Я для того так подробно рассказывал о народном мстителе из "Правды", чтобы переход от объятий и правительственных телеграмм к главному объекту повествования не оказался слишком резким. Дело в том, что товарищ Кожемяко это лишь слабая тень господина Куняева… Недавно в газете "Патриот" мне довелось напечатать статью "Как на масленой неделе я гостей ждал". Статья огромная и труднопереваримая: в трех номерах по три полосы. Я и не рассчитывал, что кто-то из истинных интеллигентов, особенно из тех, что живут на таблетках, сможет одолеть ее до конца. Но вот Кожемяко и Куняев одолели. В статье речь идет главным образом о В. Распутине, В. Бондаренко и М. Назарове. Мимоходом упомянут, как уже отмечалось, еще В. Ганичев. И никто, кроме Кожемяко, не кричал "убийца!". А Куняеву посвящено десятка два неласковых строк. И, Боже милосердный, тут началось такое, чего ни я, ни вы, читатель, никогда в жизни не видывали…
29 мая в пятом часу пополудни в прекрасном по случаю получения Шолоховской премии настроении я пришел в "Наш современник" за майским номером журнала, в котором напечатано мое сочиненьице о Э. Радзинском. Решил заглянуть к заместителю главного редактора Геннадию Гусеву. В его кабинете оказалось все руководство, видимо, что-то обсуждали. Я сразу с присущей мне наглой ухмылочкой вякнул: "Что ж, собратья, в прошлом году вы на страницах журнала поздравили Валентина Распутина с получением премии антисоветчика Солженицына. Надеюсь, теперь вы готовитесь поздравить вашего давнего автора с премией имени писателя-коммуниста". Раздались изумленные голоса: "Как с премией?.. Ничего не знаем!.. Когда было?.. Сколько долларов?" Я ответил: "Мы люди советские, и получаем в рублях… А как же вы могли не знать - что вы читаете?" - "Как что! "Советскую Россию", "Правду", селезневскую "Россию", бабуринское "Время"… - "В "Правде", - с привычным для меня высокомерием ответил я, - где главным специалистом по вопросам литературы известный вам Кожемяко, вы могли не заметить куценькую информашку, она подверстана к непримечательной рецензии на одну сомнительную книгу. В "Советской России", где по вопросам литературы просвещает читателей тот же самый неутомимый Кожемяко, вообще не было ни словечка, даже в ежемесячном обзоре Александра Боброва, который так любит писать о славянских праздниках, а уж это ли не повод!
Но тут дело не только в Кожемяке, сам главный редактор вот уже лет восемь при имени Бушина если не падает в обморок, то хватается за пистолет. Сообщить читателям, что этот гусь получил такую почетную премию, он не в силах.
Я, видите ли, будучи членом ЦК КПРФ, однажды на пленуме ЦК посмел покритиковать его газету за малограмотные антисоветские публикации. В обновленной компартии товарища Зюганова такое критиканство не прощается. Моим статьям тотчас был закрыт доступ на страницы "Сов. России". А я, к слову сказать, лауреат обеих главных комгазет…"
"Но ты же не один получил сейчас Шолоховскую!" - удивленно воскликнул кто-то. В том-то и дело! Вместе со мной нас пять человек: президент Приднестровской Республики Игорь Смирнов, народный художник СССР Виктор Иванов, хорошо известный вам замечательный писатель и критик Владимир Гусев и украинский поэт Борис Олейник. Словом, настоящий праздник славянской культуры. И ведь каков престиж премии! Она имеет статус международной. В свое время ее получили Фидель Кастро, Радован Караджич, патриарх Алексий, писатели Бондарев, Проскурин. А им, патриотам с коммунистическими билетами, наплевать на все это. Лишь бы негодяю Бушину фитиль вставить!..
Они озабочены не такой премией, не такими лауреатами.
