Ахматова и Цветаева
В русской поэзии известны две великие поэтессы: Ахматова и Цветаева. Двух более несхожих натур трудно себе представить.
Ахматова царственна, величава, безупречна по стихосложению, сильна смыслами и мастерством поэтического ремесла. Её мощный вулкан внутренних эмоций подчинён логике и разуму. Филигранность рифм, отточенность фраз и уместность каждого слова – вот ахматовский стиль. Поэзия Ахматовой, высокая и сильная, напоминает острый клинок. Даже в самой нежной лирике – мудрость и сила. Даже в самых трагических стихах – неженская мужественность. Интересно, что на стихи Ахматовой было написано довольно мало песен и, как правило, они оказывались неудачны.
Когда Н. Гумилёв (первый муж Ахматовой), считавшийся в узких кругах большим поэтом, осознал, что в подмётки не годится новоявленной поэтессе, он был уязвлён до крайности. Вероятно, их брак распался в основном из-за этого. При всех жизненных невзгодах Ахматова сохраняла выдержку и показывала характер.
В её натуре было что-то восточное, загадочное, недоступное. Шамаханская царица. В то же время она была по-мужски великодушна и прямолинейна. В быту жила аскетом. Всяческие занавесочки и цветочки были ей до фени. С мужчинами старалась быть верным другом, но, увы, по факту являлась изрядной шлюхой. Мужей и любовников меняла легко и резко. При этом она, мило усмехаясь, щедро отдавала своё тело, никого не пуская в душу.
Высокая, плоская, сухопарая, горбоносая, она, тем не менее, пользовалась изрядным успехом у обоих полов, причем, даже когда вступила в преклонный возраст и погрузнела. Она прожила долгую жизнь и до конца сохранила философское спокойствие и ясность ума.
Цветаева – полная противоположность. Мятущаяся душа. То робкая, то смелая, то тихая, то порывистая.
Её стихосложение зачастую неумело, неуверенно и даже примитивно. Многие стихи настолько слабы, что просто удивительно, откуда их сочинительница умудрялась временами черпать потрясающе проникновенные сильные строки. Некоторые стихи чрезвычайно лиричны и мелодичны. Они стали шикарными песнями.
В темах цветаевских стихотворений часто довлеют страхи: одиночества, потери, смерти. Глубина чувств и смыслов лишь иногда воплощается в совершенном стихе, но чаще – фиксируется лишь в отдельных фразах. Поэзия Цветаевой подобна незрелому цветку, в котором розовые лепестки соседствуют с зелёными и увядшими, а стебелёк нежен и тонок.
Цветаева далеко не дура, но по жизни ведёт себя как идиотка. Она наивна и не умеет разбираться в людях. Она – магнит для неврастеников и неудачников. Влюбляясь до одури в кого-нибудь, Цветаева извергала потоки нежности, а потом, нарвавшись на непонимание, сначала готова была убить обоих, а одумавшись – только себя. Она боготворила Ахматову, а та была к ней пренебрежительна и холодна.
Цветаева противоречива, легкомысленна и пуглива. Ей то хочется летать среди звёзд, то – обрести надежную земную опору и тихий уют.
Каждую мелкую жизненную преграду Цветаева воспринимала как трагедию. Она с каким-то болезненным сладострастием билась головой о невидимую стену, стеная, страдая, мучаясь и рыдая. Слёз и соплей столько, что ими можно было бы залить всю землю и даже весь загробный мир.
Периодически Цветаеву терзала душевная болезнь, которой она поддавалась со сладострастием обречённой жертвы. Ей был органически присущ неудержимый театральный трагизм, воплощаемый в собственную судьбу. Мысль повеситься казалась ей гениальным выходом из окружающего мрака, который она сама же сгущала до полной черноты. И, находясь в крайнем унынии и тоске, она покончила с собой.
За круглым столом
Хочу сразу оговориться: я чрезвычайно уважаю писателя Ю. М. Полякова. Даже более того – обожаю. Я прочитал почти все его книги с неимоверным кайфом. Он умница, талант и судит обо всём очень здраво. Его тексты блистают доброй иронией, мягким юмором и насыщены яркими афоризмами. Кстати, он не только сильный прозаик, но и отличный поэт. Являясь главным редактором "Литературной газеты", он старается высоко держать её марку. И прекрасно ведёт телепередачи по каналу "Культура". И так далее. В общем, я давний фанат Полякова.
