Будем надеяться, секретарь что-то напутала – иначе лучше бы Ревенко умер молодым, как он, собственно, профессионально и умер, как там профессионально умерли все, не осталось даже блокадной Тани Савичевой, не осталось никого, ни в подчиненных, ни в начальниках, ни на одном центральном канале. Константин Эрнст, когда-то снимавший такие нежные, такие завораживающие фильмы про карнавал смерти в Венеции, над которыми я, человек несентиментальный, рыдал – он теперь делает такой Первый канал, что даже несентиментального меня вгоняет в краску.
Эрнсту – ему что, расстрел грозил?! Полагаю, в худшем случае – комфортное дауншифтерство, производство докфильмов и пост главреда в журнале типа Newsweek. Но он предпочел наступить на горло собственным песням ради песен о главном (и чем дальше – тем более песен о Главном) и связанных с этим благами.
И это явление, это предательство, это "свобода в обмен на продовольствие" – ширится и растет. Так что остатки свободной гвардии выглядят в глазах большинства маргиналами, в смысле – идиотами. Лера Новодворская? – русофобка и дебилка. Тот же Козаков? – он че, мальчик, еще бы пушкинского "властителя хитрого и лукавого" прочел! Правозащитники, НГО, узники совести? – козлы, лузеры, неудачники, содержанки Запада, не способные заработать ни копейки и вообще не способные ни на что.
Хорошо, что Сахаров умер, а остальные оглохли и ослепли.
Я хотел сказать, "не могу осуждать их" – но, собственно, почему не могу? Я тоже был из таких, из самоцензурирующих, поскольку начинал профессиональную карьеру в советское время. Но однажды Валерий Аграновский, игравший в советской журналистике примерно ту роль, которую сегодня Валерий Панюшкин играет в журналистике российской, на меня закричал: "Зачем вы себя режете?! Это пусть они вас режут! А вы оставляйте все до конца! Если они что-то вырежут, у вас не будет хорошего текста, но будет чистая совесть! А если сами вырежете, не будет ни текста, ни совести!"
И, судя по тому, что все прекрасно поняли, что стоит за местоимением "они", эта формула снова верна, хотя на нее снова никто не обращает внимания.
То есть цензура, или Главлит, или Управление по контролю гостайн и нравственности (при Минпечати) – но что-то из этого ряда непременно появится, вопрос только в сроках.
Могу даже предложить тест. Если в моей статье вам ни разу не встретилось имя "Путин" – значит, цензуру введут до конца уже этого года. А если встретилось – значит, до конца следующего.
2007
Марш капиталистов
Капиталистов в России больше, чем принято думать. Потому что капитал – это вложение сил, средств и работы ума в то, что со временем не просто окупится, но окупится многократно. Причем не обязательно в материальном смысле.
Недавно профессор Уорвикского университета, член палаты лордов британского парламента Роберт Скидельский поделился примечательным наблюдением. "Труд вознаграждается меньше, чем капитал", – написал он о современном феномене.
К такому выводу он пришел, сравнивая растущий разрыв в оплате труда рядовых сотрудников и топ-менеджеров: по мнению сэра Роберта, управленцев владельцы бизнеса все чаще рассматривают как партнеров, давая им все большую долю в прибыли. Скажем, в Британии доходы топ-менеджеров растут на 20 % в год, а рядовых сотрудников – на 4–5 %. В США доходы гендиректоров превышают доходы подчиненных в четыреста раз (а еще десять лет назад превышали всего в девяносто). Но вывод и без этих примеров кажется настолько очевидным, что в своей простоте ошеломляет.
И в самом деле, капитал большинства россиян – их квартиры, дачи, гаражи, земельные наделы, их акции и доли в ПИФах, их бизнес, наконец, – перевешивает все их суммарные зарплаты, премии, бонусы, гонорары и прочий доход по труду. У меня, во всяком случае, перевешивают. Попробуйте совершить аналогичный подсчет для себя – уверяю, увлекательнейшее случится предприятие!
Даже у тех, кто застыл во временах СССР, не адаптировавшись к новой реальности, есть возможность приватизировать старую государственную квартиру, обратив ее в частный капитал. Стоимость этого капитала почти наверняка перевесит все полученные во времена СССР зарплаты, даже если их пересчитать по забавному официальному курсу шестьдесят четыре копейки за доллар.
Если перевести это теоретическое наблюдение в практическую плоскость, то получится следующее. Те, кто тратят сегодня деньги на потребление – они их просто тратят, а те, кто превращают деньги в капитал – получают назад многажды умноженное. Что даже по форме своей звучит как библейская притча о сыновьях и даденных им отцом таланах.
