Так что же, авиация – опухоль? Вместо лучшей жизни построена – опухоль?.. (Не напоминает ли это вам, читатель, хоть отчасти, результатов построения лучшей жизни после 17-го года или достойной жизни после 91-го? К анализу первых мы еще вернемся ниже.)
Присмотримся поближе к результатам внедрения других теорий.
…Из форменных пустяков сложилась "авария" (на деле катастрофа) на Чернобыльской АЭС. Вместо проекта, лучшего по безопасности, был избран и утвержден более дешевый; вместо реального срока пуска потребовали от исполнителей срока более раннего – остались недоделки; взятое вместе, это сказалось рядом мелких и не мелких аварий, – аварии и их последствия систематически замалчивались; вместо высокой зарплаты персоналу платили 200 рублей; по стечению нелепостей в процессе планового эксперимента на четвертом энергоблоке вогнали реактор в неустойчивый режим; парадоксальным образом не помогли, а навредили введенные средства аварийной защиты (поглотители); вместо глушения реактора произошел его разогрев… О самой аварии боялись сообщить начальству и населению; не оказалось необходимых антипожарных и дозиметрических средств; отказали импортные роботы (запутались в шлангах) – армейские офицеры и солдаты собирали осколки топлива и графита руками в ведра (при активности осколков 2000 рентген в час); сбрасываемым с воздуха песком покосило плиту перекрытия, и возрос радиационный выброс; позднее в прогоревшую пустоту в реакторе рухнула вся масса сбросов, выбросив тучу ядерного пепла… Образовался снежный ком. (Для дотошных с крепкими нервами сошлемся на аналитическую хронику: Медведев Г. Чернобыльская тетрадь // "Новый мир", № 6, 1989. См. также: Шашарин Г. и Воробьев А. Звезда Полынь // "Новый мир", № 9, 1991.)
Предусмотрено ли что-либо подобное в теории Бора – Шредингера – Ферми и т. д. – А.П.Александрова? То есть учитывалась ли в теории национальная беспечность, зарплата, страх начальства, и т. д.? А если нет, то можно ли пользоваться вышеозначенной теорией? (Оказалось – нет: не будет этих пустяков, будут другие.) Так подтверждение ли (опять!) научной теории – работающие (не взорвавшиеся!) АЭС? Ведь цель их была опять не электричество, читатель! Подразумевалось чудесность будущего с добытой энергией, лучшая жизнь! Отметьте себе, мы вовсе не спрашиваем, дурно или нет строить самолеты и АЭС, дело это отчасти вкуса, мы только спрашиваем, точно ли они – победа теории? Если да – то отчего внедрение этой последней сопровождается выпячиванием наружу столького непредусмотренного – что обнаруживает, оголяет в ней аховой величины пробелы? И даже чем капитальнее идея, тем… тем как будто даже обратного идее?.. А в итоге прогресса и улучшений не землянка ли перед разбитым корытом, только с покалеченными душою и природой, ждет нас?..
Тут, правда, этта… (сделаем тут оговорку) нужно заметить, что в бытность ту еще, марксистскую, международный товарищ Ф.Энгельс указывал, что да, что наряду с первоначальным успехом научной идеи – то есть успехом ее внедрения – наряду, так сказать, с правильностью результата, нами предвидимого, являются вскорости явления вторичные, нами совсем не такие предвиденные и даже вовсе не предвиденные, даже и не совсем хорошие – короче, полная дрянь появляется (не дословно так – но в труде "Анти-Дюринг" или "Диалектика природы", где-то там, говорится в этом роде, – с оптимизмом, разумеется).
Мы, однако, продолжим.
Примеров подобного внедрения с частичным или полным неуспехом на самом деле бессчетное множество. Из катастрофических отметим только обмеление Арала вследствие действия каналов, вырытых во исполнение мелиоративного научного плана "превращения пустыни в сад", и колоссальную потерю воды в озере Севан, одном из жертв электрификации. Не все подобные деяния обнаруживают оборотную сторону скоро и ясно, многие – замедленно и исподволь: здесь можно упомянуть, в частности, сюрпризы, доставленные строительством гидростанций. Хотя число примеров становится утомительным, этот достоин упоминания по своей невероятности; им и завершим.
