Политическая история Первой мировой - Сергей Кремлев 40 стр.


Уважение к Германии и понимание сродности её интересов с русскими интересами – налицо. "Пристать"-то Пруссии надо было бы к России при всех издержках такого союза.

Увы, путём взаимно обогащающего и взаимно дополняющего сотрудничества две страны, два народа не пошли. Только великие русские самодержцы – а было их после воцарения Романовых всего-то два: Великий Пётр Первый да Великая Екатерина Вторая – верно увидели интерес России в том, чтобы умно брать у немцев всё нам недостающее.

Александр Первый и Николай Первый этот принцип окарикатурили, отдав политику России в руки немецким по сути и духу графу Канкрину и графу Нессельроде – этому злому гению внешней русской политики.

Александры Второй, а потом и Третий не придумали ничего лучше, как сближаться с Францией.

Россия ослабевала, теряла лицо, и в крепнущей Германии начали развиваться настроения, не очень-то для нас полезные.

В 1880 ГОДУ гениальный русский мыслитель Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин путешествовал по Германии и там случайно познакомился с белобрысым юношей, принятым им вначале по виду за "скитальца из котельнического уездного училища". Но услышал он в ответ: "Я сольдат; мы уф Берлин немного учим по-русску… на всяк слючай!".

Великий наш сатирик писал: "Мы, русские, с самого Петра I усердно "учим по-немецку" и всё никакого случая поймать не можем, а в Берлине уж и теперь "случай" предвидят и учат солдат "по-русску"".

Писал Щедрин тогда и так: "Берлин скромно стоял во главе скромного государства. Милитаристские поползновения существовали в Берлине и тогда, но они казались столь безобидными, что никому не внушали ни подозрений, ни опасений, хотя под сению этой безобидности выросли Бисмарки и Мольтке…

Лучшее право старого Берлина на общие симпатии заключалось в том, что никто его не боялся, никто не завидовал и ни в чём не подозревал, так что даже Москва-река ничего не имела против существования речки Шпрее. В настоящее время всё радикально изменилось. Застенчивость сменилась самомнением, политическая уклончивость – ничем не оправдываемой претензией на вселенское господство".

Смену германских настроений Щедрин уловил прозорливо, а вот относительно неоправданности претензий был неправ. Претензии были-таки в определённой мере оправданы – не на "вселенское господство", конечно, однако на одну из ведущих ролей в мире – несомненно.

Сам же Михаил Евграфович оставил нам (в очерках "За рубежом") в качестве "информации к размышлению" знаменитый "Разговор мальчика в штанах и мальчика без штанов", без хотя бы частичного изложения которого (чисто щедринский текст я выделил ниже курсивом) мне, уважаемый читатель, обойтись невозможно никак!

А началось всё тем, что посреди "шоссированной улицы немецкой деревни" вдруг "вдвинулась обыкновенная русская лужа", из которой выпрыгнул русский "мальчик без штанов" для разговора с немецким "мальчиком в штанах".

Хозяин, протягивая руку, приветствовал гостя:

– Здравствуйте, мальчик без штанов!

Мальчик без штанов, на руку внимания не обратив, сообщил:

– Однако, брат, у вас здесь чисто!

Хозяин был настойчив:

– Здравствуйте, мальчик без штанов!

– Пристал как банный лист… Ну, здравствуй! Дай оглядеться сперва. Ишь ведь как чисто – плюнуть некуда!

Мальчика в штанах интересовало многое. Спросил он, естественно, и отчего русский мальчик ходит без штанов. Ответ для немца был не очень-то понятным:

– У нас, брат, без правила ни на шаг. Вот и я без штанов, по правилу, хожу. А тебе в штанах небось лучше?

Мальчик в штанах отвечал:

– Мне в штанах очень хорошо. И если б моим добрым родителям угодно было лишить меня этого одеяния, то я не иначе понял бы эту меру, как в виде справедливого возмездия за моё неодобрительное поведение.