Причем – это я уже от себя, а не от сэра Роберта прибавляю – капитал может быть разного свойства, не обязательно финансового. Здоровье – тоже капитал, как и образование, как и опыт жизни в другой стране, как и владение иностранным языком, незнание которого обычно оправдывается формулой: "вот понадобится, тогда и выучу, а сейчас зачем?". (Кстати: а правда, зачем? За все профессии не отвечу, но журналист без иностранного не сделает, например, карьеры главного редактора в глянцевом журнале: почти все они издаются по иностранной лицензии, поддерживая связь с франшизодателем. Даже ассистентка в редакции должна говорить по-английски – чтобы не обмишуриться с "хэллоу, общежитие слушает").
Казалось бы, если труд приносит меньше, чем капитал, то конвертируй как можно быстрее в капитал свой труд: это так же верно, как конвертировать доллары в рубли при падающем долларе – и наоборот. Но не так очевидно: большинство предпочитает не инвестировать, а потреблять.
Простой пример. До прошлогоднего скачка цен на рынке недвижимости Петербурга были в продаже так называемые "реалы" – квартирки-студии площадью двадцать четыре метра, стоившие $24 000. Разбирали их со скрипом (реалы считались жильем непрестижным), и девелопер шел на маркетинговый трюк: предлагал беспроцентную рассрочку на двадцать четыре месяца. Я не утверждаю, что $24 000 – маленькая сумма, но все же, с учетом рассрочки, для многих подъемная. Примерно столько же в то время стоила, скажем, Toyota Camry. Однако жители города Петербурга тратили деньги более охотно на престижные в их глазах иномарки класса С, чем на какие-то гастарбайтерские "реалы". Ну, и сравните теперь инвесторов с потребителями. Бывшие "реалы" на вторичном рынке торгуются от $60 000. Купленные в то же время автомобили стоят максимум $15 000.
Я ничуть не думаю злить владельцев подержанных авто: в конце концов, вложения в автомобиль – тоже инвестиция: по меньшей мере, в свободу передвижения (вопрос – прибавляет ли что к этой свободе представительский класс). Просто за этой картинкой стоит важный экономический механизм. Дело в том, что капитал сам собой увеличиваться не может. Капитал – это ведь следствие перераспределения денег, правда? Если все получают за труд не деньги, а фантики, неоткуда взяться и капиталу. Кто, спрашивается, стимулирует преимущественный рост капитала по отношению к росту зарплат?
Тут, возможно, заканчивается сфера моей компетенции и начинается сфера компетенции даже не Роберта Скидельского, а Карла Маркса, но одно подозрение у меня все же есть. Доход капиталистов – в смысле, всех обладателей хоть какого, но капитала – стимулируют те, кто свой доход тратят не на капитал, а на потребление. Владельцы престижных автомобилей из своего кармана оплатили рост капиталов владельцев непрестижных квартир.
То есть те, кто сегодня улучшил свое материальное положение – а улучшили многие, и серьезно – и бросились деньги тратить, по-детски радуясь и телевизорам с большими экранами, и новой мебели – вот они в конечном итоге и кормят, и взращивают капиталистов.
В принципе, сердцем я могу понять людей, которые так радостно, но так инфантильно сорят деньгами. Рост доходов обычно вызывает ощущение, что будет длиться вечно. Я сам через это проходил. И только изменение условий – скажем, потеря работы – хорошо отрезвляет, подводя к необходимости воспитания потребностей и вкуса, к финансовой самодисциплине, к вложениям в будущее.
Было время, еще при Горбачеве, когда ивановским текстильщикам разрешили самим продавать продукцию за рубеж. Тогда на ивановские ситцы был спрос. И текстильщики поверили, что так будет вечно. Они не стали вкладывать деньги в развитие дизайн-бюро, не стали закупать станки, ткущие широкое полотно, начавшее вытеснять прежнее узкое. Вместо этого они накупили за доллары импортных шмоток и бытовой чепухи – стали распродавать за рубли ткачихам прямо у станков. Это было фантастическое время! На фоне мрака и глада последних лет СССР город Иваново выглядел так, как будто его потенциальные невесты разграбили валютный магазин "Березка".
Итог известен: место ивановцев на мировой текстильной арене заняли китайцы (сняв прибыль со своих вложений в станки и дизайн), ивановские фабрики закрылись, а ткачихи получили жизнь в депрессивном регионе. Бывшие начальники, полагаю, пережили этот период менее жестко: как-то на пол пути от Иванова к Кохме (тоже текстильный центр) мне показали свежий дачный городок, радующий глаз трехэтажной краснокирпичной архитектурой амбарного типа. Один амбар, по слухам, принадлежал Зое Пуховой – некогда знаменитой ткачихе-многостаночнице, Героине Социалистического Труда, впоследствии директору фабрики имени 8 марта, – ныне закрытой и переделанной в шоппинг-молл. То есть ту часть средств, которую Зоя Пухова вложила в пусть и странноватую на сторонний взгляд, но все же недвижимость, она как минимум не потеряла.