…То, что плотина враждебна жизни реки, было ясно уже некоторым из авторов плана ГОЭЛРО, а борьба некоторых ученых против, например, возведения Цимлянской ГЭС полна настоящего трагизма. Как-никак перекрывались нерестилища, да какие: перекрывалось так называемое "гирло" Дона, кишащее осетровыми, раком и всевозможной живностью, – ставился под удар второй в мире (ладно бы в стране!), после Каспия, пресноводный рыбный бассейн, от века сохранявшийся казачеством в цельности, то есть в постоянной воспроизводимости. Дальнейшее известно: ученым упрямые башки свернули, ГЭС построили, а осетровые, само собой, в Азовском море перевелись. (Теперь разводят бестера, это гибрид белуги и стерляди, сам не плодится, выводят из оплодотворенной икры. Выводят и, понятно, поедают. Только на Ростовский обком партии и хватало его, бедолаги.) Аналогичных историй на других реках хоть отбавляй: на Волге случалось и бывалым людям плакать при виде того, как осетры идут на плотину – вверх, на нерест, в безрассудном инстинкте своем – лезут друг по другу, по воздуху уже, по стене, по собственной крови… Но мы никак не доберемся до главного.
Очень скоро после строительства первых же станций (уже на Волхове, на Днепре) обнаружилась неожиданность: изъязвление лопастей турбин раковинами (с кулак величиной и более, и гораздо более) – кавитация. Происхождение явления ввиду важности вопроса изучено: полость воздуха образуется (вдруг, отчего-то) при падении на турбину водной массы и разрывается с силой неимоверной, вырывая в лопасти раковину. Борьбе явление не поддалось, и лопасти наваривают. Известно, впрочем, и поболее. "Воздушные пузыри, увлекаемые водой, а также газы, растворенные в воде, значительно облегчают возникновение кавитации" (Прандтль Л. Гидроаэромеханика. М., 1949).
Но вот пузырьки-то эти воздушные (вдруг выясняется)… тут, в некотором роде, перелом дела. Пузырек-то этот воздушный, оказывается, образуется вокруг индивидуума, микроорганизмика из зоопланктона, микрорачка такого размалюсенького (кормильца всего живого в реке) – защитная, может быть, реакция: от испуга, может быть, перед грохотом впереди (что-то там у рачка-то в душе, может тоже мир свой, не хуже как у поэтессы, в своем, то есть, роде?) И вот при касании страшной лопасти разрывается не один воздух в пузырьке, а и организмик этот в нем; стало быть, помирает организмик. Соответственно, идет не в питание живности иной, не в энергию жизни иной, а гниет и потребляет кислород. Само собой, ученых (ленинградских), открывших, отчего является пузырек, с работы за открытие уволили (сведения уже старинные: журнал "Природа и человек". 1988. № 4). Ну, это уж такая им планида.
Что же опять выходит? Плотина дает нам ток, но губит реку, живой организм?.. Это не совсем товарищ Энгельс получается…
Поневоле обратишь наизнанку знаменитую самохарактеристику Мефистофеля: "Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно сотворяет благо". Куда как губительней является та сила, что вечно хочет блага, вечно сотворяя зло! (Но помилуйте, как же так, что такое значит "вечно", это что же… закономерность? Да так ли это? И где же в таком случае… причина? Ведь должна же быть какая-то причина, если это так??)
Отступление
Что доказывают эти предвзятые примеры? Мыслимо ли на основании неполноты знания, каких-то частных неудач усомниться в успешности научного прогресса?
Пока очевидно, что эта неполнота и эти неудачи несут по мере углубления знания все большую угрозу жизни. Разрушение земной природы все более зависит от неучтенных и в принципе непредвидимых частностей. Последствия от совместного воздействия на жизнь природы сразу многих технологий еще менее поддаются прогнозу и управлению. Между тем внутри земной природы мало-помалу разрастается чуждый ей искусственный, синтетический мир – технологическая цивилизация, и в отношениях его с природой впору заподозрить неладное.
Суммарным практическим итогом добросовестных усилий ученых и последовательного применения научных принципов явилось отнюдь не ожидаемое благо. Внутри земной природы выстроено опухолевидное образование, относительно доброкачественности которого, как мы видели, есть по меньшей мере серьезные сомнения. В развитии технологической "опухоли" равно поражают как агрессивность этого искусственного мира по отношению к живому (следовательно, и к человеку), так и его устойчивость, основанная на познанных простых (скорее простейших) научных законах и черпаемой из них уверенности в правоте. Подавляя технологическую активность в каком-либо одном направлении, мы получаем ее вспышки в других; свертывание целых блоков технологий (поворот северных рек, гонка вооружений) не дает окончательного эффекта, – процесс сохраняет внутренний стимул к саморазвитию. Наука же (если видеть не намерения, а факты) дает в руки "созидателям" неизменно новые, более изощренные и производительные орудия истребления ресурса природы. Уродство подобного развития имеет явно глубинное, "генное" происхождение. И в таком случае совсем нелишне ревизовать сами истоки знания. В определившемся противостоянии мир (природа) может не в шутку оказаться проигравшим – что будет означать гибель и всех "выигравших" тоже. Наше исследование может представлять, таким образом, отнюдь не абстрактный интерес.