– Дались тебе эти "добрая матушка", "почтеннейший батюшка" – к чему ты эту канитель завел! У нас, брат, дядя Кузьма намеднись отца на кобеля променял! Вот так раз!

Мальчик в штанах ужаснулся:

– Ах, нет! Это невозможно!

Поняв, что "слишком далеко зашёл в деле отрицания", русский мальчик успокоил нового знакомого:

– Ну, полно! это я так… пошутил! Пословица у нас есть такая, так я вспомнил.

– Однако, ежели даже пословица… ах, как это жаль! И как бесчеловечно, что такие пословицы вслух повторяют при мальчиках.

Немец заплакал, а русский ухмыльнулся:

– Завыл, немчура! Ты лучше скажи, отчего у вас такие хлебá родятся? Ехал я давеча в луже по дороге – смотрю, везде песок да торфик, а всё-таки на полях страсть какие суслоны наворочены!

– Я думаю, это оттого, что нам никто не препятствует быть трудолюбивыми. Никто не пугает нас, никто не заставляет производить такие действия, которые ни для чего не нужны… Мы стали прилагать к земле наш труд и нашу опытность, и земля возвращает нам за это сторицею.

Долго говорили ещё мальчики: немецкий – разумно, русский – задиристо:

– Да, брат немец! про тебя говорят, будто ты обезьяну выдумал, а коли поглядеть, так куда мы против вас на выдумку тороваты!

– Ну, это ещё…

– Верно говорю. Слыхал я, что ты такую сигнацию выдумал, что хошь куда её неси – сейчас тебе за неё настоящие деньги дадут?

– Конечно, дадут настоящие золотые или серебряные деньги – как же иначе?

– А я такую сигнацию выдумал: предъявителю выдается из разменной кассы… плюха! Вот ты меня и понимай!

Тут Щедрин пометил: "Мальчик в штанах хочет понять, но не может". А русский мальчик без штанов продолжал:

– У нас, брат, шарóм покати, да зато занятно…

– Что же тут занятного… "Шарóм покати"!

– Это-то и занятно. Ты ждёшь, что хлеб будет – ан вместо того лебеда. Сегодня лебеда, завтра лебеда, а послезавтра – саранча, а потом – выкупные подавай! Сказывай, немец, как бы ты тут выпутался?

Не сразу, но немец ответил:

– Я полагаю, что вам без немцев не обойтись!

– На-тко, выкуси!

– Опять это слово! Русский мальчик! я подаю вам благой совет, а вы затвердили какую-то глупость и думаете, что это ответ. Поймите меня. Мы, немцы, имеем старинную культуру, у нас есть солидная наука, блестящая литература, свободные учреждения, а вы делаете вид, как будто всё это вам не в диковину. У вас ничего подобного нет, даже хлеба у вас нет, а когда я, от имени немцев, предлагаю вам свои услуги, вы отвечаете мне: выкуси! Берегитесь, русский мальчик! это с вашей стороны высокоумие, которое положительно ничем не оправдывается!

– А надоели вы нам, немцы, – вот что! Взяли в полон, да и держите! Правду ты сказал: есть у вас и культура, и наука, и искусство, и свободные учреждения… Да вот что худо: кто самый бессердечный притеснитель русского рабочего человека? – немец! кто самый безжалостный педагог? – немец! кто самый тупой администратор? – немец!…

Тут, с твоего позволения, читатель, я вклинюсь в разговор мальчиков, чтобы сказать в скобках вот что…

Русские люди и сами, конечно, могли положить крепкую кирпичную кладку, вырастить в Сибири отличный урожай… Смогли без немцев пройти до Аляски, обойти вокруг света и без немцев (хотя и не совсем без них) поднять демидовский Урал.

Однако было у нас так много расхлябанности, что немецкая собранность часто воспринималась нами с протестом не по причине немецкого высокомерия, а по причине нашего разгильдяйства, укорачивать которое не желали ни мальчики, ни дяди без штанов.

Да и в штанах – тоже.

Пушкин недаром писал: ""Авось", – о, шиболет народный…". "Шиболет" – это тайное слово, по которому народы узнавали своих. И действительно: на русский "авось" мы надеялись слишком часто. А вот немцы веками вырабатывали в себе ежедневную основательность.