У капитала – в отличие от потребления – вообще есть свойство мостить дорогу в будущее и влиять на него. Как минимум, капитал является вложением в собственное пенсионное благополучие. А как максимум – в благополучие страны и мира: имея капитал, ты можешь их облик менять. Скажем, создатель брендов Esprit и North Face Дуглас Томпкинс, сказочно разбогатев, обе свои марки продал – и за $200 миллионов купил в Чили и Аргентине восемьсот восемьдесят тысяч гектаров лесов, полей и рек, пребывающих, мягко говоря, в не лучшем экологическом виде. Затем он превратил их в образцово-показательные национальные парки, а потом передал в дар правительствам этих стран: он получал удовольствие от творимых им изменений, а вовсе не прибыль, и в корысти не хотел быть обвинен. То есть потребности Дугласа Томпкинса состояли именно в этом, а не в покупке личного плавающего или летающего средства ("Ну, и сколько нужно вам самолетов?" – заметил язвительно он).
А если это пример, слишком далекий от России (где, похоже, лишних самолетов и яхт не бывает), то извольте более близкий. Я тут провел дивный вечер с актером Вилле Хаапасало, с которым болтать одно удовольствие, как и удовольствие шататься по улицам, на которых его после "Особенностей национальной охоты" (и рыбалки) неизменно узнают – и неизменно делают круглые глаза от того, что он одет ни в какие не в дольче-габанны, а в простецкие по российским понятиям шмотки (в этом смысле Вилле за последние годы ни капли не изменился). Так вот, мы болтали о том о сем, о доходах киношников (в Финляндии, кстати, они невелики, как и сам кинорынок в стране с населением в пять миллионов), а потом Вилле сказал, что на каждый день рождения он прикупает себе несколько гектаров финского леса.
Очень он любит лес, понимаете. Хочет, чтобы лес был красивым. Вилле – лесной капиталист. Надо ли говорить, что магазины его куда меньше волнуют?
2007
Сделайте нам красиво
Настоящий плохой вкус – это когда, как от огня, бегут от любых изменений в сторону "непреходящих ценностей классики", причем под классикой именуют не оригиналы, а современный фальшак.
Недавно в крупном издательском доме произошел забавный случай.
Кто-то принес свежий номер журнала "Яхты" (издающийся другим издательским домом) и начал листать. Среди подробно представленных плавсредств там была примечательная яхта, Tecnomar Velvet 120, сделанная по заказу петербургского клиента, – прекрасный, минималистского элегантного экстерьера тридцатисемиметровый скоростной снаряд, снабженный вертолетной площадкой. Как говорится, растет благосостояние народа.
Но когда любопытствующий журналист перевернул страницу, то застыл с открытым ртом на манер жены праведника Лота, глянувшей туда, куда не следовало. Дело в том, что далее шла съемка интерьера этой яхты. Ну, как это объяснить… Вот, скажем, пышное цветение Ренессанса нашло отражение в стиле барокко. Столетия спустя барокко вызвало эхо в виде еще более пышного, но пустоцветного (ибо было эхом) рококо. А затем рококо отразилось от себя самого, в эпоху эклектики породив наипышнейшее и наиглупейшее, идеально бессмысленное второе рококо.
Так вот, внутри лодка Velvet 120 была отделана в стиле примерно третьего рококо. Крендельки, завитушечки, кривые ножки.
Остолбенение коллеги заметили товарищи – и вскоре у журнала собралась толпа, изумленно таращившаяся на все эти портьеры с бомбошками, столешницы в технике маркетри и золотую (буквально) кожу диванов, на фоне которых меркли и Зимний дворец, и Версаль.
– Да он стебается, – предположил робко кто-то. – Проверяет на вшивость гостей. Кто похвалит – тот козел!
– Не-а, – тут не предусмотрено гостевых кают. Дайте-ка посмотреть: наверняка должны быть стразы от Swarovski, а называться все это добро должно типа "Велжая Росоя"!
И точно – обнаружились и стразы, и название "Штандартъ", и двуглавый орел на спинках стульев. И тут издательский дом не выдержал и грохнул. А поскольку планировка тамошних помещений открытого типа, то есть без дверей, через минуту к смеющимся присоединился журнал модных женщин, через две – журнал элегантных мужчин.
– Мамочка, сейчас умру! Он копии эрмитажных мраморных мавров на борт заказал! Четыреста тридцать кг каждый! Здесь написано, что если бы их при погрузке уронили, яхта пошла бы на дно!
– Да тут все ткани от Versace, и медуза посредине, чтобы сразу видели!
Через пять минут грохотали еще и газета бизнес-новостей, и журнал о гламуре, и журнал о здоровой жизни. Спасибо дяде – всех повеселил.