Вот вручил Солженицын свою премию Распутину, тот благодарственную речь произнес - "Правда" первой эту речь публикует. Получил ту же премию из тех же рук Евгений Носов - "Правда" опять первой ("Литературка" - потом!) тут же печатает обширную беседу с ним неизменного марксиста Кожемяки. Много у них забот и о других мастерах культуры. "Правда" решила, например, защитить такое сокровище, как Наташа Королева: ее, бедненькую, мерзкие продюсеры заставляют отмачивать на сцене похабные коленца. И вообще не дают прохода. Однажды летом 1996 года во время агитвояжа по плану избирательного штаба Ельцина во главе с Чубайсом милое дитя (это был как раз день ее рождения, и Ельцин поздравил ее, прислал цветы) предалось утехам любви прямо на палубе корабля. Но тут же возник фотокор, зафиксировал момент экстаза, и снимок появился в "Московском комсомольце" с его миллионным тиражом. Как не защитить прелестную Хлою! Защитили. Говорят, после этого она подала заявление в КПРФ: "Товарищ Зюганов, прошу принять. Отдам любимой партии все, что имею…"
Очень любят иные из этих газет оживлять свои страницы бросающими в дрожь картиночками. Например, удав заглатывает кролика или цапля - лягушку, змею, рыбу. Ведь у нормального человека от таких картиночек с души воротит, а они ликуют: "Приятного аппетита!" Или вот: то молодой мужчина, то молодая красавица, а вся голова их, лицо и даже рот облеплены скорпионами. Подпись: "Дружба". Разве не ясно, что людям, помещающим такие картиночки в массовых газетах, давно пора на Канатчикову дачу, они социально опасны. Чем в смысле психическом отличаются они от тех психов, которые смастачили торт в виде фигуры Ленина и показали по телевидению пожирание этого торта? По-моему, тех и других вполне можно поместить в одной палате с общей парашей… Так что этим коммунистам не до шолоховских лауреатов, и не те газеты читаете вы, милые.
"А где же было объявлено о премии?" - спрашивают "наши современники". - "Ну, по радио, например. Как ни странно, еще и в "Литературке". Очень достойная публикация с коллективным портретом всех лауреатов. Не пожалел места для статьи и большой фотографии даже "Коммерсант". Правда, статью написала некая Лиза, уж совсем бедная и малограмотная газетная бацилла, но как бы то ни было, а не утаили же, подобно "Сов. России", и читатель получил информацию, а уж как он ее поймет - это его дело". А из патриотических изданий обстоятельно и наиболее полно рассказала об этом событии только газета "Патриот".
Примерно в таком духе шел разговор, если память не изменяет… Вдруг Куняев, глядя на меня волком, ласково говорит: "Значит, как Распутин, как я, ты огреб премию. Так?" - "Нет, - отвечаю, - не совсем так. Вы-то своим премиям в рублях и долларах счет потеряли, а у меня - первая в жизни, если, конечно, не считать газетно-журнальных, почти или совсем символических. К тому же в моем случае никак не подходит слово "огреб", и по той причине, как уже сказал, что это первая высокая премия за 55 лет литературной работы, и по той, что дали мне ее после девяти лет борения страстей: Бондарев и Викулов, как мне известно от них самих, выдвигали меня еще в 1992 году, а последние три года, правда, уже другие выдвигали каждый раз. Куняев же огреб за свои воспоминания хорошую кучку долларов с ходу, с лету, с пылу, с жару: книга еще печатается, должна быть третья часть, а премия уже вот она, шелестит в кармане "зелененькими".
Вдруг Куняев совсем о другом: "Я написал тебе "Открытое письмо". Скоро оно будет напечатано". Батюшки, страсть-то какая - "Открытое"! Пострашней правительственной телеграммы. Это вместо поздравления-то… Робко спрашиваю: "Об чем же-с письмецо? По какому вопросу? Неужто нельзя было по телефонцу?" - "Ты написал в "Патриоте", что я здоровый мужик. А ты что, мой личный врач? Ты в мою медицинскую карточку заглядывал? Может, ты знаешь, какие операции я перенес, на каких таблетках живу? (Вот они, таблетки-то!) Или в 1998 году ты навещал меня в кардиологическом центре? Пишешь о том, чего не знаешь! И не стыдно?"
