Это почище высохшего опенка. Так Пушкин изображал одного помазанника Божьего, которому к тому же, как писал Жуковскому, "подсвистывал до самого гроба". А вот как о помазаннице:
Старушка милая жила
Приятно и немного блудно.
Вольтеру первый друг была,
Наказ писала, флоты жгла
И умерла, садясь на судно…
"Куда Шевченко до таких перлов! А что писал Пушкин об этой помазаннице в прозе! "Униженная Швеция и уничтоженная Польша - вот великие права Екатерины на благодарность русского народа. Но со временем История оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия, - и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России". Сурово, а? Но у Пушкина ты этого даже не замечаешь, а украинец, в сущности, за подражание русскому собрату у тебя хам… Прочитав еще в журнале твои "Споры хохла с москалем", я позвонил тебе и сказал, что это глумление над национальными чувствами украинцев. Что ты ответил? "А так было в жизни". Да мало ли что было чуть не сорок лет тому назад, когда ты в один присест выдувал, как бурсак, сразу три бутылки. А теперь ты главный редактор столичного журнала, большой государственный человек, и обязан не тащить все, что было в твоей многогрешной жизни, в журнал, а думать, как твое слово отзовется всюду, в том числе и среди братского народа. Куняев смотрел на меня разъяренным носорогом, готовым растоптать супостата, как болотную лягушку.
- Пушкин писал и то и другое…
- Правильно. "Плешивый щеголь" и - "Дней Александровых прекрасное начало…" Но это не может служить обвинением для Шевченко… А что ты написал о Сельвинском! Ты же угодничал перед ним, а теперь поносишь!
И тут Куняев взорвался: "Ты не литературный критик, а литературный хам!.." Потолок не обрушился, никто из сотрудников не кинулся к шефу со смирительной рубахой и даже ни один не молвил ни словечка. "Будь здоров!" - я встал и вышел. Да, тяжело больной человек… Может, вызвать "скорую"?..
Спускался по лестнице со второго этажа и думал: что ж, компания хама Шевченко и хама Смелякова меня вполне устраивает. Да и не одни мы оказались в литературной резервации больного поэта. Тут и Герцен, у которого "понятие чести было полностью разрушено"; и Лев Толстой: он, видите ли, достукался до того, что Ленин назвал его зеркалом русской революции; и Куприн, который "разлагал армейский менталитет"; и Горький: он до того отвратителен Куняеву, что, придя в основанный им же, Горьким, журнал, первым делом приказал убрать его потрет с обложки; тут и Маяковский, о котором прямо однажды сказал: "Я его ненавижу!"… Откуда такая злобность в чемпионе по плаванию, а? И что далась ему классика! Возился бы со своим напарником Евтушенко, с которым столько лет бежал ухо в ухо. Нет!..
На этом запас желчи не иссяк, и списочек продолжается уже только о советской литературе, причем порой сразу пачками: "людьми крайне тщеславными, напыщенными, разыгрывавшими из себя классиков были Шкловский, Маршак, Сельвинский, Вера Инбер"… "глуповатые стихи Асеева"… "скучнейший Федин"… Хоть бы один довод привел! Хоть бы единый пример. Нет, он убежден, что ему верят на слово. Да с какой же стати!.. И опять: "заслуженно забытый любой из романов Кочетова"… "демагог и циник Кожевников"… "никудышный поэт Озеров"… Боже милостивый, и Озерова пнул! Тишайший человек был. Работал добросовестно, обожал русскую классику. "Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами". Вот попробуй, Куняев, выразить мысль так сжато и точно… Между прочим, Озеров дал рекомендацию в Союз писателей Татьяне Глушковой, многолетнему куняевскому другу. Он там писал: "Родниковая русская речь, крепкий стих, восходящий к самым славным нашим традициям, знание культуры веков, внимание к душевному миру современника, - таковы характерные особенности молодой поэтессы, молодого мастера, не побоюсь сказать, ибо перед нами человек работящий, взыскательный, скромный".
