…Обращаюсь к нападеньям вашим на глупость петербургской молодежи, котораязатеяла подносить золотые венки и кубки чужеземным певцам и актрисам в то самоевремя, когда в России голодают целиком губернии. Это происходит не от глупостии не от ожесточения сердец, даже и не от легкомыслия. Это происходит от всемнам общей человеческой беспечности. Эти несчастия и ужасы, производимыеголодом, далеки от нас; они совершаются внутри провинций, они не перед нашимиглазами, - вот разгадка и объяснение всего! Тот же самый, кто заплатил, дабынасладиться пеньем Рубини, сто рублей закресло в театре, продал бы свое последнее имущество, если бы довелось ему бытьсвидетелем на деле хотя одной из тех ужасных картин голода, перед которыминичто всякие страхи и ужасы, выставляемые в мелодрамах. За пожертвованьем у насне станет дело: мы все готовы жертвовать. Но пожертвованья собственно в пользубедных у нас делаются теперь не весьма охотно, отчасти потому, что не всякийуверен, дойдет ли, как следует, до места назначенья его пожертвованье, попадетли оно именно в те руки, в которые должно попасть. Большею частию случаетсятак, что помощь, точно какая-то жидкость, несомая в руке, вся расхлещется подороге, прежде чем донесется, и нуждающемуся приходится посмотреть только наодну сухую руку, в которой нет ничего. Вот о каком предмете следует подумать,прежде чем собирать пожертвованья. Об этом мы с вами после потолкуем, потомучто это дело ничуть не маловажное и стоит того, чтобы о нем толковопотолковать. А теперь поговорим о том, где скорей нужно помогать. Помогатьнужно прежде всего тому, с которым случилось несчастие внезапное, котороевдруг, в одну минуту, лишило его всего за одним разом: или пожар, сжегший вседотла, или падеж, выморивший весь скот, или смерть, похитившая единственнуюподпору, словом - всякое лишение внезапное, где вдруг является человекубедность, к которой он еще не успел привыкнуть. Туда несите помощь. Но нужно,чтобы помощь эта произведена была истинно христианским образом; если же онабудет состоять в одной только выдаче денег, она ровно ничего не будет значить ине обратится в добро. Если вы не обдумали прежде в собственной голове всегоположения того человека, которому хотите помочь, и не принесли с собой емунаученья, как отныне следует вести ему свою жизнь, он не получит большого добраот вашей помощи. Цена поданной помощи редко равняется цене утраты; вообще онаедва составляет половину того, что человек потерял, часто одну четверть, аиногда и того меньше. Русский человек способен на все крайности: увидя, что сполученными небольшими деньгами он не может вести жизнь, как прежде, он с горяможет прокутить вдруг то, что ему дано на долговременное содержанье. А потомунаставьте его, как ему изворотиться именно с той самой помощью, которую выпринесли ему, объясните ему истинное значение несчастья, чтобы он видел, чтооно послано ему затем, дабы он изменил прежнее житие свое, дабы отныне он сталуже не прежний, но как бы другой человек и вещественно и нравственно. Высумеете это сказать умно, если только вникнете хорошенько в его природу и в егообстоятельства. Он вас поймет: несчастие умягчает человека; природа егостановится тогда более чуткой и доступной к пониманью предметов, превосходящихпонятие человека, находящегося в обыкновенном и вседневном положении; он как бывесь обращается тогда в разогретый воск, из которого можно лепить все, что низахотите. Всего лучше, однако ж, если бы всякая помощь производилась чрез рукиопытных и умных священников. Они одни в силах истолковать человеку святой иглубокий смысл несчастия, которое, в каких бы ни являлось образах и видах комубы то ни было на земле, обитает ли он в избе или палатах, есть тот же крикнебесный, вопиющий человеку о перемене всей его прежней жизни.