Но "мальчик без штанов" видел иное:

– Только жадность у вас первого сорта, и так как вы эту жадность произвольно смешали с правом, то и думаете, что вам предстоит слопать мир. Все вас боятся, никто от вас ничего не ждёт, кроме подвоха. Есть же какая-нибудь этому причина?

– Разумеется, от необразованности. Необразованный человек – всё равно что низший организм, а чего же ждать от низших организмов?

– Вот видишь, колбаса! Тебя ещё от земли не видать, а как уж ты поговариваешь!

– "Колбаса", "выкуси"! – какие несносные выражения! А вы, русские, ещё хвалитесь богатством вашего языка! Между тем дело ясное. Вот уже двадцать лет, как вы хвастаетесь, что идёте исполинскими шагами вперёд, и что же оказывается? – что вы беднее, нежели когда-нибудь… что никто не доверяет вашей солидности, никто не рассчитывает ни на вашу дружбу, ни на вашу неприязнь.

АХ, ЧИТАТЕЛЬ, как всё это мучительно напоминает что-то очень знакомое…

А?

Вот то-то и оно…

В этом якобы приснившемся Щедрину разговоре отношения двух народов и их национальные черты представлены были без прикрас. Русско-немецкие противоречия выпирали здесь из каждой фразы и кололи больно, но…

Но немецкое содействие действительно русским требовалось. В середине девятнадцатого века митрополит Московский и Коломенский Филарет говорил о русском народе: "В нём света мало, но теплоты много".

Сказано хорошо, недаром же тот же русский народ признавал: "Ученье – свет, а неученье – тьма". К сожалению, не очень-то в простом народе это ученье ценилось!

А нам недоставало как света, так и ученья. Зато темнота имелась в наличии с избытком. Прикрыв в давние времена Европу от татаро-монгольского опустошения, Россия отстала от передовых народов основательно…

Надо было догонять, надо было учиться.

А у кого?

В Европе (да, по сути, и в мире) было тогда лишь три таких страны, без ясного определения отношений с которыми Россия была обречена на опасную невнятность всей внешней и внутренней политики. И у всех трёх – Англии, Франции и Германии – жадности, зависти к России и спеси было более чем достаточно…

Англия с её отточенным коварством, с её изысканным, бесстрастным бессердечием и полнейшим пренебрежением правами слабейшего была для России партнёром заведомо непригодным. С Англией надо было торговать, учиться её достижениям и ни на минуту не забывать, что "англичанка завсегда гадит".

Франция была внешне легкомысленной, а на деле тоже отменно своекорыстной, жадной и жестокой, что хорошо доказала своим поведением в колониях, в России в 1812 году, в Испании в те же наполеоновские времена… Испанец Гойя разоблачил бесчеловечность французов в своих офортах "Ужасы войны" с фотографической точностью и большой выразительностью: французы разрубали тела испанских повстанцев на части и насаживали на сучья деревьев. И не забудем, что это французам принадлежат ужасные слова: "Труп врага всегда пахнет хорошо".

Русско-французская дружба была выгодна лишь Франции и, косвенно, Англии. Англии это помогало ослаблять опасную в перспективе Германию, а выгоды французов очевидны: отрыв России от Германии – естественного, уже в силу соседства, союзника России… Плюс – защита Франции Россией, рассоренной с Германией…

Вот нас и рассоривали, чтобы в будущем стравить!

Германия, конечно, давала России немало и тупых администраторов, и педантичных педагогов, хотя и пользы от немцев на Руси было немало. А вот Франции вообще нечем было похвалиться: она поставляла России лишь гувернёров не лучшей кондиции, да бойких французских "мамзелей". При этом экономически и цивилизационно французы всё более становились в Европе аутсайдерами.