Удивительно, что брань, оплеухи и подзатыльники больной поэт то и дело пересыпает, с одной стороны, библейским поучением "не судите, не судимы будете", с другой - уверениями в том, что его всегда уважали за редкостную "интеллигентность и терпимость". Или это тоже признак болезни? Во всяком случае, вот что мы видим и дальше: "Петрусь Бровка, Расул Гамзатов, Давид Кугультинов - фанерные, наспех сколоченные классики"… "ходульный Евгений Винокуров"… "феноменально бездарный Владимир Савельев"… Стихи покойного Савельева я не знаю, кроме его единственной эпиграммы на меня в связи с моей статьей в защиту Павлика Морозова, которую он сам прислал мне, но неужели хотя бы мимо одного покойника нельзя пройти без плевка? Нельзя же злоупотреблять своим долголетием. Это так не по-русски…
Дальше тоже почти сплошь о покойниках: "С молчаливым презрением прослушал я речь поэта Алексея Маркова… Алеша опростоволосился"… "Я всегда имел право с брезгливой усмешкой глядеть на Межирова, Шкляревского, Преловского"… Откуда у человека столько высокомерия - от наград? премий? должностей? А ведь о Межирове как о старшем друге-фронтовике больной поэт когда-то восторженные рецензии и даже стихи слагал:
Не жесток он и не желчен,
просто знает про войну,
мой товарищ любит женщин,
Блока, Библию, весну… и т. д.
Зачем теперь-то эти стишки здесь? Да и можно ли валить в одну кучу такие "объекты любви", как Библию и женщин? Но - не пропадать же добру…
И вот после очередного припадка злобы опять уверенно заявляет: "Во мне всегда было некое объединительное, дружелюбное, спокойно-доброжелательное свойство". Вы когда-нибудь встречали дружелюбие и доброжелательство такого рода? Шкляревский? "Он предал меня так, как не предавал никто"… Глушкова? "Склочный характер и мелкое интриганство"… Владимир Соколов? "Предатель… предатель… предатель"… Передреев? "Безнадежный друг… жену чеченку привез из Грозного, может быть, только для того, чтобы его роман походил на историю любви Печорина и Бэлы или чтобы написать стихи о Кавказе…"
Хоть бы кого-нибудь из этих четверых обошел молчанием. Ведь все они тоже были его друзьями-ровесниками. Что, если Шкляревский за почившего Передреева ответит ему так: "А ты почему женился на девушке по имени Галя? Да не потому ли только, чтобы походить на Евтушенко, тогдашнюю жену которого тоже звали так?"… Но, Боже, среди каких ужасных людей прошла его литературная жизнь. Его обманывали, предавали, покидали… Был среди них только один порядочный человек, да и то, если сказать по совести…
Особого внимания мемуариста удостоился Константин Симонов. Однажды, говорит, за то, что он не согласился принять участие в литературном вечере, врезал ему почище, чем Смелякову: "Баба с возу - кобыле легче!" Ну, что ж, если это и впрямь было, считай, что доказал свое превосходство, и до конца дней гордись этим. Но ему этого мало, и приводит еще письмо поэта Федора Сухова, не отличавшегося стабильностью психики, где тот писал: "Все эти эренбурги, симоновы, полевые - преступники…" Сюда же подверстан и Светлов. Преступники!.. Да еще бы, ведь Симонов во время войны призывал советского солдата, шедшего в бой против оккупанта:
Так убей же хоть одного!
Так убей же его скорей,
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
В те же дни Светлов писал:
Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей.
Я стреляю.
И нет справедливости
Справедливее пули моей.
А оказывается, как прозрел после войны Сухов, надо было вот в каком духе писать:
Не хвастайся, что убивал врага,
- Ты убивал обманутого брата…
Вот оно что! Грабители, насильники и убийцы, в современнейшем всеоружии нагрянувшие к нам отнять родину и истребить нас самих, были, оказывается, совершенно в духе Светланы Сорокиной - нашими братьями, а мы по серости своей не поняли их. Ну, жалко, что они не добрались до его нижегородской деревни, как доползли до моей тульской… Названные писатели лишь пером воевали против захватчиков, и то уже преступники. А ведь миллионы солдат, вся Красная Армия истребляла немцев в прямом смысле, силой оружия. Понимает ли патриот Куняев со своим Суховым, что из этого следует по их гуманистической классификации?
