскому региону. Происходит экономическое растаскивание страны. И главное – мы находимся в состоянии демографической катастрофы. Численность россиян быстро падает; по разным данным, к 2025 году – всего через 15 лет – нас будет 120 или даже 110 млн человек. Мы просто не удержим ни свою территорию, самую большую в мире, ни своих ресурсов, которые, опять-таки по разным данным, составляют где-то от четверти до трети мировых запасов… В такой ситуации трудно быть оптимистом.
– Однако российское правительство не сидит сложа руки, справедливо полагая, что главное не количество, а качество. К примеру, недавно общественности был представлен проект "Сколково", предполагающий мощный инновационный прорыв… Как вы полагаете, это шаг в верном направлении?
– Проект "Сколково", на мой взгляд, выстроен целиком в логике "продолженного настоящего". Или, другими словами: то же самое, что сейчас, только немного лучше. Это все равно что приперчить сильно позавчерашний суп – авось, запах порчи будет не слишком заметен. В проекте "Сколково" есть два недостатка: тактический заключается в том, что, собрав в одно место "лучших людей" России, мы тем самым разрушим множество исследовательских направлений, множество научных школ, где эти люди являются катализаторами. "Сколково", возможно, всплывет, но вся остальная Россия просядет. А стратегический недостаток такой: предположим, что "Сколково" начнет действительно извергать инновации, но кто эти инновации будет способен воспринимать, кто сможет их усвоить, внедрить, развернуть в перспективные сюжеты экономического и социального бытия? Где эти люди? Я их не вижу.
Нет, России нужна сейчас не модернизация экономики – это шаг второй, время для него еще не пришло. России требуется модернизация человека – создание новой нации, способной успешно существовать в когнитивной постсовременности.
– По поводу "новой нации". Недавно прошла программа "Специальный корреспондент" телеканала Россия, посвященная ситуации в лесной отрасли Приморского края. От показанного просто волосы встают дыбом. И дело не в ситуации с лесом, а в людях. Местный глава лесной отрасли, признавая, что ворует все, что может, изводя остатки реликтовых лесов, пускается в рассуждения: "А мы так воспитаны. Все воруют. У меня отец был механиком, так гаечных ключей даже правнукам хватит". Ему вторят простые работники топора: "А что же делать? Мы так живем – лесом. Тут все так живут, а лес кончится – все и помрем". Кивая на китайцев, местные жители говорят: "Они воспитаны по-другому, с детства к труду приучены, работают за троих наших с утра до вечера". По-моему, этим людям уже ничем не поможешь, не модернизируешь, не перевоспитаешь… По большому счету, они просто мертвы для будущего.
Мы оказались в ситуации, когда немалое количество людей перестало уважать себя и, не видя других возможностей вписаться в капитализм, занимается воровством и разграблением нашего общего завтра.
– Разумеется, у нас наличествует громадный сектор людей, с которыми уже ничего сделать нельзя. И, если честно, то с ними ничего делать не надо. Пусть живут как живут. Но у нас также существуют два перспективных социальных сегмента – это молодежь, выросшая уже после советского времени, и это довольно сильная страта интеллигентов/интеллектуалов. Замечу, кстати, что среди молодежи интеллектуалов практически нет, потому что интеллектуализм – это не просто умение быстро соображать, но прежде всего – колоссальное количество знаний, а такой когнитивный фундамент наращивается лишь ценой громадного времени. Модернизация предполагает сопряжение этих страт: молодежь следует индоктринировать интеллектуализмом, а интеллектуалов – молодежной энергетикой, которая зачастую растрачивается на пустяки. Такая межвозрастная целостность и может, на мой взгляд, стать основой для формирования новой нации.
Я приведу историческую аналогию. В любую эпоху выделяется нация, которая на данном этапе превосходит других. Наиболее демонстративно это проявляется в войнах, поскольку война обычно способствует предельной концентрации национальных сил. Вот немногочисленные фаланги македонцев наносят поражение громадной армии персидского царя Дария, соотношение потерь в битве при Гавгамелах 1:40. Или вот в течение почти всех Средних веков несколько конных рыцарей могли разогнать целую толпу вооруженных крестьян. Или колониальные войны XVII–XIX веков: "модернизированные" англичане, испанцы, голландцы против неизмеримо превосходящего их в количественном, но не в качественном отношении Третьего мира. Или, ближе к современности, арабо-израильские войны. Крохотный Израиль против необозримого арабского моря. А соотношение потерь, например, в Шестидневной войне 1:20. Причем вооружение примерно на одном уровне: техника, которую поставлял арабам СССР, была нисколько не хуже той, которую США поставляли Израилю. Однако у Израиля – большее умение ее использовать, лучше согласованность действий (связность), выше стратегическое планирование, наконец – инновационные (неожиданные) решения в оперативных действиях… Нам необязательно привносить в российскую модернизацию милитаристский акцент, но следует помнить основные уроки истории: в моменты глобальной трансформации мира преимущество имеет та нация, которая быстрее модернизируется.