1844
VII
Об Одиссее, переводимой Жуковским
(Письмо к Н. М. Я....ву)
Появление "Одиссеи" произведет эпоху. "Одиссея" есть решительносовершеннейшее произведение всех веков. Объем ее велик; "Илиада" пред неюэпизод. "Одиссея" захватывает весь древний мир, публичную и домашнюю жизнь,все поприща тогдашних людей, с их ремеслами, знаньями, верованьями… словом,трудно даже сказать, чего бы не обняла "Одиссея" или что бы в ней былопропущено. В продолжение нескольких веков служила она неиссякаемым колодцем длядревних, а потом и для всех поэтов. Из нее черпались предметы для бесчисленногомножества трагедий, комедий; все это разнеслось по всему свету, сделалосьдостоянием всех, а сама "Одиссея" позабыта. Участь "Одиссеи" странна: в Европеее не оценили; виной этого отчасти недостаток перевода, который бы передавалхудожественно великолепнейшее произведение древности, отчасти недостаток языка,в такой степени богатого и полного, на котором отразились бы все бесчисленные,неуловимые красоты как самого Гомера, так и вообще эллинской речи; отчасти женедостаток, наконец, и самого народа, в такой степени одаренного чистотойдевственного вкуса, какая потребна для того, чтобы почувствовать Гомера.
Теперь перевод первейшего поэтического творения производится на языке,полнейшем и богатейшем всех европейских языков.
Вся литературная жизнь Жуковского была как бы приготовлением к этому делу.Нужно было его стиху выработаться на сочинениях и переводах с поэтов всех нацийи языков, чтобы сделаться потом способным передать вечный стих Гомера, - ухуего наслушаться всех лир, дабы сделаться до того чутким, чтобы и оттенокэллинского звука не пропал; нужно было мало того, что влюбиться ему самому вГомера, но получить еще страстное желание заставить всех соотечественниковсвоих влюбиться в Гомера, на эстетическую пользу души каждого из них; нужнобыло совершиться внутри самого переводчика многим таким событиям, которыепривели в большую стройность и спокойствие его собственную душу, необходимыедля передачи произведения, замышленного в такой стройности и спокойствии; нужнобыло, наконец, сделаться глубже христианином, дабы приобрести тот презирающий,углубленный взгляд на жизнь, которого никто не может иметь, кроме христианина,уже постигнувшего значение жизни. Вот скольким условиям нужно было выполниться,чтобы перевод "Одиссеи" вышел не рабская передача, но послышалось бы в немслово живо, и вся Россия приняла бы Гомера, какродного!
Зато вышло что-то чудное. Это не перевод, но скорей воссоздание,восстановленье, воскресенье Гомера. Перевод как бы еще более вводит в древнююжизнь, чем сам оригинал. Переводчик незримо стал как бы истолкователем Гомера,стал как бы каким-то зрительным, выясняющим стеклом перед читателем, сквозькоторое еще определительней и ясней выказываются все бесчисленные егосокровища.
По-моему, все нынешние обстоятельства как бы нарочно обстановились так,чтобы сделать появление "Одиссеи" почти необходимым в настоящее время: влитературе, как и во всем, - охлаждение. Как очаровываться, так иразочаровываться устали и перестали. Даже эти судорожные, больные произведениявека, с примесью всяких непереварившихся идей, нанесенных политическими ипрочими броженьями, стали значительно упадать: только одни задние чтецы,привыкшие держаться за хвосты журнальных вождей, еще кое-что перечитывают, незамечая в простодушии, что козлы, их предводившие, давно уже остановились враздумье, не зная сами, куда повести заблудшие стада свои. Словом, именно товремя, когда слишком важно появленье произведенья стройного во всех частяхсвоих, которое изображало бы жизнь с отчетливостью изумительной и от которогоповевало бы спокойствием и простотой почти младенческой.
"Одиссея" произведет у нас влияние, как вообще на всех,так и отдельно на каждого.
