Моя коллега как-то рассказала такой случай. Она подошла к двери своего подъезда и с огорчением обнаружила, что кодовый замок сломан. С огорчением, потому что распахнутые ворота в подъездный рай открывали в него дорогу человекоподобным существам с дурным запахом – всяким бомжам и алкоголикам. А рядом с подъездом стояла соседка моей коллеги – алкоголичка с первого этажа. Ее по обыкновению штормило от внутреннего порывистого ветра, отчего бессмысленное алкоголическое туловище хаотически покачивалось, обретая все предоставляемые суставами степени свободы.
– Наконец-то кодовый замок сломали! – злобно пролепетало это немытое лохматое существо. – А то людя?м было не войти. Код этот поганый приходилося набирать. А я забываю его все время… Если его починят, я опять его сломаю!
– Представляешь, какая мерзота?! – возмущалась коллега. – Свезти бы всех таких в один крематорий.
– Ну так ты хоть дала этой твари пинок под задницу? Я понимаю, что этим ты ее ничему не научишь и делу никак не поможешь, но хотя бы из удовольствия и человеколюбия!..
Опустившийся человек теряет это гордое звание. Тот, кто не хочет зарабатывать деньги, чтобы достойно жить, жизни не достоин. Да и вообще он лишается всякого человеческого достоинства – просто слагает его с себя. И это интуитивно понимают многие, даже такой гуманистически настроенный провинциальный романтик, как уже цитированный мною писатель и летчик гражданской авиации Василий Ершов. Он очень добрый дядя, но тем не менее:
"Я не могу пройти мимо помойки, на которую кто-то выбросил стул со сломанной ножкой. Ну возьми ты эпоксидку, намажь, приложи, обмотай до утра – и стул, продукт труда человеческого, обретет новую жизнь. Когда я вижу, что вещь в беде, я не могу пройти мимо. Так нет же: бич не отдает. Он при мне ломает стул ногами, разжигает из него костерок и грязными черными руками смачно отправляет в рот сосиску под пивко. Он недавно украл кабель, по которому подавался ток в наши гаражи, и мы всю зиму были без света. Кабель он порубил, принес и продал приемщику цветного лома…
К зиме бич сопьется вконец, заболеет, обморозится, его подберут на улице, отрежут черные пальцы в больнице, и моя дочь будет его лечить, исполняя клятву Гиппократа. А я буду без света чинить в гараже старую машину, простужусь, тоже заболею, мой бронхит меня доконает, меня спишут, и я уже не смогу летать, зарабатывать и помогать своей взрослой дочери-врачу выжить в этом мире.
Я не могу пройти мимо сломанной и выброшенной вещи на помойке. Она не виновата, что человек определил ей такую судьбу. Но мимо человека, определившего свою судьбу – жить на помойке, – мимо Человека, Личности, которая сама низвела себя до почти животного уровня, – я пройду… Нет, животному я помогу. Бичу – никогда. Я жестокосерден, негуманен, я – человек-функция, робот, без чувств, с одной волей. Но я хорошо знаю цену Труду. Труд и только Труд создал Человека".
И последнее… Из правила человеческой неравноценности вытекает одно достойное упоминания следствие: безоговорочная допустимость аборта. Если прежняя деревенская мораль, при которой дети дохли, как мухи, ханжески протестовала и до сих пор протестует против абортов, то новая мораль четко осознает: младенец – это только заготовка для производства будущего человека. И уж тем более это касается "недоделанной заготовки" – плода в утробе матери. Его ценность ничтожна, поскольку в его производство не вложен человеческий труд, а лишь "труд" матери-природы. Человек ведь в первую очередь социальное создание, а не биологическое.