Мне, конечно, сразу стало жутко стыдно. Он-то всегда точно знает, о чем пишет, а я, конечно, в карту не заглядывал, ни о каких таблетках ничего не ведаю, в больнице не был. Да ведь и он, хоть я лет на десять старше, не навещал меня в больнице, где лежал по поводу полостной операции. Но я попытался оправдаться тем, что, дескать, судил о здоровье поэта по образу его жизни. В самом деле, у него с юных лет прекрасная спортивная закалка, был чемпионом Калуги по плаванию, охотник - соболю дробинкой под хвост попадает, рыбак - вот фотография в его воспоминаниях, где он в болотных сапогах то ли осетра, то ли акулу одной рукой на весу держит. Но мало того, лет десять был рабочим секретарем Союза писателей, вот уже двенадцать лет - три президентских срока! - тянет воз толстого журнала, много пишет, издает книги, широко справляет юбилеи - журнала и свои собственные, устраивает большие литературные вечера, грандиозные презентации, часовые передачи по радио… Я и думал в простоте душевной: какой двужильный старик!.. И ведь это не все!
Еще Куняев объездил весь мир. Так, с благословения Мэтлока, посла США у нас, и друга Кожинова целый месяц гулял, на дармовщинку по Америке, таким же макаром объездил Китай, Австралию, видел там кенгуру (вот чему я завидую!), купался в Арафурском море, кажется, даже созерцал идолов на острове Пасхи… А Франция, Польша, Швеция, Афганистан, ГДР, Куба, Чехословакия, Югославия… Это ж какое здоровье нужно для такой бурной жизни! Я-то из перечисленных стран лишь в одной Польше побывал, и то - в 1944 году, как солдат Красной Армии.
И тем не менее, я решился назвать Куняева здоровым мужиком только после того, как прочитал его воспоминания. Ведь там еще и бесчисленные застолья, выпивки, кутежи, потасовки… То и дело читаешь; "Я взял бутылку водки"… "выпивая с ним или играя в бильярд"… "Мы обмывали книгу в шашлычной"… "Развели костер и выпили по первой"… "Пойдемте-ка в "Националь", "Естественно, выпили"… "Ну, конечно, выпили"… "Осушая бокалы пурпурного "оджалеши"… "Мы пили горилку и закусывали салом"… "Несколько часов за "смирновской"… "Мы с Бобаевичем выпили за дружбу народов"… "Каково! - кричал я, захмелев от тутовой водки"… "Нам захотелось водки" (по-русски говорят: "захотелось выпить")… "Мы разлили водку"… "Много раз, сидя у меня на тахте за бутылкой вина"… "Мы очутились рядом в застолье"… "Митрополит Алексий поднял бокал… Кто-то тут же снова наполнил мою стопку"… "Я налил себе очередную стопку"… "После каждого тоста разбивали вдребезги тарелку"… "Кто-то вытащил пару бутылок украинского первача"… "Мы загремели пивными кружками"… "Мы уютно устраивались в мастерской, а пока потомки "жидов-арендаторов" скульптор Флит и его жена Мина священнодействовали с глиной над нашими головами, мы потягивали красное вино, запасенное Флитом для натурщиков"… "Аркадий Львов (тоже потомок) зачастил в журнал, приходя, как правило, с бутылкой хорошей водки и закуской. Мы садились с ним в моем кабинете и размышляли"…
Читатель мог заметить, что лишь изредка дело ограничивается такими щадящими напитками, как, "оджадеши", чаще всего фигурируют московская горькая, армянский коньяк, тутовая водка, вульгарный самогон, а то кое-что и позабористей. Я думал, что передо мной как бы современный вариант Вани Дылдина, героя Маяковского. Помните?
Силища!
За ножку взяв, поднял раз железный шкаф…
Выйдет, выпив всю пивную, - переулок врассыпную!..