Рассмотрим то влияние, которое она может у нас произвести вообщена всех. "Одиссея" есть именно то произведение, в которомзаключились все нужные условия, дабы сделать ее чтением всеобщим и народным.Она соединяет всю увлекательность сказки и всю простую правду человеческогопохождения, имеющего равную заманчивость для всякого человека, кто бы он нибыл. Дворянин, мещанин, купец, грамотей и неграмотей, рядовой солдат, лакей,ребенок обоего пола, начиная с того возраста, когда ребенок начинает любитьсказку, ее прочитают и выслушают без скуки. Обстоятельство слишком важное,особенно, если примем в соображение то, что "Одиссея" есть вместе с тем самоенравственнейшее произведение и чтоединственно затем и предпринята древним поэтом, чтобы в живых образах начертатьзаконы действий тогдашнему человеку.
Греческое многобожие не соблазнит нашего народа. Народ наш умен: онрастолкует, не ломая головы, даже то, что приводит в тупик умников. Он здесьувидит только доказательство того, как трудно человеку самому, без пророков ибез откровения свыше, дойти до того, чтобы узнать Бога в истинном виде, и вкаких нелепых видах станет он представлять себе лик Его, раздробивши единство иединосилие на множество образов и сил. Он даже не посмеется над тогдашнимиязычниками, признав их ни в чем не виноватыми: пророки им не говорили, Христостогда не родился, апостолов не было. Нет, народ наш скорей почешет у себя взатылке, почувствовав то, что он, зная Бога в Его истинном виде, имея в рукахуже письменный закон Его, имея даже истолкователей закона в отцах духовных,молится ленивее и выполняет долг свой хуже древнего язычника. Народ смекнет,почему та же верховная сила помогала и язычнику за его добрую жизнь и усерднуюмолитву, несмотря на то, что он, по невежеству, взывал к ней в образеПосейдонов, Кронионов, Гефестов, Гелиосов, Киприд и всей вереницы, которуюнаплело играющее воображение греков. Словом, многобожие оставит он в сторону, аизвлечет из "Одиссеи" то, что ему следует из нее извлечь, - то, что ощутительнов ней видимо всем, что легло в дух ее содержания и для чего написана сама"Одиссея", то есть, что человеку везде, на всяком поприще, предстоит много бед,что нужно с ними бороться, - для того и жизнь дана человеку, - что ни в какомслучае не следует унывать, как не унывал и Одиссей, который во всякую трудную итяжелую минуту обращался к своему милому сердцу, не подозревая сам, что таковымвнутренним обращением к самому себе он уже творил ту внутреннюю молитву Богу,которую в минуты бедствий совершает всякий человек, даже не имеющий никакогопонятия о Боге. Вот то общее, тот живой дух ее содержания,которым произведет на всех впечатление "Одиссея" прежде, чем одни восхитятся еепоэтическими достоинствами, верностью картин и живостью описаний; прежде, чемдругие поразятся раскрытием сокровищ древности в таких подробностях, в каких несохранило ее ни ваянье, ни живопись, ни вообще все древние памятники; прежде,чем третьи останутся изумлены необыкновенным познанием всех изгибов душичеловеческой, которые все были ведомы всевидевшему слепцу; прежде, чемчетвертые будут поражены глубоким ведением государственным, знанием труднойнауки править людьми и властвовать ими, чем обладал также божественный старец,законодатель и своего и грядущих поколений; словом - прежде, чем кто-либозавлечется чем-нибудь отдельно в "Одиссее" сообразно своему ремеслу, занятиям,наклонностям и своей личной особенности. И все потому, что слишком осязательнослышен этот дух ее содержания, эта внутренняя сущность его, что ни в одномтворении не проступает она так сильно наружу, проникая все и преобладая надвсем, особенно, когда рассмотрим еще, как ярки все эпизоды, из которых каждый всилах застенить главное.
Отчего же так сильно это слышится всем? Оттого, что залегло это глубоко всамую душу древнего поэта. Видишь на всяком шагу, как хотел он облечь во всюобворожительную красоту поэзии то, что хотел бы утвердить навеки в людях, какстремился укрепить в народных обычаях то, что в них похвально, напомнитьчеловеку лучшее и святейшее, что есть в нем и что он способен позабывать всякуюминуту, оставить в каждом лице своем пример каждому на его отдельном поприще, авсем вообще оставить пример в своем неутомимом Одиссее на общечеловеческомпоприще.