4. Происхождение порчи (продолжение)
Где скрыта порча, если таковая была? Все шло так славно: Галилей, Ньютон… Неоглядные горизонты открывались перед надеждами еще какого-нибудь XIX столетия: "О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух…" (А. С. Пушкин). Сегодня, повсеместно отступая, жизнь не успевает увертываться от "открытий чудных", воистину чудом умудряясь еще существовать – подобно пациенту, который, несмотря на лечение, остается жив. "Столбовая дорога науки" (Кант), говоря фигурально, уперлась в забор перед мировой помойкой. Ведал ли К.Э. Циолковский уже в нашем столетии, что космические запуски станут разрушать защитный озоновый слой над "колыбелью разума"? (Крылатая фраза Циолковского нынче подзабыта, напомним ее: "Земля – колыбель разума, но нельзя же вечно жить в колыбели". Образный язык уязвим тем, что утверждение легко переиначить, например, так: нельзя жить не только в колыбели, но и в гробу! – оппоненты расходятся, довольные собой, слушатель остается при нулевом результате.)
Несмотря на видимый факт глубокого поражения жизни и несомненное банкротство научного предвидения, ценность самой идеи насильственного преобразования природы по сегодня не подвергается сомнению. Возлагаются самые трогательные надежды на проекты планетарного экологического моделирования, синтез наук и прочее – только бы не отвергать саму логику насилия, обусловленную уже развернутыми технологиями и безоглядным ростом потребления ресурса. Дело не в одной корысти: ложность пути очевидна далеко не для всех. "Упертость" отдельных умов и инерция целого, объясняя движение, сами имеют глубокие причины.
Выше мы приводили некоторые примеры научно-технического синтеза, приводящего к результату, обратному цели, избежать которого становится все труднее. Соотечественникам, вероятно, невозможно не вспомнить о примере синтеза научно-социального: научной теории коммунизма и процедуре ее внедрения в российскую практику. Вспомнить о нем в контексте нашего исследования оказывается совсем небесполезно. В этом рассмотрении мы затронем по возможности лишь собственно идейную, бесстрастную сторону дела.
Быть может, читатель согласится, что главная странность этого внедрения в том, что оно намечалось "в интересах" трудящихся людей, а между тем жизней именно трудящихся людей (хлеборобов) в одну только коллективизацию 1929–1933 годов это "внедрение" унесло многие миллионы (по минимальным оценкам, более десяти. Н.Лосский оценивает суммарную довоенную гибель с 17-го года не менее чем в тридцать миллионов – миллионы не можем подсчитать!! (см.: Н. Лосский. Достоевский и его христианское миропонимание) – и это, заметим, гибель на 90 % русских, малороссов и белорусов, и это – заметим еще – в основном, вполне здоровых людей и детей). Очень вероятно, что если бы не косное крестьянское сопротивление идее и не эластичность (некоторая) ее самой – будь догма модели, в которую предполагали нас упрятать, жестче, проводись она в жизнь последовательнее (то есть имейся для этого сила, сильнее большевистской) – и ко времени окончательного счастья не осталось бы ни одного живого трудящегося человека. (По крайней мере, именно превращение всех будущих счастливцев в бессловесное стадо имел в виду в близкой перспективе Л. Троцкий, опаленно ненавидевший русский народ; для несогласных предполагалось устранение.) Дополнительная странность оказалась в том, что плановое, то есть монопольное, хозяйство приучило наконец к экономической стабильности, но и тем самым к застою и даже производству брака: главное было – отчитаться перед руководством, у потребителя же выбора не было. Но вовсе не это было предусмотрено теорией, а благо потребителя! Распределение "по труду" странным образом выходило все несправедливее; необозримое "наше" стало диалектически обращаться в "ничье" и т. д. Наконец как-то без лишних разъяснений, само собой обнаружилось, что и главная приманка – "каждому по потребностям" – невозможна, и от теории в ее лучшем назначении ничего не осталось. Продолжалась одна инерция, и она закончилась. По последнему пункту, о потребностях, следует сказать, что и теории-то не было, а был обман, однако учение в целом было (хоть это теперь оспаривается) наукой (налицо и анализ модели, и логический синтез), и не какой-нибудь заштатной, а последним словом социальной науки Запада.