– Модернизация, но через что? Где механизм? Через какие конкретные институты? Государство вот пытается реанимировать институт семьи…
– Семья как инкубатор детства и юности абсолютно недееспособна. Причем не только в России, но и в большинстве западных стран. У родителей, как правило, нет ни достаточного образования, ни педагогических навыков, ни сил, ни времени, ни просто денежных средств, необходимых для воспитания. Эти функции должно взять на себя государство, и чем скорей оно это сделает, тем будет лучше для всех.
Здесь просматриваются три основных направления.
Во-первых, модернизация образования – переход школьного образования от пассивной формы (накопление знаний) к активной форме (работа со знаниями). Иными словами, выпускник средней школы может не знать тригонометрии и закона Ома (а скорее всего, и не должен этого знать), но обязать понимать теорему Геделя о неполноте знания, критерии "научности" знаний, владеть основными методами междисциплинарности и концептуализации. Это аналогично переходу экономики от присваивающей формы к более высокой – производящей. Напомню, кстати, что советская модернизация образования, то есть переход ко всеобщему начальному, всеобщему среднему и затем – к массовому высшему образованию, породила пассионарную волну инноваций, длившуюся более полувека, вплоть до 1980-х гг. Напомню также, что когда прусская армия разгромила армию Австрийской империи под Садовой, то, как считается, Бисмарк сказал, что "эту войну выиграли немецкие учителя". В действительности это сказал не Бисмарк, другой человек, но показателен сам факт такого высказывания.
Во-вторых, это модернизация воспитания, которая предполагает широкое развертывание в России системы воспитательных (образовательных) интернатов – разумеется, не в том убогом виде, в котором интернаты существуют сейчас, а в виде воспитательно-просвещенческих центров, описанных в классике российской социальной фантастики. Например, Аньюдинский интернат в книге Аркадия и Бориса Стругацких "Полдень. XXII век". Замечу, что сейчас в России примерно 700 тыс. беспризорных детей. Вот тот "близкий ресурс", с которого можно начать. Сейчас беспризорники подпитывают в основном криминальный социум, но ведь можно и должно переориентировать их на мировоззренческий позитив. Никакого другого пути я здесь не вижу…
– Как вы полагаете, нынешняя российская власть в состоянии осознать вызов, перед которым мы находимся? Вызов, состоящий в несоответствии национального "Образа будущего" запросам глобального будущего?
– Особых иллюзий на этот счет у меня нет. Нынешняя российская власть, насколько можно судить, полагает, что дела в России обстоят в общем неплохо: развиваем демократию, строим правовое государство, даже инновационный сектор собираемся организовать. Есть, конечно, отдельные трудности, но у кого же их нет? И точно так же воспринимает действительность среднестатистический россиянин: экономика стабилизируется, доходы растут, жизнь налаживается – зачем что-то еще?..
Знаете, есть вызов физический: война, масштабная катастрофа – он очевиден, зрим, и так же очевиден ответ нации на него. А есть вызов метафизический: нарастающее несоответствие форматов текущего национального (государственного) бытия параметрам нового мира. Он предстает первоначально в неявном, неотрефлектированном состоянии, и для его осознания необходимо интеллектуальное усилие национальных элит. Перед Россией стоит сейчас именно такой вызов, это вызов будущего, в котором нам предстоит дальше жить. Однако интеллектуальной рефлексии, реальной проектной работы, связанной с этой непростой ситуацией, на мой взгляд, у нас практически нет.
– Тут есть еще один важный аспект. Все наши стратеги думают категориями системы, но не хотят понять, что любая система может быть построена только из определенных элементов. Демократия и рынок в западном варианте эффективны, только когда строятся из соответствующего человеческого материала. Мы во многом очень отличаемся от западных людей. У нас ниже способность к самоорганизации, уже зоны ответственности, мы больше нуждаемся во внешних подпорках, чтобы быть хорошими гражданами… Свойственная капитализму погоня за прибылью, не сдерживаемая внутренними нравственными рамками участников рынка, принимает у нас уродливые формы и зачастую ведет не к процветанию, а к деструкции. В общем, по законам западного глобального общества выгодно и комфортно жить лишь тем сообществам, которые максимально выточены по западному образцу, остальные обречены на деградацию, потому что эта система им не подходит, потому что они из другого исторического времени и другого культурного пространства. Однако говорить об этом считается неполиткорректным, я бы даже сказала, что у многих на эту тему наложено внутреннее табу.