Тут же мемуарист, и в армии-то не служивший, с уже известным нам презрением и брезгливостью упомянул "всех (!) корреспондентов фронтовых газет", т. е. сотни советских писателей, иные из которых головы сложили за Родину, "всех (!) политруков", в том числе, естественно, и Героя Советского Союза панфиловца Василия Клочкова, который в страшный для Родины и в свой смертный час бросил боевой клич: "Велика Россия, а отступать некуда, позади - Москва!" Чем еще и они все провинились перед бурным гением?..
Прочитав это еще в журнале, я тотчас позвонил мемуаристу: "Что ты себе позволяешь! Ведь этот Федя был блаженный. Статьями Эренбурга мы на фронте всю войну зачитывались; Симонов был тогда самым смелым, энергичным и популярным писателем, побывал на всех фронтах от Черного до Баренцева моря, его стихи жены переписывали и посылали на фронт мужьям; Полевой всю войну был военным корреспондентом, а потом написал замечательный роман о Маресьеве…" "Да, Федя был блаженный, - согласился Куняев, - но он имел в виду не только военное время, а всю литературную деятельность этих писателей в целом". "Еще того чище! Преступна не только военная пора их жизни - вся их жизнь преступна! Да ты соображаешь, что говоришь?.."
Видимо, под влиянием этого разговора в книжной публикации своих воспоминаний он вставил: "Погорячился Федя, называя "преступниками" Эренбурга, Толстого, Симонова…" Ну а если тебя назовут в журнале, а потом в книге хотя бы, допустим, редактором-взяточником, потом промурлыкают: "Ну, погорячились…" Доволен будешь?
В "списке Куняева" еще и Алексей Толстой, названный авантюристом; и Катаев. Опять заявив, что он "всю жизнь старался быть посредником, послом, глашатаем примирения", Куняев пишет о них: "Не зря (!) была сочинена в 1920-е годы хлесткая эпиграмма:
Я человек простой,
Читаю негодяев,
Таких, как А. Толстой
И Валентин Катаев.
Да, был когда-то пародист-юморист Арго (Абрам Маркович Гольденберг, 1897–1968). Это он специализировался на фабрикации таких милых побрехушек, которые ныне поддерживает и пропагандирует больной русский патриот Куняев. Прочитав это еще в журнале, я опять подумал, а как бы наш любитель старых еврейских эпиграмм встретил, допустим, в воспоминаниях коллеги такую запись: "Не зря, не зря после публикации мемуаров Куняева появилась хлесткая эпиграмма:
Я слезы лью рекой…
О время негодяев! -
Таких, как М. Швыдкой
И Станислав Куняев.