Интуитивно это понятно. И было понятно всегда. Настолько понятно, что в английском языке, например, недавно родившегося младенца называют словом "it" – "это". Показательный момент, согласитесь… А на суде убийце взрослого человека дают 8–15 лет, в то время как матери, убившей только что рожденного младенца, "прописывают" 3–5 лет, хотя формально, юридически, родившийся младенец уже считается человеком. Но каждому, в том числе и судье, понятно, что до человека этому комочку – как от Москвы до Шанхая. И что в данном случае убийство – всего лишь "запоздалый аборт".
Тем поразительнее, до каких вещей порой договариваются боговеры, лишь бы убедить мир в своей правоте – в том числе и в вопросе о недопустимости абортов! Вряд ли грамотный человек в здравом уме и твердой памяти будет спорить с тем фактом, что человек – многоклеточное создание. Но в угаре противоабортной борьбы один мой приятель, успевший даже год проучиться на биофаке, пришел к выводу, что человек – создание одноклеточное. Вышло это так…
Поскольку в бога я не верю, а как-то воздействовать на меня в споре было нужно, он заявил, что аборт есть убийство, то есть преступление, и потому должен быть запрещен. Я не стал спорить. К чему спорить о вкусах? Хочет он определить аборт как убийство, пусть себе определяет… Я лишь возразил, что не всякое убийство является преступлением. Есть же легальные убийства. Например, убийство при защите своей или чужой жизни – вполне себе законное и даже благородное дело. Государственное убийство также легально: страна может казнить приговоренного по суду или послать своих солдат на фронт убивать других людей. Наконец, самоубийство тоже не запрещено у нас законодательно… Так что не всякое убийство есть преступление. И вопрос сводится к тому, легализовать нам данное "абортное убийство" или объявить его незаконным. Видимо, это зависит от того, страдает ли в процессе такого "убийства" невиновный человек или нет. А поскольку эмбрион еще не человек, значит, никто не страдает, и данное формальное "убийство" должно оставаться легальным.
Вот тут и зашел разговор о том, что такое человек. На мой вопрос, когда же "начинается" человек, мой оппонент ответил: человек возникает тогда, когда сперматозоид проникает в яйцеклетку. Ясно, откуда эта мысль взялась: религия навеяла. Попы считают, что именно в момент оплодотворения бог "вдувает" душу в будущего человека.
И отсюда следует, что даже одинокую, еще не поделившуюся, но уже оплодотворенную яйцеклетку "абортировать" нельзя. Ибо это будет убийством. Убийством одноклеточного человека.
…Вот вам блистательный пример того, как абсолютизация какого-либо тезиса приводит "мыслителя" к абсурду.
Глава 3
Работа над ошибками
В 2005 году среди испанской молодежи было проведено любопытное исследование об отношении к религии. Оно показало, что католиками считают себя менее половины опрошенных. Причем эти люди отнесли себя к католикам скорее по привычке, потому что "преданными вере, ревностными католиками, регулярно посещающими церковь", назвали себя лишь 10 % опрошенных. А всего десятью годами раньше католиками себя считали 77 %.
И это происходит в традиционно набожной Испании! Что же творится в более развитых странах?.. Вот как описывает свое путешествие в Данию один из московских журналистов: "Я не видел в Дании не только полиции, но и церквей. То есть церквей, понятно, хватает, да только внутри – одни туристы. Правда, в одной церкви мы видели местных жителей – парень в шортах, нога на ногу, довольно громко беседовал с какой-то женщиной…"
В предыдущих книгах я уделил достаточно внимания ответу на вопрос, отчего современное западное общество является не просто светским, а практически полностью безрелигиозным. Не буду повторяться, описывая социальный аспект этого отрадного явления, коснусь лишь аспекта психологического.
Итак, отчего западным, уверенным в себе и ценящим свою свободу индивидуалистам не нужна руководящая и направляющая сила?.. По тому, как сформулирован вопрос, вы уже, наверное, поняли ответ. Действительно, а зачем современному жителю постиндустриального мегаполиса бог?