Вот заурядная сценка. Дело происходит в ГДР в поезде. "Я вытащил из чемодана бутылку армянского коньяка и предложил попутчику выпить за встречу… Немец, видимо, потрясенный щедростью, с которой известный (как он догадался? - В.Б.) советский поэт распил с ним, маленьким госслужащим, бутылку дорогого коньяка, робко предложил мне пойти в поездной буфет и намекнул, что там мы выпьем за его счет знаменитого баварского пива. Пивом, конечно, не обошлось, я потребовал бутылку какого-то напитка под названием Doppel (т. е., видимо, двойной по убойной силе. - В.Б.). Напиток был отвратительный, и чтоб сгладить впечатление от него, я предложил залакировать все то, что произошло, бутылкой вина "Milch Lieben Frau" ("Молоко любимой женщины"). После всего, поддерживая спутника под мышки, я привел его в купе".
Каково! В короткий срок три бутылки на двоих, не считая пива, - и ни в одном глазу! Уж не говорю о сердце, но какой надо иметь мочевой пузырь… Он еще и собутыльника поддерживает, приводит в купе, а потом, когда поезд прибыл на станцию, на плечах выносит его на платформу, как тот железный шкаф. Силища! Если не Микула Селянинович с мочевым пузырем, как у быка, то уж Ваня Дылдин - непременно!.. И вот так на протяжении двух томов воспоминаний автор убедительно являет нам свою постоянную готовность пить что угодно, с кем угодно, когда угодно, где угодно. И это все при жизни на таблетках?!
- Ха! - презрительно воскликнул Куняев. - Это когда было! Чемпионом Калуги по плаванию в среднем весе я стал в пятнадцать лет… Демагогия!
- Не скажите, Станислав Юрьевич, - робко возразил я. - Вот весьма свеженький эпизодик из жизни бурного гения: "Летом 1999 года… (то есть, может, через пару месяцев после выхода из кардиологического центрума…) вдруг вошел в мой редакторский кабинет грузинский поэт, которого я с трудом вспомнил.
- Батоно Станислав! - сказал он, раскрывая объятия. - Вы издаете лучший журнал в России, вы написали изумительную книгу о Есенине. У меня есть стихотворение, посвященное вам, есть статья о вашем изумительном творчестве. Вот они! - и он протянул несколько листочков с грузинской вязью.
Я растрогался".
Еще бы!.. А что было дальше? Главред немедленно посылает кого-то из работников журнала за бутылкой, и с этим незнакомым пустобрехом на глазах всей редакции в рабочем кабинете в рабочее время главред устраивает очередную попойку. И что после этого я должен думать о нынешнем состоянии его здоровья?
А тот кацо еще и посулил перевести и напечатать в лучшем грузинском журнале изумительную книгу о Есенине. Тут главред уж так рассиропился, что дал прохвосту на прощание 200 долларов (правда, не своих, а редакционных). С тех пор этого горца в Москве никто не видывал…
Но, как уже сказано, дело не только в путешествиях да кутежах. А потасовки! Опять же как Ваня Дылдин:
Ходит весел и вихраст,
Что ни слово - "в морду хряст".
Не сказать о нем двояко,
Общий толк один - вояка!
Вот изящный сюжетец о пощечине критику Рассадину. Потом - драка Куняева и Передреева в ресторане ЦДЛ с иллюзионистом Кио и его помощником. А вот уже драка с мил-дружком Передреевым, вчерашним единомышленником по великой русской идее. А в Тбилиси на каком-то юбилее еще одна драка - с Василием Аксеновым, очередным "потомком жидов-литераторов". И тут, как всегда и во всем, мемуарист оказался победителем: "Когда грузинские друзья разняли нас, синяков и ссадин на его лице все-таки было больше, чем на моем". Это ли не новое торжество великой русской идеи! Правда, не совсем ясно, как победителю удалось тут же рассмотреть свои синяки, подсчитать их и подвести радостный баланс.
