Так вот, потомок Пушкина, как старший брат Сванидзе, Радзинского, Млечина, люто ненавидел Сталина. Есть основание думать, что еще в юности перед портретом или бюстом вождя, или проходя 1 мая по Красной площади, он шептал сквозь зубы стихи своего прародителя с небольшой поправочкой:
Самовластительный злодей,
Тебя, твой Кремль я ненавижу!
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
А в беседе с американским журналистом потомок Толстого сказал свое "Не могу молчать": "Сталин карту читать не умел, он был тупица, дурак похлеще Гитлера". Ах, как не к лицу это столбовому дворянину… Тут поневоле надо защищать от дворянина даже Гитлера, ибо что ж это получается - дурак сумел дойти до Москвы, а потом до Волги? И мы победили тупицу? Да что за радость? Глядите, он тупостью хочет отравить нам весь праздник Победы.
Разумеется, поделился Васильев с американцем и своей сладкой ненавистью к маршалу Жукову, да и ко всем нашим полководцам Гражданский и Великой Отечественной: "Шаркуны, а не вояки! Тупицы!.." Это Буденный‑то, еще на Германской получивший четыре Георгия, шаркун? А однажды за оскорбление сослуживца он так врезал фельдфебелю, что тот "долго лежал и не шевелился". За это судили, приговорили к расстрелу, но ограничились лишением одного Георгия… Это Рокоссовский‑то тупица… Ах нет, Васильев делает для него исключение. Он его уважает. За что? Да как же, говорит, он - единственный в военной истории дважды маршал. Ах, Толстушкин! Маршалом Советского Союза Рокоссовский стал как замечательный полководец Великой Отечественной войны, а маршалом Польши - по служебному положению, по любезности поляков. Не видит разницы. Как Гозман - между талантом и бездарностью. А кроме того, жил‑был когда‑то Фердинанд Фош. Так он был маршалом Франции (1918), фельдмаршалом Великобритании (1919) и маршалом Польши (1923).
В беседе с американцем еще многое удивляет. Васильев говорил: "Я вообще везунчик. Повезло и на войне. В самом начале, в июле 41 года под Смоленском попал в окружение. Долго выходили, голодали. Но сумели пройти в город Слоним. Эти места я хорошо знал, жил там у деда, я у него и вырос". Значит, детство везунчик провел не в Смоленске, а в Слониме. Американец, конечно, не знал, что это за город, где он, но нам‑то известно: до сентября 1939 года он был польским, и от Смоленска это километров пятьсот к западу. Что ж получается? Васильев вырос в Польше? Странно. Но еще удивительнее другое. Понятно, что те, кто попадал в окружение или отбился от своей потерпевшей поражение части, пробивались на восток, к своим..
То была печаль большая,
Как брели мы на восток…
А Васильев двигал не на восток, а на запад, в город, который был захвачен немцами еще 26 июня. И каким‑то образом там спасся у дедушки. Об этом он ничего не рассказал.
Но мы читаем, что потом Васильев оказался в кавалерийской школе, позже - в пулеметной, а с осени 1943 года - он курсант Бронетанковой академии. На этом война для него кончилась.
Можно посоветовать Леониду Гозману отдохнуть от поношения советского руководства, от ненависти к Сталину, а заняться изучение биографии любимого писателя. Как видим, тут много интересного и неясного. В частности, хорошо бы выяснить причину его неприязненного рассуждения о "непомерном обилии у нас орденов". Не в том ли она, что его самого боевые награды начисто обошли - ни одной медальки! А ведь, казалось бы, за одно то, что вывел группу бойцов из окружения, полагался если уж не орден, то хотя бы медаль "За отвагу". Тут много работы…
Но эту передачу я должен был непременно посмотреть - слишком веские для того имелись основания. Как же! Это была беседа телеведущего и сценариста‑демократа Сергея Минаева с кинорежиссером‑демократом Павлом Лунгиным. А он, Лунгин‑то, жил когда‑то на даче в нашем доме на первом этаже как раз под нами. Я мог сверху любоваться им. Прекрасно помню и матушку его Лилиану Зиновьевну, и батюшку Семена Львовича, и сыночка Иванушку, промышлявшего у нас яблоками… Как же, как же…
И вот смотрю, и вот слушаю. И поначалу хотелось мне сразу сказать словами Любови Андреевны Раневской из "Вишневого сада", только что вернувшейся в Россию, домой после долгой жизни во Франции: "Спасибо тебе, Фирс, спасибо старичок. Я так рада, что ты еще жив". Но чем дальше идет передача, чем больше я слушаю Павла Семеновича, тем сильнее удивляюсь и уже не знаю, могу ли разделить радость Любови Андреевны.