Как вообще появилась вера? В чем ее исток?.. Некоторые наивно-пафосные граждане считают, что вера в бога – единственное, что отличает человека от животных. С точностью до наоборот!.. Исток веры лежит как раз в нашей животности.
Основа веры – ритуальность. А ритуальность присуща всем высокоорганизованным животным. Это обычный приспособительный механизм: там, где недостает интеллекта, нужно просто запомнить и далее без рассуждений воспроизводить удачные алгоритмы поведения. Нет ума – зубри!.. У животных интеллекта меньше, чем у человека. Именно поэтому они крайне ритуальны. У дикарей с интеллектом тоже небогато. Поэтому они так болезненно относятся к нарушению табу – прямо как животные!
Я приведу отрывок из книги великого этолога Конрада Лоренца, который предельно прояснит сказанное: "…роль привычки при простом обучении у птицы может дать результат, похожий на возникновение сложных культурных ритуалов у человека. Насколько похожий – это я понял однажды из-за случая, которого не забуду никогда.
В то время основным моим занятием было изучение молодой серой гусыни, которую я воспитывал начиная с яйца… Мартина в самом раннем детстве приобрела одну твердую привычку. Когда в недельном возрасте она была уже вполне в состоянии взбираться по лестнице, я попробовал не нести ее к себе в спальню на руках, как это бывало каждый вечер до того, а заманить, чтобы она шла сама…
В холле нашего альтенбергского дома справа от центральной двери начинается лестница, ведущая на верхний этаж. Напротив двери – очень большое окно. И вот, когда Мартина, послушно следуя за мной по пятам, вошла в это помещение, она испугалась непривычной обстановки и устремилась к свету, как это всегда делают испуганные птицы. Иными словами, она прямо от двери побежала к окну, мимо меня, а я уже стоял на первой ступеньке лестницы. У окна она задержалась на пару секунд, пока не успокоилась, а затем снова пошла следом – ко мне на лестницу и за мной наверх. То же повторилось и на следующий вечер, но на этот раз ее путь к окну оказался несколько короче, и время, за которое она успокоилась, тоже заметно сократилось.
В последующие дни этот процесс продолжался: полностью исчезла задержка у окна, а также и впечатление, что гусыня вообще чего-то пугается. Проход к окну все больше приобретал характер привычки, – и выглядело прямо-таки комично, когда Мартина решительным шагом подбегала к окну, там без задержки разворачивалась, так же решительно бежала назад к лестнице и принималась взбираться на нее. Привычный проход к окну становился все короче, а от поворота на 180°оставался поворот на все меньший угол. Прошел год – и от всего того пути остался лишь один прямой угол: вместо того чтобы прямо от двери подниматься на первую ступеньку лестницы у ее правого края, Мартина проходила вдоль ступеньки до левого края и там, резко повернув вправо, начинала подъем.
Однажды вечером я забыл впустить Мартину в дом и проводить ее в свою комнату; а когда наконец вспомнил о ней, наступили уже глубокие сумерки. Я заторопился к двери и едва приоткрыл ее, как гусыня в страхе и спешке протиснулась в дом через щель в двери, затем у меня между ногами и, против своего обыкновения, бросилась к лестнице впереди меня. Она сделала нечто такое, что тем более шло вразрез с ее привычкой – уклонилась от своего обычного пути и выбрала кратчайший, то есть взобралась на первую ступеньку с ближней, правой стороны и начала подниматься наверх, срезая закругление лестницы. Но тут произошло нечто поистине потрясающее: добравшись до пятой ступеньки, она вдруг остановилась, вытянула шею и расправила крылья для полета, как это делают дикие гуси при сильном испуге. Кроме того, она издала предупреждающий крик и едва не взлетела. Затем, чуть помедлив, повернула назад, торопливо спустилась обратно вниз, очень старательно, словно выполняя чрезвычайно важную обязанность, пробежала свой давнишний дальний путь к самому окну и обратно, снова подошла к лестнице – на этот раз "по уставу", к самому левому краю, и стала взбираться наверх.