Это строгое почитание обычаев, это благоговейное уважение власти иначальников, несмотря на ограниченные пределы самой власти, эта девственнаястыдливость юношей, эта благость и благодушное безгневие старцев, это радушноегостеприимство, это уважение и почти благоговение к человеку, как представителюобраза Божия, это верование, что ни одна благая мысль не зарождается в головеего без верховной воли высшего нас существа и что ничего не может он сделатьсвоими собственными силами, словом - все, всякая малейшая черта в "Одиссее"говорит о внутреннем желании поэта всех поэтов оставить древнему человеку живуюи полную книгу законодательства в то время, когда еще не было ни законодателей,ни учредителей порядков, когда еще никакими гражданскими и письменнымипостановленьями не были определены отношения людей, когда люди еще многого неведали и даже не предчувствовали и когда один только божественный старец всевидел, слышал, соображал и предчувствовал, слепец, лишенный зрения, общего всемлюдям, и вооруженный тем внутренним оком, которого не имеют люди!
И как искусно сокрыт весь труд многолетних обдумываний под простотой самогопростодушнейшего повествования! Кажется, как бы собрав весь люд в одну семью иусевшись среди них сам, как дед среди внуков, готовый даже с ними ребячиться,ведет он добродушный рассказ свой и только заботится о том, чтобы не утомитьникого, не запугать неуместной длиннотой поученья, но развеять и разнести егоневидимо по всему творению, чтобы, играя, набрались все того, что дано не наигрушку человеку, и незаметно бы надыхались тем, что знал он и видел лучшего насвоем веку и в своем веке. Можно бы почесть все за изливающуюся безприготовления сказку, если бы по внимательном рассмотрении уже потом неоткрывалась удивительная постройка всего целого и порознь каждой песни. Какглупы немецкие умники, выдумавшие, будто Гомер - миф, а все творения его - народные песни и рапсодии!
Но рассмотрим то влияние, которое может произвести у нас "Одиссея"отдельно на каждого. Во-первых, она подействует на пишущуюнашу братию, на сочинителей наших. Она возвратит многих к свету, проведя их,как искусный лоцман, сквозь сумятицу и мглу, нанесенную неустроенными,неорганизовавшимися писателями. Она снова напомнит нам всем, в какойбесхитростной простоте нужно воссоздавать природу, как уяснять всякую мысль доясности почти ощутительной, в каком уравновешенном спокойствии должнаизливаться речь наша. Она вновь даст почувствовать всем нашим писателям тустарую истину, которую век мы должны помнить и которую всегда позабываем, аименно: до тех пор не приниматься за перо, пока все в голове не установится втакой ясности и порядке, что даже ребенок в силах будет понять и удержать все впамяти. Еще более, чем на самих писателей, "Одиссея" подействует на тех,которые еще готовятся в писатели и, находясь в гимназиях и университетах, видятперед собой еще туманно и неясно свое будущее поприще. Их она может навести ссамого начала на прямой путь, избавив от лишнего шатания по кривым закоулкам,по которым натолкались изрядно их предшественники.
Во-вторых, "Одиссея" подействует на вкус и на развитие эстетическогочувства. Она освежит критику. Критика устала и запуталась от разборовзагадочных произведений новейшей литературы, с горя бросилась в сторону и,уклонившись от вопросов литературных, понесла дичь. По поводу "Одиссеи" можетпоявиться много истинно дельных критик, тем более что вряд ли есть на светедругое произведение, на которое можно было бы взглянуть с таких многих сторон,как на "Одиссею". Я уверен, что толки, разборы, рассуждения, замечания и мысли,ею возбужденные, будут раздаваться у нас в журналах в продолжение многих лет.Читатели будут от этого не в убытке: критики не будут ничтожны. Для нихпотребуется много перечесть, оглянуть вновь, перечувствовать и перемыслить;пустой верхогляд не найдется даже, что и сказать об "Одиссее".