Впрочем, он всегда и везде все фиксирует, подсчитывает, хранит, а потом вставляет в мемуары. Двадцать лет хранил и теперь напечатал даже огромную речь Татьяны Глушковой на его юбилее: "Живой, абсолютно живой, интересный поэт… Вижу заслугу Куняева… Один из уроков Станислава Куняева… Он обрел право говорить о народе… Интереснейший и прекраснейший цикл…" Пятнадцать лет хранил и теперь напечатал свою собственную надгробную речь о Слуцком… У него такой творческий принцип: "Не пропадать же добру!" Именно так поэт сформулировал его в связи с трагическими событиями в Останкино 3 октября 1993 года. В этот день он должен был выступать по телевидению в передаче о Есенине. Но, как известно, у телестудии творилось такое…
"Вдруг меня осенила мысль, - рассказывает он, - а почему бы не пробиться к мегафону и не прочитать две странички из моих размышлений о Есенине". Вы только подумайте, тут вот-вот кровь рекой польется, а он со своими размышлизмами о поэзии! И уверен, что это и к месту, и ко времени: "Не худо напомнить мятущейся толпе, что завтра день рождения ее великого поэта". Чтобы отметили они завтра знаменательную дату. И ведь полез, попер!
"- Куда лезешь?
- Я слово хочу сказать!
- Какое слово? Кто ты такой?
- Я главный редактор "Нашего современника", у меня есть небольшое слово о Есенине…"
Через двадцать минут полилась кровь… А размышлизмы остались. "Вот они, эти странички. Не пропадать же им". И мы читаем: "Советский или антисоветский поэт Есенин - решайте сами". Вот какую загадочку хотел Куняев предложить людям, восставшим против антисоветского режима…
Примерно такие содержательные картины и мысли пронеслись в моей голове, и кое-что из них я напомнил Станиславу Куняеву, добавив при этом, что если со здоровьем все-таки ужасно плохо, если Ваня Дылдин уже не тот, не может выпить всю пивную, то надо срочно сделать по крайней мере две вещи: перестать бражничать и уйти из журнала на заслуженный покой, попутно вернув в редакционную казну 200 грузинских долларов. Но Ваня мой жалкий оправдательный лепет решительно отверг. "Хорошо, - капитулянтски сказал я, - теперь, если придется, буду писать не "здоровый мужик", а "тяжело больной поэт". Идет? Как известно, самый тяжелый больной на свете - это Карлсон, который живет на крыше. Пусть Куняев будет вторым".
Он продолжал смотреть на меня свирепым леопардом и отвергал все, что я говорил. А я, оправившись от первого удара, уже наседал: "Да это же мелочь - здоровый или хилый мужик. Зачем все сводить к жэковскому уровню? Вспомни, что ты написал в своих воспоминаниях о многих писателях - от Шевченко до Сельвинского… даже до Владимира Соколова. Вот ты на украинской земле, поэт Микола Петренко пригласил тебя в гости, поит горилкой, угощает салом, а ты поносишь его национального кумира: "Я хотел подразнить или чуть-чуть поставить его на место и нарочно равнодушным голосом заводил речь о том, что, да, Шевченко великий украинский поэт, но повести и дневники писал на русском. Мыкола слушал со страдальческим выражением лица… Его воловьи глаза наполнялись слезами. А я еще щадил его…" Да это же просто изуверская пытка! Вот пришел бы к тебе в гости украинец и, напившись да нажравшись, стал бы читать статью Писарева о Пушкине. Понравилось бы?.. И как же ты "щадил" бедного Петренко? А вот: "У Мыколы текли слезы. Он ничего не мог сказать, кроме как "давай лучше выпьем за гениального Тараса!" - "За гениального?!" - взвивался я…" Хоть пожалел бы человека за то, что он в немецкой неволе был. Нет! И ведь какие доводы!
"Шевченко оскорбил помазанника Божьего и его супругу. Вот читай, как царь по залам
Прохаживается важно
С тощей, тонконогой,
Словно высохший опенок,
Царицей убогой…
Это - благородно? Поэма ходила по рукам. Царь ее знал, но и пальцем не пошевелил, чтобы приструнить хама!" Великий Шевченко - хам… Это его любимое словцо. У него и Смеляков хам, которого он за хамство однажды "послал куда подальше".
Куняев смотрел на меня тигром, а я продолжал: "Что ж, вчера нельзя было тронуть членов Политбюро, а сегодня - помазанников Божьих?.. А вот это - благородно?
Властитель слабый и лукавый,
Плешивый щеголь, враг труда,
Нечаянно пригретый славой,
Над нами царствовал тогда…