Хотя меня слегка смущали три обстоятельства. Во-первых, в советское время он работал на высоких комсомольских и партийных должностях в райкоме и горкоме. Во-вторых, внешне он слишком импозантен и прилизан. И, в-третьих, в своих произведениях он пару раз негативно проехался по Окуджаве и Высоцкому (не называя фамилий).
И вот недавно в одном из телеканалов я наткнулся на его физиономию, которая удивила меня своим придурковато-приторным выражением. Поляков, сидя за круглым столом рядом с другими известными деятелями культуры, держал речь. Эта речь меня неприятно поразила. Поляков нёс какую-то ахинею про необходимость консолидации русских писателей. Речь была торопливой и маловразумительной, а интонация – заискивательной и сюсюкательной. Вытягивая губы в трубочку, торопливо семеня словами, подзаикиваясь и подпутываясь, надувая щеки и по клоунски морща нос для удержания спадающих с него очков, писатель обращался с нижайшей просьбой. Просьба была удивительная: навести порядок в литературном сообществе и поставить писателей на службу государству, обеспечив их консолидацию, консолидацию и ещё раз консолидацию.
Речь была обращена вовсе не к коллегам, сидящим рядом, а к кому-то, кто сидел напротив. Догадались к кому? Я догадался. Но телекамера почему-то сканировала только соседей Полякова и его самого. Но вот камера, наконец, показала того вождя российского народа, к которому была обращена взволнованная речь.
Понимающе усмехнувшись, вождь мягко ответил примерно так: "Да нет, я не собираюсь вмешиваться в творческие союзы, вот разве что новый министр культуры может слегка откорректировать и помочь". Министр культуры многозначительно заулыбался, а Поляков радостно закивал.
И тут я подумал, что уж если такой незаурядный и толковый человек, как Поляков, превратился при виде удава в жалкую мартышку, то что можно ждать от остальных?
Кстати, интересно, а если бы я оказался на месте Полякова, как бы я себя повёл? Я мысленно представил себя за круглым столом. Нет, я бы не стал блеять о консолидации, это уж точно. Я бы спросил: а не стыдно ли Вам, господа демократы, талдычить о единстве власти и народа, о консолидации писателей и о великой роли творческой интеллигенции в стране, где 1 миллион уголовников, 2 миллиона беспризорников, 3 миллиона бомжей, 4 миллиона наркоманов, 5 миллионов проституток и 20 миллионов нищих пенсионеров? И не противно ли Вам, уважаемые мастера культуры, вылизывать задницу тому, кто довёл страну до такого позора?
Блеснул размером
Вот все восхищаются гигантским полотном художника Ива́нова "Явление Христа народу". А чем тут восхищаться-то? Не понимаю. Фигуры на картине расположены искусственно, позы не естественны. Нет динамики, движения. Лица нарисованы либо строго в профиль, либо с затылка, либо анфас, т. е. почти нет промежуточных положений, которые бывают реально. Лица плоские, не выразительные, не интересные. Фигуры тоже плоские, не фактурные. В картине совсем не чувствуется объёма. Плохо обозначена даль, нет пространства. Так рисуют обычно молодые неумелые художники.