Очень старательно просвещал нас режиссер насчет сложности и жизни, и человека, и искусства. Это нас‑то, кто в быстротекущей жизни хотя бы за последние 20–25 лет насмотрелись, нахлебались уж столько сложностей в их самом мерзком виде, что это и не снилось Данте, Шекспиру и Достоевскому вместе взятым. Чего стоят одни только трусливые, невежественные и лживые члены Политбюро и президенты, как Горбачев да Ельцин, премьеры и их заместители, как Гайдар и Чубайс, министры и депутаты Думы, как Козырев и Хакамада… А грязный шабаш в газетах и книгах, в театрах и на телевидении, что вчера были очагами русской и мировой культуры, а сегодня теми же вчерашними расторопными руками вывернутые наизнанку.
И нас, читателей "Войны и мира", "Братьев Карамазовых", "Тихого Дона", зрителей фильмов "Броненосец "Потемкин", "Чапаев", "Летят журавли", слушателей Шостаковича, Прокофьева, Свиридова, Лунгин просвещал насчет сложности искусства, безжизненности черно‑белых героев, бедности прямолинейно‑нравоучительных сюжетов… Право, такое впечатление, что сам‑то он из прошлой литературы только и читал "Поджигателей" Николая Шпанова, "Кавалера Золотой Звезды" Семена Бабаевского да еще, может быть, в молодости кое‑что из Ивана Баркова.
Я теперь не удивляюсь таким вещам после того, как один известный‑преизвестный писатель весьма почтенного возраста, Герой социалистического труда уверял, что Лев Толстой в "Войне и мире" показал французских пришельцев к нам страдающими от своего злодейства, переживающим муки совести за свой разбой и зверства и бежавшими из Москвы едва ли не причине терзавшего их стыда. Я через газету обратился к маститому писателю с просьбой назвать такого хоть одного‑единственного француза в романе. Аксакал не ответил, ибо ничего подобного у Толстого, естественно, и нет. Каков же вывод? Да, видно, Герой за всю свою долгую жизнь (а он уже постарше 87‑летнего Фирса) так и не прочитал великую эпопею.
Лунгин много рассуждал и о патриотизме. Это, говорит, тоже ужасно сложная вещь. С одной стоны, патриотизм - не что иное, как любовь к соседу по квартире. С другой, вот Лермонтов. Он писал: "Прощай, немытая Россия…" И в то же время храбро сражался на Кавказе…
Пример с Лермонтовым недавно употребил и президент Путин, когда его спросили о "пятой колонне": не зачислить ли в "пятую колонну" в одной компании с Чубайсом и Ксенией Собчак и великого поручика Тенгинского полка? И президент тоже вспомнил и о том, что поэт воевал на Кавказе, и этот стишок. А лучше бы вспомнить другое, например:
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда - все молчи!..
Но есть и Божий суд, наперсники разврата…
Или вот это:
О, как мне хочется смутить веселость их
И бросить им в лицо железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
Почему эти стихи? Потому что доказано, что тот стишок Лермонтов не писал.
Но еще очень меня озадачило помянутое открытие, что патриотизм есть любовь к соседу по лестничной клетке… Дело в том, что я лично люблю не всех соседей поголовно. Вот, скажем сосед, который сейчас живет под нами в бывшей квартире Лунгина, я совсем его не люблю, как и он меня. Ну, в самом деле, как мы можем любить друг друга, если у нашей входной двери висит герб Советского Союза, а у него, русского человека, полощется флажок совсем другой державы. Мы даже не здороваемся. И что ж, из этого следует, что я антипатриот?..
И еще: я, говорит Лунгин, ценю патриотизм, за который бьют палками. Кто бьет? За что именно? За такой патриотизм, в котором клялись генералы Краснов, Власов, Семенов, их не били палками, а даже повесили. Или, принимая во внимание сложность проблемы патриотизма, надо было побить и опять отпустить под честное генеральское слово, как Краснова в 1918‑м году?
За патриотизм, слышим мы, его глашатаи получают дивиденды. Интересно. Это кто же? Можно вспомнить много примеров и в жизни, и в литературе совершенно обратного характера. Какие дивиденды получила за свой патриотизм, допустим, Жанна д’Арк? Сожжение на костре. А через много‑много лет - глумливую поэму Вольтера, которую стыдно читать… А гоголевский Остап?
"Он выносил терзания и пытки, как исполин. Ни крика, ни стона не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему руки и ноги, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой толпы отдаленных зрителей… Тарас стоял в толпе потупив голову и только говорил: "Добре, сынку, добре!". Вот эти три отцовских слова и есть дивиденд страдальца за патриотизм.
"Но когда подвели Остапа к последним смертным мукам, казалось, будто стала подаваться его сила. "О! - повел он очами вокруг себя, - Боже, все неведомые, все чужие лица!" И мне подумалось тут, что мог Остап увидеть в толпе и лицо Лунгина с его рассуждением о патриотизме как о любви к соседу по лестнице.