Не зря!.." А ведь рядом с тиражированием первой эпиграммы это выглядит просто шуткой, поскольку Толстой и Катаев, как и подавляющее большинство других писателей, оплеванных Куняевым, ответить и защитить себя уже не могут, а тут у одного из названных в руках телеканал "Культура", газета "Культура", у другого - свой журнал и даже свое издательство…
На старом друге Евтушенке, которого не так уж давно он считал великим поэтом и готов был поднять за это бокал, Куняев, похоже, совсем, надорвался и потерял управление собой. Вот ведь какой извергает фонтан желчи: "выкормыш социалистических джунглей (А самого где вскормили?)… подкидыш (Чей и кому?)… цирковой пудель… дворняшка… кабысдошек… собаченыш… сволоченыш… зверек… хищник… волчонок… волчушок… волченыш… охвостыш… сталиненыш… гибрид собаки и волка… помесь либеральной болонки и тоталитарной овчарки… шакал… сука…" Я вовсе не против крепкого словца в иных случаях, и Евтушенко вызывает у меня сейчас только неприязнь, но ведь здесь дело не в нем. Дело в литературе, в культуре. Весь "список Куняева" и, в частности, этот последний букет о Евтушенке находятся уже вне литературы, вне культуры, и прежде всего - вне русской культуры. Ведь и гнев, и брань имеют свою эстетику. Должны иметь! Впрочем, что ж это я? Ведь и Евтушенко вон что лепит в глаза тем, кто ему не по нраву: "евнух"… "труп"… "питекантроп"… "предатель"… "убийца"… "палач"… "козлы"… "стадо"… "навоз"… и т. д. Так что стоят они здесь друг друга, два сапога - пара…
До пророка Солженицына такое полоумное кабацкое буйство было совершенно немыслимо не только в литературе, но и просто в печати. Но ему запали в душу слова одного бандюги: "Я освобождаю человека от унизительной химеры, называемой совестью". И вот появились его полубессмертные труды "Архипелаг" да "Теленок", и оттуда о всей нашей истории и жизни, о советских писателях поперло: "слюнтяй и трепач"… "шавка"… "дрянь"… "эти хари, эти мурлы"… "туполобая дремучесть"… "лысый, изворотливый, бесстыжий"… "проходимец"… "ископаемый догматик"… И все это дано не так, как я привожу, а с конкретными именами живых и почивших.
Подумал бы: может, это и ко мне приложимо? Нет, он знай наяривает дальше: "мракобес"… "душитель"… "палач"… "мертвец"… "лицо, подобное холеному заду"… Это все об отдельных писателях, а вот коллективные портреты: "бездари"… "шельмецы"… "паразиты"… "шкодники"… "плесняки"… "плюгавцы"… "сволота"… "шайка"… "балаганные хари"… "огородные пугала"… И подумать только, такое пугало получило Нобелевскую премию да еще наши ученые мужи избрали его в Академию наук вместе с Яковлевым!..
А вот особая, чисто зоологическая часть солженицынского арсенала: "кот"… "собака"… "сукин сын"… "волк"… "хваткий волк"… "порочный волк"… "яростный кабан"… "ревущий буйвол"… Нетрудно видеть, что Куняев для своего исследования личности и творчества Евтушенко черпал именно отсюда. Но надо честно признать, что Станислав Юрьевич еще не дошел до таких вот солженицынских красот из мира рептилий и насекомых: "пьявистый змей"… "широкочелюстный хамелеон"… "разъяренный скорпион на задних ножках"… и т. п. Видимо, отсюда он позаимствует сокровища для третьего тома своих воспоминаний…
Да, родоначальник всех мерзостей нынешней жизни, в том числе и пьяной распущенности языка, - Солженицын. Ведь "Архипелаг" - это 1973 год. А ныне его последователей, учеников можно встретить там, где совершенно не ожидаешь… Куняев рассказывает, что однажды в "Знамя", где он работал, зашел Виктор Ефимович Ардов и, приглядевшись к нему, вдруг при всем народе брякнул: "А вы, милейший, не полужидок?" Очень правдоподобно. Именно таким предстает он в воспоминаниях хорошо знавшей его Э. Герштейн: "развязный, охальный анекдотчик-юморист" (Мемуары, с. 428). И я запомнил его таким же. Когда я в конце 1950-х годов работал главным редактором Литературной редакции нашего зарубежного радио, он приходил с ворохом неряшливых слепых экземпляров своих юморесок и совал их мне в руки, бесцеремонно приговаривая: "Это можно вещать сразу. Сразу!" Помнится, мне ничто не подошло…