Недавно, побывав в Третьяковке, я обратил внимание на ряд несуразностей в этой знаменитой картине (на репродукциях это мало заметно). Как указывают евангелисты и другие древние источники, Иоанн Креститель ходил в одежде из верблюжей шерсти, но на картине он изображен в куртке из овечьей шерсти (как "волк в овечьей шкуре"). Поза Крестителя странная, неустойчивая: он стоит на правой ноге, отставив левую назад и подняв руки высоко вверх. В левой руке Иоанна – крест. Но ведь до распятия Христа крест не мог быть культовым христианским предметом. На кресте обычно распинали преступников. Люди бы шарахались от Иоанна, ежели бы он крестил их в реке, размахивая крестом. Если же Христа на картине отнести к периоду после его смерти и последующего воскрешения, то к тому времени Иоанна Крестителя на самом-то деле уже не было в живых (его казнил царь Ирод). Забавно, что го́ловы у римских всадников повернуты аж на 90 градусов, но даже этого угла им явно недостаточно, чтоб увидеть Христа; он находится далеко на заднем плане. А они на него якобы смотрят. Фигура в красном балахоне тоже повернула голову, рискуя свернуть себе шею, но видеть Христа при таком угле физически невозможно. Женщина, стоящая к зрителю спиной (в правом углу картины) нарисована с непокрытой головой. Но ведь такую вольность в присутствии множества мужчин вряд ли какая женщина могла себе позволить в те времена. Фигуры в чалмах и тюрбанах в правой стороне картины изображают фарисеев. Но для фарисеев были более характерны черные одежды, а не белые. И ещё: представляете, какого цвета стала бы их белая одежда после длительного путешествия? Кроме того, фарисеи на картине расположены так, будто они идут (в направлении "на зрителя"), а фигуры купающихся и отдыхающих ясно указывают, что был сделан привал, причём, давно: многие уже искупались и одеваются. Но тогда почему фарисеи идут, а не отдыхают? Они что – пришли сюда отдельно и позже? И почему римские легионеры на конях? Первым делом всадники должны били спешиться и напоить коней. И не странно ли, что цвет кожи у обнаженных купальщиков совсем разный: у одних совершенно белый, у других смуглый. Если тут один народ (евреи), то у всех должен быть один цвет. Между прочим, белая кожа обнаженных на ярком палящем ближневосточном солнце быстро бы получила сильную эритему и стала красной. Ещё странность: у раба лицо зелёного цвета. Такого цвета кожи нет реально ни у одного народа на земле. В левом нижнем углу картины набедренная повязка у старика – белого цвета, а её отражение в воде – красного. На всех этюдах эта повязка была красной. И только на полотне художник сделал её белой, понимая, что красная будет оттягивать взор от центра картины (где находится Христос) в левый угол (где старик). А про отражение художник просто забыл! На заднем плане среди деревьев вдали видны какие-то строения вроде домов, высота которых заметно выше деревьев, которые их окружают. Но в этой местности в те времена таких высоких строений не было, грубо говоря, ни Колизеев, ни Помпеев. Забавно, что справа от Христа вдали видны какие-то высоченные деревья вроде кипарисов. Откуда они там такие взялись? И на заднем же плане высятся гигантские горы. Но на Ближнем Востоке никаких Гималаев и Везувиев нет. Иванов рисовал картину в Италии. Насмотрелся он на итальянские виды, вот у него и получился итальянский пейзаж.
Художник малевал свою картину 20 лет. Да что там было столько лет рисовать?! Смешно. К примеру, голландец Рубенс, ежели был жив в то время, за одну неделю бы такое полотно сотворил! Иванов все годы не столько рисовал, сколько усердно пиарился (вся Россия и Италия были в курсе, что Иванов творит шедевр), чем и обеспечил халявную доставку картины в Россию за счёт государственной казны и последующую её покупку царском двором за огромные деньги.
Так что если уж говорить о достоинствах картины по-честному, то оно всего одно: гигантский размер (5,4 × 7,5 м). На фоне великих русских художников середины XIX века Иванов блистать мастерством не мог. Поэтому блеснул размером.
Бард и народ
Несколько лет назад я случайно попал в нашем Доме Ученых на концерт барда Виктора Варламова. Концерт назывался "Пою Богу моему". Название показалось мне нахальноватым и высокопарным. А поскольку я атеист, то концерт был для меня вообще "не в тему". Но всё же, после некоторых колебаний, я из любопытства купил билет. Свободных мест в зале было более чем предостаточно. Я сел на самый дальний ряд, решив уйти, как только надоест.
На сцену вышел высокий подтянутый русоволосый мужчина с благообразной бородкой. Он был в белом костюме. Я вздохнул и подумал: "пижон". Но когда он запел приятным бархатным баритоном, виртуозно подыгрывая на гитаре, я понял, что он не пижон и что я пришёл не зря. Божественная музыка, высокая и сильная, была наполнена прекрасными и точными словами. Вслушиваясь в тексты, я осознал, что стихосложение безупречно. Филигранно меткие образы, исполненные доброты и красоты. Столь великолепного светлого барда я ещё не встречал.
А недавно я снова попал на его концерт, уже не случайно. В этот раз вход в Дом Ученых был свободным, без билетов. Название концерта показалось мне забавным. Оно звучало примерно так: "О нас – мужиках, о вас – женщинах и о нашем народе". И снова Варламов вышел в белом костюме. Виктор – гармоничный человек, у которого внешнее и внутреннее органически связаны. Вновь зазвучали потрясающе чистые ноты и слова. Виктор спел около двух десятков новых песен (из имеющихся 200), отделяя одну от другой своими ремарками о любви, мужестве и родине. Причем, в них не было ни грамма восторженной сюсюкательности или показного ура-патриотизма. Я был солидарен почти с каждым его словом.