"Он не хотел бы услышать рыданий и сокрушений слабой матери или безумных воплей супруги, хотел бы он увидеть теперь твердого мужа, который разумным словом освежил бы его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в немощи:
- Батько! Где ты? Слышишь ли ты меня?
- Слышу! - раздалось среди всеобщей тишины, и весь мильон народа в одно мгновение вздрогнул". Вот это отцовское "Слышу!" - еще один, последний дивиденд Остапа. Больше их не было…
Поэт Павел Коган еще до войны писал:
Пускай я покажусь им узким
И их всесветскость оскорблю, –
Я патриот! Я воздух русский,
Я землю русскую люблю…
И какие же дивиденды получил он? Когда началась война, молодой поэт доказал, что патриотизм был для него не пустым словом: он пошел на фронт и погиб в боях за тот самый русский воздух, за то самое русское небо, а, может, и за соседа, которого не любил. Что вы, Лунгин, сказали бы Павлу Когану с вашей всесветскостью?
А вот за антипатриотизм его певцы ныне действительно получают дивиденды не только в виде гонораров, но и самых высоких трибун для своих песнопений. Возьмите хотя бы таких трубадуров антипатриотизма, как Радзинский, Сванидзе, Млечин… Клевеща на все советское, глумясь над всем русским, они получают огромные тиражи для своих малограмотных лживых книг, самые популярные каналы телевидения, самое выигрышное время для передач.
Они коллективно и написали "Прощай, немытая Россия…"
Не будите спящую собаку
Недавно телеканал "Культура" закатил передачу об антисемитизме. Самое время! Действительно, за последние годы прошли перед нами, сменяя друг друга, четыре русских премьера еврейского происхождения, а шесть или семь их соплеменников были заместителями, вице‑премьерами. Дюжина мудрецов на самой вершине власти! Не считая министров и губернаторов. А что же теперь? Только один Дворкович в вице‑премьерах ходит, наукой командует - академиком Алферовым и другими, да где‑то еще в Совете Безопасности один сидит. Уже и на телевидении не каждый второй. Разве это не антисемитизм? Совершенно зажали евреев. А с какой стати недавно на заседании Валдайского клуба президент с чувством воскликнул: "Самый большой националист в России - я!" Может быть, и самый большой антисемит? Да еще дивизии особого назначения снова дали имя Дзержинского. Мало того, 4 ноября президент явился на вечер, посвященный Василию Шукшину, и в своем выступлении там назвал Шукшина гением. Это в День‑то народного единства! И это того самого Шукшина, который написал повестушку "До третьих петухов"!
Я иногда с удовольствием смотрю канал "Культура", особенно, когда зубы болят. Сразу боль снимает, уже не до зубов. Вот не так давно собрались там человек пять избранных во главе с Игорем Волгиным и принялись судачить о Есенине. Много было говорено, всего запомнить невозможно, но не забыть, как поэт Евгений Рейн воскликнул: "Меня считают еврейским Есениным!" Прекрасно. Но, к сожалению, не сказал, кто именно считает. Кто‑то из давних друзей, что ли - И. Авербах? И. Бродский? С. Вольф? А. Нейман? В. Уфлянд?.. Впрочем, важнее другое: не удивлюсь, если в следующий раз кто‑то из них объявит Есенина русским Рейном.
Так вот, об антисемитизме. Не знаю, что послужило толчком к передаче именно в эти дни. Можно предположить, что бурные события в Киеве, где как раз накануне оголтелый укр по фамилии Ляшко грозился застрелить Коломойского, который, к несчастью, еврей. Антисемитизм же!.. Вдруг перекинется к нам?.. Собралось в студии человек десять. Кроме двух Александров - Архангельского и Мироненко - я раньше никого из них ни в жизни, ни на экране не видел, ни о ком не слышал. Но у всех такой умный и категорический вид, даже у двух дам (одну, как я понял, специально для передачи наложенным платежом выписали из Венгрии), что можно было ожидать фундаментального, широкоохватного обсуждения темы с заглядом в историю. Могли начать, думалось, с того, например, что тираны разных стран изгоняли евреев, как, допустим, в 1290 году король Эдуард Первый - из Англии, где, по убеждениям некоторых наших телемыслителей, никогда не было антисемитизма; в 1306‑м Филипп Четвертый изгнал евреев из Франции и за это был прозван антисемитами Красивым; потом что‑то подобное произошло в Испании да и в древнем Киеве…
Нет, в такую даль сейчас никто из собеседников не лез. Речь шла в основном о борьбе у нас против антипатриотизма и низкопоклонства перед Западом, начатой в 1947 году, которую потом стали называть "борьбой против космополитизма". Но кто же из национально мыслящих русских людей не боролся против этого низкопоклонства! И Ломоносов, отбивавшийся от немецкого засилья в науке; и Пушкин, бичевавший западную демократию за ее цинизм, тиранство, страсть к удовольствию (comfort) и не желавший ни переменить отечество, ни иметь историю, "кроме той, что дал нам Бог"; и Лермонтов, обличавший прохвостов, заброшенных к нам издалека "для ловли счастья и чинов"; и Грибоедов, презиравший "французиков из Бордо", поучающих русских, и высмеивавший княжен, вздыхавших: "Ах, Франция! Нет в мире лучше края!.."; и Достоевский, о котором достаточно сказать, что русскоязычный рыжий реформатор Чубайс готов разорвать его на куски; и даже Тургенев, проживший долгие годы во Франции… И так до Маяковского, воскликнувшего после поездки в Америку в 1924 году:
Я стремился
на семь тысяч верст
вперед,
а приехал
на семь лет назад.