– Вы абсолютно правы. В глобальном мире на смену либерализму и социализму, которые свои возможности исчерпали, пришел "давосский дискурс" – культура людей, единственным критерием которых является эффективность. А сама эффективность измеряется исключительно денежным выражением: если ты можешь зарабатывать деньги, ты – уважаемый человек, если нет, то – нет.
– И, тем не менее, факт: деньги как универсальный эквивалент вызывают у многих россиян глубинное отторжение. Видимо, восприятие денег как зла, всепоражающей ржи, неприятие погони за сверхприбылью уходят корнями в историю нашего народа. Похоже, когда-то это отношение имело смысл идентификационного отграничителя – от других, от соседей. В русской культуре тот человек, который вступает на территорию погони за наживой, выпадает из морального поля, переходит в разряд "плохие", а раз так – терять ему уже нечего. И это продолжает действовать и сегодня! Не оттого ли, вступая на "территорию погони за прибылью", люди так легко теряют всякие тормоза? Они внутренне начинают воспринимать себя как "плохих". А с плохих какой спрос? Однако вопрос на засыпку – что можно противопоставить деньгам – давосскому дискурсу, как вы это назвали?
– Давосский дискурс в России не приживется. У нас другая архетипическая основа, зафиксированная культурой, и чтобы ее задействовать, чтобы получить мощный архетипический резонанс, следует предложить идеологему, которая с ней мировоззренчески сопряжена. Знаете, в далекие времена перестройки на одном из круглых столов мне задан был коварный вопрос: "Если ты такой умный, то почему не богатый"? Помнится, тогда я ответил так: "Не всем быть богатым, кому-то надо быть и умным". Это и есть третья сторона модернизации человека – модернизация аксиологического канона. Наше предназначение – не деньги, а интеллект. Замечу – не так уж трудно построить новый модельный ряд социально-ориентированных эталонов, где вместо олигархов будет интеллектуальная элита. И не так уж трудно создать новый репертуар основных поведенческих стереотипов. Все это уже есть в российской культуре. И не так уж трудно от агрессивных маскулинно-милитаристских ценностей, культивируемых у нас сейчас, перейти к толерантным, более соответствующим когнитивной эпохе.
Кстати, позитивная реморализация занимает не так много времени. Обычно – одно стандартное поколение. Вспомним переход Германии от фашизма к демократическому государству или переход США от расового неравенства к обществу мультикультурализма.
– Нечто вроде национальной идеи?
– Это, на мой взгляд, национальная идея и есть. Национальная идея России – это модернизация человека.
Разрыв между умными и глупыми надо сокращать
Руководитель лаборатории социальной психологии СПбГУ, глава центра "Диагностика и развитие способностей" Людмила Ясюкова также более двадцати лет работает школьным психологом. За это время у нее накопилось немало данных и наблюдений, а также сформировалось понимание, как сделать детей умнее.
– Вы занимаетесь мониторингом интеллектуального развития школьников и студентов, причем определяете интеллектуальное развитие на основании сформированности понятийного мышления. Что такое понятийное мышление?
– Истоки этого понятия следует искать в работах выдающегося советского психолога Льва Выготского. Обобщив, понятийное мышление можно определить через три важных момента. Первый – умение выделять суть явления, объекта. Второй – умение видеть причину и прогнозировать последствия. Третий – умение систематизировать информацию и строить целостную картину ситуации.
Те, кто обладает понятийным мышлением, адекватно понимают реальную ситуацию и делают правильные выводы, а те, кто не обладают… Они тоже уверены в правильности своего видения ситуации, но это их иллюзия, которая разбивается о реальную жизнь. Их планы не реализуются, прогнозы не сбываются, но они считают, что виноваты окружающие люди и обстоятельства, а не их неправильное понимание ситуации.
Степень сформированности понятийного мышления можно определить с помощью психологических тестов. Вот пример из тестирования детей шести-семи лет, с которым не всегда справляются и взрослые. Синица, голубь, птица, воробей, утка. Что лишнее? К сожалению, многие говорят, что утка. У меня были недавно родители одного ребенка, горячились, доказывали, что утка – правильный ответ. Папа – юрист, мама – учитель. Я им говорю: "Почему утка?". А они отвечают, потому что она большая, а птица, птичка это, по их мнению, что-то маленькое. А как же страус, пингвин? А никак, у них в сознании закреплен образ птицы как чего-то маленького, и они полагают свой образ универсальным.
– И какой же процент наших соотечественников умеет выделять суть и видеть причинно-следственные связи?