Добравшись снова до пятой ступеньки, она остановилась, огляделась, затем отряхнулась и произвела движение приветствия. Эти последние действия всегда наблюдаются у серых гусей, когда пережитый испуг уступает место успокоению. Я едва верил своим глазам. У меня не было никаких сомнений по поводу интерпретации этого происшествия: привычка превратилась в обычай, который гусыня не могла нарушить без страха… Описанное происшествие и его толкование, данное выше, многим могут показаться попросту комичными; но я смею заверить, что знатоку высших животных подобные случаи хорошо известны.
Маргарет Альтман, которая в процессе наблюдения за оленями-вапити и лосями в течение многих месяцев шла по следам своих объектов со старой лошадью и еще более старым мулом, сделала чрезвычайно интересные наблюдения и над своими непарнокопытными сотрудниками. Стоило ей лишь несколько раз разбить лагерь на одном и том же месте – и оказалось совершенно невозможно провести через это место ее животных без того, чтобы хоть символически, короткой остановкой со снятием вьюков, не разыграть разбивку и свертывание лагеря.
Существует старая трагикомическая история о проповеднике из маленького городка на американском Западе, который, не зная того, купил лошадь, перед тем много лет принадлежавшую пьянице. Этот Росинант заставлял своего преподобного хозяина останавливаться перед каждым кабаком и заходить туда хотя бы на минуту. В результате он приобрел в своем приходе дурную славу и в конце концов на самом деле спился от отчаяния. Эта история всегда рассказывается лишь в качестве шутки, но она может быть вполне правдива, по крайней мере в том, что касается поведения лошади".
Здесь я ненадолго прерву замечательный рассказ Лоренца и, в свою очередь, расскажу про моего друга Валеру Чумакова, который моим преданным читателям уже знаком по книге "Апгрейд обезьяны". Однажды у меня с Валерой состоялась очередная религиозная дискуссия. Я спросил, зачем богу нужно, чтобы Валера соблюдал ритуалы – отстаивал службу в церкви, постился, два раза приседал перед малиновыми штанами и говорил "ку-у". Валера сурово ответил, что нужно это не богу, а лично ему. Это типа тренировка души – примерно как мускулы качать, только душевные. Просто бог в неизмеримой доброте своей поделился с людьми некими упражнениями для накачки души, с помощью которых душа легче проскочит в рай без мыла.
– Но ведь иногда ты не соблюдаешь свои ритуалы! И в пост мясо порой жрешь, и всякое такое…
– Грешу, – согласился Валера. – Зато потом я пойду покаюсь и еще целую службу отстою! Но главное, я потом еще сам на себя могу дополнительный пост или обет наложить – еще более жесткий, чем тот, который нарушил.
Логика такая: один раз профилонил, зато в следующий раз ударную дозу ритуалов приму! Ну и чем поведение верующего Валеры отличается от поведения глупой гусыни, которая один раз с перепугу профилонила, зато потом все выполнила честь по чести и даже более обычного?..
Ладно, вновь передаю слово Лоренцу, описывающему ритуальное поведение животных: "Воспитателю, этнологу, психологу и психиатру такое поведение высших животных должно показаться очень знакомым. Каждый, кто имеет собственных детей – или хотя бы мало-мальски пригоден в качестве дядюшки, – знает по собственному опыту, с какой настойчивостью маленькие дети цепляются за каждую деталь привычного: например, как они впадают в настоящее отчаяние, если, рассказывая им сказку, хоть немного уклониться от однажды установленного текста. А кто способен к самонаблюдению, тот должен будет признаться себе, что и у взрослого цивилизованного человека привычка, раз уж она закрепилась, обладает большей властью, чем мы обычно сознаем.