Непостижимым образом Ардов, писавший для цирка, для эстрады, для "Крокодила", был долгие годы в приятельских отношениях с Ахматовой. Бывая в Москве, она часто останавливалась в доме Ардовых на Большой Ордынке и подолгу там живала. Есть человеческие сочетания, которые поражают воображение: Шолохов и Шахмагонов… Ахматова и Ардов… Впрочем, в последнем случае, с одной стороны, надо принять во внимание, что со временем, как свидетельствует Э. Герштейн, "Анна Андреевна стала холодно относиться к Виктору Ефимовичу… В конце концов она потеряла к нему доверие" (с. 485). С другой стороны, Ахматова очень любила его жену - Нину Антоновну Ольшевскую, артистку МХАТа. Это многое объясняет. Судя по всему, та действительно была очень обаятельным человеком. Э. Герштейн представляет ее нам "красавицей смешанных кровей, - аристократической польской, русской и татарской". Ну сам-то Ардов был красавцем одной крови… Э. Герштейн пишет со слов Льва Гумилева: "Дом Ардовых импонировал ему своей, как ему казалось, артистической светскостью. Там бывают только блестящие женщины: Вероника Полонская (последняя любовь Маяковского, красавица), или дочь верховного (?) прокурора, или жена Ильфа… Над тахтой Нины Антоновны портреты влюбленных в нее знаменитых поэтов, например Михаила Светлова… а в ногах вот сидит Гумилев… Нина Антоновна кокетничала с Левой, и он откровенно признавался: "Я не могу оставаться равнодушным, когда она лежит с полуоткрытой грудью и смотрит на меня своими блестящими черными глазами" (с. 230)…
Первым браком Ольшевская была замужем за Владимиром Петровичем Баталовым, тоже артистом, но мало известным. Их сын - Алексей Баталов, знаменитый ныне народный артист СССР. У Владимира был родной брат Николай Баталов, прославившийся участием еще в немых фильмах "Путевка в жизнь" и "Мать". Его очень любил Сталин, то и дело отправлявший его в санатории лечиться от туберкулеза. Увы, в 38 лет он умер…
Так вот, зафиксированный Куняевым интерес Ардова к "полужидкам" объясняется, вероятно, тем, что в его семье их было двое - Миша и Боря, братья Алексея Баталова по матери. Нас интересует первый - Михаил. Окончив в том самом 1960 году, когда его папа пытал Куняева, факультет журналистики МГУ, он работал на радио, возможно, где-то в соседней комнате со мной. Может быть, именно этим и объясняются вторжения его папы ко мне: "Это можно вещать сразу!"… Будучи выходцем из артистическо-писательской богемной среды, "полужидок" Михаил по прошествии времени стал протоиереем, настоятелем одной из церквей в районе Речного вокзала. Что ж, исполать!
Но к чему я это все? А к тому, что все хорошо бы, но протоиерей-"полужидок" не только вопит с телеэкранов "Мы никогда не признаем бандитское Красное знамя!", но еще и книги сочиняет, в направленности коих есть нечто существенно общее с тем, что пишут Солженицын и Куняев о русской литературе. Последняя из них называется "Возвращение на Ордынку" (Л., Инкапресс, 1998). Там можно прочитать такое, например: "Еще полтораста лет назад полуграмотному Белинскому было известно"… "начиная с неуча Белинского и кончая чудовищным монстром Лениным"… "нравственный урод и графоман Чернышевский"… "памятный нам персонаж, любимец палачей Шолохов"… В последнем случае Ардов несколько уступает Солженицыну, который писал не о "любимце палачей", а прямо - о "палаческих руках" Шолохова. Но зато батюшка превзошел всех в своей проповеди, обращенной к "чрезмерно горячим поклонникам Пушкина": "Этот человек почти всю жизнь прожил кощунником, развратником, дуэлянтом, картежником, чревоугодником…" В частности, кощунственными сын юмориста объявил стихотворения Пушкина "Мадонна", "Бесы", "Жил на свете рыцарь бедный". Не соответствуют-де они букве Святого Писания. Да если так, то почему не зачислить в кощунники, допустим, и Лермонтова еще. Это же он писал:
Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,
И звезда с звездою говорит…
Выходит, звезды-то не внемлют Богу, а о чем-то своем лясы точат. А дальше?
В небесах торжественно и чудно
Спит земля в сиянье голубом…