Как и в прошлый раз, зал был полупустой: сидело не более 80 человек, в основном люди сугубо преклонного возраста. Интересно, а где вся городская научная и культурная элита? Где руководители Дома ученых и городского отдела культуры? Где поэты, писатели, журналисты? Нигде.
Интересно, что когда в наш наукоград приезжает какой-нибудь гламурный болван, пропиаренный по телеку, то горожане дружно сбегаются, толпятся у кассы в очереди, покупают билеты по сумасшедшим ценам и в переполненном зале замирают в восторге от помпезно-дебильных песнопений. Таковы их нравы и вкусы. На таких, как Варламов, они не ходят. Им не интересно.
Мне жутко обидно за Виктора, который тратит свой пыл и время на убогую публику. Кстати, он не только поэт и бард. Он ещё архитектор и художник. Восстанавливает церкви, руководя на стройке бригадами гастробайтеров (русских рабочих, увы, нет). Почти все заработанные деньги он отдаёт в храмы. Виктор надеется, что Православие и честный труд спасут Россию. Не спасут. Страна развращена жаждой наживы и бездуховностью. Варламов этого не хочет видеть, не желает. И пытается этому противостоять. Он свято верит в Бога и русский народ. Святой человек. Как говорится, в безумстве веры поём мы песни…
Как много бабочек!
В середине октября в нашей городской музыкальной школе имени А. А. Алябьева состоялся концерт общества русских басов из Москвы. Концерт был посвящен 225-летию со Дня рождения Алябьева.
На сцене появился председатель общества в стильном тёмном костюме и при галстуке-"бабочке". Объявив первый номер, он не ушел, а важно прошествовал в угол и сел за столик. Из-за кулис на сцену степенно вырулил роялист (ну, музыкант, играющий на рояле). Усевшись за инструмент, он оправил полы пиджака, поправил свою "бабочку" и вдохновенно сыграл импровизацию на тему Алябьева "Соловей". Затем вышел солист и, вальяжно облокотившись о рояль, спел тенором эту арию, в почти классическом варианте, лишь изредка мужественно бася. Он тоже был в костюме и при "бабочке". После этого к нему пристроились два певца (оба – в костюмах с "бабочками") на подпевку. Трио исполнило "Соловья" на разные голоса (бас, баритон, тенор).
Тут мне иронично подумалось, что ежели на сцене появится ещё кто-нибудь и они вновь споют "Соловья", то сюда наверняка прилетит какой-нибудь любопытный соловей из соседней березовой рощи.
И вдруг вижу: летит! Только не соловей, а бабочка! Как никак, сейчас теплынь, нагрянуло бабье лето. И я понял, почему в зале появилась именно бабочка. Ведь на сцене пять мужиков в "бабочках"!
Бабочка полетала над ведущим, над певцами, над роялистом и – села на рояль в тот самый момент, как трио выдало на гора финальное крещендо. Публика восторженно захлопала в ладоши.
И тут появилась ещё одна бабочка! Парочка насекомых стала беззаботно порхать над сценой в брачном танце, а артисты невозмутимо продолжили свой концерт.
Успех "бабочек" и бабочек был неимоверный.
Кто виноват?
Когда в какой-либо компании начинаются дебаты на тему, кто виноват в развале СССР, я обычно отмалчиваюсь, не зная, что сказать. Дело в том, что мне вспоминается конец марта 1985 года, когда я был молодой и мечтательный.
В один из дней я, младший научный сотрудник, пришел на работу в Институт с каким-то странным чувством ожидания чего-то. Но в лаборатории в то утро всё было вроде нормально: женщины макияжились, нюхали цветы и оживлённо болтали о детях; мужчины, позёвывая, лениво строили футбольные прогнозы, а за окошком ярко светило солнышко…
И тут я подумал, что уж как-то слишком всё хорошо, обыденно и скучно. Тихая размеренная жизнь, как в болоте. Даже недавние смены нескольких Генсеков КПСС не внесли в неё никаких особых треволнений, разве что дали повод для аккуратного трёпа о политике.
И вдруг мне захотелось, чтобы всё это болото всколыхнулось и прорвалось куда-нибудь. Чтобы что-то произошло. Чтобы жизнь изменилась кардинально. Мне этого захотелось с такой неимоверной силой, что я даже сам себе удивился.