Я бы не стал упоминать этот случай, как не упоминаю имя яхтовладельца, если бы в те же дни нелегкая журналистская судьба не столкнула меня с художником Михаилом Сатаровым. Может быть, вам имя его неизвестно. Но многим богатым русским известно: мне, например, приходилось слышать, что Сатаров – самый подделываемый художник современности. Себя Сатаров называет гением, и я с ним практически согласен: он гений разводки клиента на деньги. Дело в том, что художник до деталей изучил вкус заказчика (внезапно разбогатевшего корпоративного клиента: он напоминает внезапно разбогатевшего частного клиента, как змей – змею). Вкус этот взыскует прекрасного, а прекрасное ему дано в трех ипостасях:
а) морской пейзаж а-ля Айвазовский;
б) сухопутный пейзаж а-ля Шишкин;
в) парадный портрет (в женском варианте: изображаемая слегка обнажена и окружена ангелами, цветами и пеной морской – в пленительном стиле повенчанного с Шиловым Боттичелли).
Собственно, именно это и поставляют в изобилии многие так называемые коммерческие галереи – но сила Сатарова в том, что он пишет свои марины и Марин тонкими кисточками в миллион мазков, играющих примерно ту роль, что золото и завитушечки на яхте "Штандартъ". Сразу видно, трудился мастер – и сразу видно, стоит дорого.
Опять же, я бы и про Сатарова не стал упоминать – в конце концов, пейзажик неземной красоты с несущейся на закате птицей-тройкой все-таки лучше висящего над столом портрета генсека (или не лучше? Нет, все же лучше, пусть разница и невелика). Но дело в том, что вкус в стиле "сделайте нам красиво" в современной России не то что даже обнаглел – он просто уверовал, что другие вкусы ему не чета. Но мы всем этим козлам, бэконам-мондрианам и "Синим носам" с их целующимися в березовой роще ментами (вот ведь похабень развели, одно слово – прав был Хрущев! – пидорасы!) нос утрем. Причем этот новый русский эстетический вкус – в духе пелевинского "солидный господь для солидных господ" – уверен, что и за границей все точно так же, просто они завидуют нам, а оттого и гадости говорят.
Вот, скажем, сидел я недавно в приятной компании в ресторанчике в марсельском порту, ел дивный буйабес. Хозяин, услышав русскую речь, подошел. Завязался разговор, и он спросил, правда ли, что богатые русские дико боятся покушений на себя – и всегда ли они требуют, чтобы ресторан очистили от других посетителей, и всегда ли приезжают с кучей охраны. У него такое этим летом было.
– Да ладно, – махнули мы рукой, – ну, какой-нибудь наворовавшийся идиот. А что, сильно смахивало на приезд мафии?
– Сильно, – сказал хозяин. – Только это была не мафия. Это был ваш мэр Лужков. Вот за тем столом сидел. В гавайской рубашке в цветах. Я столько охраны в жизни не видел!
И вот, признаться, в Марселе я не сдержался в комментариях, а сейчас прикусываю язык. Потому что Юрий Лужков – наисимпатичнейший мужчина, и марсельскому ресторатору следует радоваться, что такого клиента бог принес. Не все же кормить так и не обзаведшуюся бодигардами шантрапу. И вообще, еще раз гадости про великую Россию скажет – хлебнет полония вместо буйабеса.
Чо стесняться-то?
Я вот, вернувшись из Марселя, чуть не на следующий день прочел в "Ведомостях" интервью с Еленой Батуриной, цитирую: "Венеция, которой все восхищаются, выглядит ужасающе… Я, честно говоря, с ужасом гляжу на Венецию, на эти жуткие облупившиеся дома – страшное зрелище на самом деле".
Редкого вкуса женщина! И ведь все правильно. Итальяшки трясутся над своими старыми камнями от бедности. А на самом деле венецианское дерьмо нуждается в реставрации со сносом и заменой на монолит со съемной опалубкой. После чего новенький палаццо д’Оро можно будет покрыть, наконец, золотом от ступенек до крыши, чтобы соответствовать названию. (Думаю, чете Лужковых должен нравиться Лас-Вегас: все чистое, железобетонное, и та же Венеция там воспроизведена – в натуральную величину.) Вот, Иверскую часовню, храм Христа Спасителя, половину Китай-города, все Царицыно воспроизвели – разве плохо? Лепота: народ гуляет, деньги тратит, богу молится. И, самое главное: кто сказал, что ЭТОТ вкус (которого в России все меньше и меньше стесняются, – эвона, и в Питере уже на Невском реставрирован со сносом каждый десятый дом) – кто сказал, что он хуже?
И это очень важный вопрос.
Потому что ответ, почему вкус всех этих гнутоножечных яхтовладельцев, всех этих сановных чиновников кошмарен, – очевиден только тем, кто смеется над ними.
И лично мой ответ таков.