А чего стоят слова Твардовского о "всей Европе со всею музыкой своей!". Впрочем, можно и не тревожить классиков! Почитайте хотя бы книгу "В темпе вечной гонки", которую написал Григорий Бакланов после поездки тоже за океан…
Участники передачи говорили главным образом о событиях 1949 года и изображали их как еврейский погром, как критику исключительно евреев. Это не совсем так. 13 мая еще 1947 года по просьбе руководителей Союза писателей состоялась встреча Сталина, Молотова и Жданова с этими руководителями - генеральным секретарем Правления СП А. Фадеевым, его заместителем К. Симоновым и секретарем парткома Правления Б. Горбатовым (На приеме у Сталина. М.: 2008,с. 485). Борис Леонтьевич Горбатов (1908–1954), уроженец Донбасса, дважды лауреат Сталинской премии, был евреем, но, как писал позже Симонов, "его назначение парторгом Правления шло от Сталина".
На другой день, 14 мая Симонов сделал по памяти запись этой встречи, которая вошла в его книгу "Глазами человека моего поколения". Он пишет, что встреча продолжалась "что‑то около трех часов". По данным "На приеме" - 1 час 20 минут. Видно, беседа оказалась столь содержательна, что Симонову показалось, будто она была в два раза длинней.
Незадолго до этой встречи Сталин получил письмо от академика П.Л. Капицы (1894–1984), дважды лауреата Сталинской премии (в 1978‑м - и Нобелевской), Героя социалистического труда. Академик писал, что один из главных недостатков положения в науке - "недооценка своих и переоценка заграничных сил", что "необходимо осознать наши творческие силы и возможности", что "творческий потенциал нашего народа не меньше, а даже больше других и на него можно смело положиться". И академик приводил конкретные факты нашего первенства в ряде областей науки. Уж кому было знать это, как не Капице, который с 1921 года по 1934‑й жил и работал по научной командировке в Англии.
В. Кожинов, который подробно исследовал эту тему, считает, что именно это письмо навело Сталина на мысль о низкопоклонстве. Возможно. Но в послевоенной обстановке уже начавшейся "холодной войны" и борьбы в США против "антиамериканизма" он мог все видеть и сам. Это не исключает значение письма как исходного толчка, побудившего Сталина на встрече с писателями, по записи Симонова, "с горечью в голосе" сказать, что в широких кругах интеллигенции "не хватает достоинства, патриотизма, понимания роли, которую играет Россия", что "надо бороться с духом самоуничижения многих наших интеллигентов". И еще с горечью: "У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все еще чувствуют себя несовершеннолетними, привыкли считать себя на положении вечных учеников". Наконец: "Это традиция отсталая, она идет от Петра. У него были хорошие мысли, но вскоре налезло слишком много немцев, это был период преклонения перед немцами. Посмотрите, как было трудно дышать, как было трудно работать Ломоносову, например. Сначала немцы, потом французы. Было преклонение перед иностранцами, - сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал, - перед засранцами, - усмехнулся и снова стал серьезным".
Действительно, тут немало поразительных фактов. Пушкин писал письма родному отцу и самым близким друзьям по‑французски. Ну, ладно, что самый великий наш роман "Война и мир" начинается с разговора персонажей по‑французски - дело происходит в великосветском салоне Анны Павловны Шерер, но в этом же романе два русских патриота, князь Андрей Болконский и граф Пьер Безухов в ночь перед Бородинским сражением беседуют на французском. Перед сражением с французами!
Уже в 1979 году Симонов писал: "В самой идее о необходимости борьбы с самоуничижением, с неоправданным преклонением перед чужим в сочетании с забвением собственного, здравое зерно, тогда, весной сорок седьмого года, разумеется, было. Элементы всего этого реально существовали и проявлялись в обществе, возникшая духовная опасность не была выдуманной". Но писатель не утаил, что порой эта борьба обретала несуразные формы.