Интересно отметить, что тот "новый человек", который предполагался конечной целью коммунизма, таки выведен. Это именно он, потомок комбедов и сын комсомола, изумляет нынче простоватый Запад жестокостью, коварством и продажностью. Сдерживаемый кнутом, он еще тянул советский воз. Нынче он убивает изо всех видов оружия, не знает пощады к детям, подделывает все виды денег и документов и вытесняет сицилийские кланы из мест их обитания. Не имея внутренних сдержек, оторванный от национальных корней, от религии, воспитанный на ярчайших примерах людей, для которых ложь не составляет нравственной проблемы, наученный, подобно Павлуше Смердякову, одному: "Бога нет", он летит по миру, как Господень бич, признавая правилом одну алчность, а законом – только пулю. Неуважение к себе, к образу Божьему в себе ведет тем паче к неуважению к живущему другому, утере уже и людского облика. (Скажут: это и было всегда в народе; разумеется, в зачатке в каждом из нас было (и есть) все. Но именно это гасила религия и именно это всячески стимулировала и развивала передовая большевистская "наука"). Обкушавшись суррогата "морального кодекса строителя коммунизма", в православной стране убивает сегодня русский русского, сын – отца, друг – бывшего друга. (И истинно высшую подлость выказала как раз наша "ум, совесть и честь нашей эпохи", совершившая предательство своей родины будучи во главе страны). Не может опять не поражать, если можно так выразиться, степень обратности результата по отношению к научной теории…
Нет сомнения, что и в этом случае выявился коренной изъян научного метода – замена бесконечного конечным, – ибо и в социальной модели было пренебрежено куда как многим "второстепенным" – и в пренебрежении опять оказались сами основания жизни! Таким образом, убийственное технологическое воздействие на растительный и животный мир и, казалось бы, далекое от темы грандиозное коммунистическое строительство и его всепланетный провал – это, несомненно, обломки планетарного крушения научного метода преобразования мира, своего рода "головокружение от успехов" научного познания.
На первый взгляд это утверждение может показаться надуманным, даже недобросовестным: при чем здесь вообще какой-либо метод? О какой науке идет речь, нужно бы уточнить? Наконец, разве не наука забила тревогу по поводу сохранности среды обитания? Однако факты, рассеянные на всем победительном пути научного познания: чудовищное искажение практических результатов сравнительно с целями преобразования, сама глубина поражения жизни, его нарастающая скорость, уже очевидное уродство технологического развития, а фактически несовместимость его с жизнью – убеждают с определенностью: главный инструмент преобразования, современная аналитическая (логизированная, математизированная) наука – по крайней мере в части внедрения теорий в практику, научного синтеза – вошла в глубокий антагонизм с жизнью природы (следовательно, человека). Как будет видно, это не случайность, не следствие "ошибок", но закономерный итог применения научных принципов: не годятся к использованию не только "вершки", но и "корешки". Все началось не сегодня: наш век только выявил серьезность конфликта, резко его обострив.
Как из возвышенных конструкций теоретиков мог выйти монстр разрушения земной жизни? когда случился переход от обсуждения устроения миров к "устроению" экологического кризиса, с его все возрастающей "научностью"? какую роль могли сыграть в том установочные положения великих основателей? – в попытке исследования этого мы обратимся к ключевым моментам в истории аналитического метода.
…Хотя мы затрудняемся в отыскании первоначальных истоков научного анализа, прародителем его по совокупности заслуг (с оговорками, мало существенными для наших целей) можно, по-видимому, считать Платона. За две тысячи лет до Декарта великий мыслитель открыл вещь преловкую: что из реального предмета и явления можно извлечь идею предмета и явления, очищенную от несущественного и несовершенного в предмете – от всего "портящего" идею, и даже (говоря точнее) от существенного, но второстепенного по отношению к идее. И того более: что можно извлечь одну и ту же идею из весьма несхожих предметов (например, из "предмета" Земли как астрономического тела и "предмета" ежа, свернувшегося в клубок, – одну и ту же идею шара… Сам Платон, верно, не привел бы "ежового" примера; это не меняет дела). Мало того, именно идея является сутью реальности. И, наконец, идея – и вовсе единственная реальность. То, что мы видим перед собой, – лишь ее неудачное воплощение, так сказать "идея второй свежести", что-то вроде производственного брака. От сей крайности, правда, остерегал философа Аристотель: "Платон мне друг, но истина – еще больший друг". Идея, поправлял он платонизм друга, все-таки извлекается из реальной вещи разумом.
С такой коррекцией Аристотеля научная база существует долго… до сего дня. (Отметим, что хотя нам импонирует "заземленность" Аристотеля, современные представления о космическом разуме проливают некоторый новый свет на увлеченность Платона. Новое – это забытое старое. См., например: Клизовский А. Основы миропонимания новой эпохи, 1995).