Однажды я внезапно осознал, что разъезжая по Вене в автомобиле, как правило, использую разные пути для движения к какой-то цели и обратно от нее. Произошло это в то время, когда еще не было улиц с односторонним движением, вынуждающих ездить именно так. И вот я попытался победить в себе раба привычки и решил проехать "туда" по обычной обратной дороге, и наоборот. Поразительным результатом этого эксперимента стало несомненное чувство боязливого беспокойства, настолько неприятное, что назад я поехал уже по привычной дороге.
Этнолог, услышав мой рассказ, сразу вспомнил бы о так называемом "магическом мышлении" многих первобытных народов, которое вполне еще живо и у цивилизованного человека. Оно заставляет большинство из нас прибегать к унизительному мелкому колдовству вроде "тьфу-тьфу-тьфу!" в качестве противоядия от "сглаза" или придерживаться старого обычая бросать через левое плечо три крупинки из просыпанной солонки и т. д., и т. п.
Наконец, психиатру и психоаналитику описанное поведение животных напомнит навязчивую потребность повторения, которая обнаруживается при определенной форме невроза – "невроз навязчивых состояний" – и в более или менее мягких формах наблюдается у очень многих детей. Я отчетливо помню, как в детстве внушил себе, что будет ужасно, если я наступлю не на камень, а на промежуток между плитами мостовой перед Венской ратушей…"
Здесь я снова ненадолго прерву чудесного биолога, чтобы рассказать забавный случай. Вернее его расскажет своими словами известная актриса Раиса Ланская, поделившаяся этой историей с журналом "Город женщин": "Мне приходилось выходить на сцену сразу же после того, как с нее буквально убегала Ахеджакова. И я сама придумала себе примету, что должна непременно до нее дотронуться перед выходом на сцену. А спустя какое-то время стала действительно верить, что это необходимо… Театральная примета – страшная сила". Вот вам прекрасный случай проявления самой примитивной животности в человеке…
А вот еще один. На одном из туристических форумов папа рассказал такую историю о своей маленькой дочке. Ей очень понравился отель в Египте, где они провели две хороших недели. Там были веселые аниматоры, которые собирали детей в кучу и уводили их табуном от родителей поиграть. Там было море с рыбками. И вообще… С тех пор дочка часто спрашивает родителей: "Когда мы еще поедем в отель?" А когда папа предложил поехать в другую страну, дочка подняла жуткий скандал: "Не-ет! Хочу в отель!.."
Никакие слова и доводы о том, что "нельзя все время в одно и то же место ездить – надоест, Египет мы уже видели и лучше посмотреть еще какую-нибудь страну", не действовали. Хотя в другой стране могло оказаться не хуже. А возможно, и лучше – в Таиланде, скажем, ребенка привели бы в восторженный ужас крокодилы, ему понравились бы слоники и попугаи, огромные бабочки и настоящие кокосовые пальмы… Но девочка не соглашалась с доводами разума.
Таковы дети. Таковы старики. Таковы дикари. И животные. Они не любят искать от добра добра. Сегодня выжил, поел – и отличненько. Завтра повторим. Лишь бы не было войны… Простые люди – как зверьки.
Когда я в 1997 году работал в журнале "Столица", пол-Москвы на ушах стояло – граждане истово боролись с безвредным, но непривычным: они грудью встали против памятника Петру I работы Церетели. Сергей Мостовщиков – тогдашний главный редактор "Столицы" – тоже присоединился к этому общественному возмущению: журнал выпустил наклейки, которые каждый уважающий себя москвич должен был лепить куда попало – в знак протеста против "уродующего облик города памятника". Наклейки же, надо полагать, наш город здорово украшали…
Почему люди протестовали? Почему им казалось, что памятник "уродует" город? Да все та же животность таким образом из них вылезала: непривычное – значит тревожащее, почти опасное. Никогда раньше не было тут памятника, мы уже привыкли – и вдруг!.. Как эту неясную беспокоящую тревогу объяснить словами, если головой понимаешь, что памятник никому никакой опасности не несет? А только один способ и остается – сказать, что он некрасив. И искренне поверить в это!