Немцы же…

О немцах было говорено в этой книге немало. Щедрин определял немецкую культуру и науку как второсортные… Вспоминая хотя бы Канта, Гегеля, Фейербаха, Маркса, Баха, Гёте, Бетховена, Вагнера, можно понять, что Михаил Евграфович судил здесь не очень-то справедливо…

К тому же скончавшись шестидесяти трёх лет от роду, в 1889 году, он не мог знать тогда, что описанный им подросший "мальчик в штанах", которому "никто не препятствовал быть трудолюбивым", изменит место Германии в мире в считанные два десятилетия.

Гельмгольц, Герц, Рентген, Планк, Лауэ, Борн, Гейзенберг, Нернст, Шрёдингер, Габер, Дизель, Бенц, Даймлер, Крупп – эти немцы внесли в мировую науку и технику начинающегося XX века не просто огромный, но просто-таки основополагающий вклад!

Соответственно, Германия и претендовала на многое. В октябре 1916 года в Берлине вышла книга уже знакомого нам Фридриха Наумана "Срединная Европа". Науманн писал о слиянии Австро-Венгрии и Германии и создании "между Вислой и Вогезами, Галицией и Констанцским озером конфедерации народов" при главенстве Германии. Собственно, это был план экономического объединения Европы. И России он был с определёнными поправками – в части, скажем, Галиции – скорее полезен, чем вреден.

Полезен в том, конечно, случае, если бы: 1) согласие с подобными германскими идеями Россия обменяла на широкие преимущества в отношениях с такой европейской федерацией; и 2) Россия стала не монархической, а народоправной, живущей не для "дяди" – дяди Сэма, или там – Жана, Джона, Ганса, а для Ивана да Марьи.

Такая внутренне развитая и крепкая Россия могла бы спокойно взирать на любые коалиции и конфедерации. Внутрь такой России ни одна из них не двинулась бы!

Не рискнула бы!

И такая Россия вполне могла рассчитывать не только на уважение, но и на дружбу с немцами – народом, хорошие отношения с которым для нас имели первейший смысл.

Причём дружба была возможна, в общем-то, при любом государственном устройстве Германии.

ЦАРСКУЮ Россию сменила Советская Россия, и уже в годы первой пятилетки она построила тысячи новых предприятий, но главное – построила новую экономику, основанную на тяжёлой индустрии. А создавалась новая, "машинная", Россия при помощи прежде всего Германии.

Американский строитель Днепрогэса получил от Совета Народных Комиссаров СССР табакерку с бриллиантами… На немецких же инженеров, вложивших в наши первые пятилетки свои ум и силы, не хватило бы и всей сокровищницы Алмазного фонда.

Основу новых отношений двух стран заложил Рапалльский договор… 10 апреля 1922 года в Генуе открылась международная экономическая и финансовая конференция. В немалой мере инициатива её созыва принадлежала Ленину, а Верховный совет стран Антанты в начале 1922 года во французских Каннах принял решение о проведении конференции в Италии.

Пять "приглашающих держав": Англия, Бельгия, Италия, Франция и Япония вкупе с США в качестве "молчаливого наблюдателя" – пригласили в Геную 23 страны, в том числе Германию и Советскую Россию.

Целью провозглашалось "изыскание мер к экономическому восстановлению Центральной и Восточной Европы", а на самом деле в Италии Запад хотел попробовать русских на прочность и попытаться навязать нам свою волю.

Из этого не вышло ровным счётом ничего, зато через неделю после начала Генуэзской конференции в местечке Рапалло под Генуей нарком иностранных дел Чичерин и его германский коллега Вальтер Ратенау подписали договор между РСФСР и Германией.

Их первые беседы прошли 4 апреля, когда наша делегация была в Берлине проездом. Ратенау тогда на предложения Чичерина откликался неохотно. По словам заведующего восточным отделом МИДа Веймарской республики Мальцана, Ратенау рассчитывал на Геную и на то, что вместе с Францией и Англией, особенно с первой, он добьётся от нас большего.

А вышло так, что англо-французы германскую делегацию от обсуждений устранили, и Ратенау начал беспокоиться: как бы, наоборот, русские не договорились с Антантой за счёт немцев. Ратенау этого в Германии не простили бы, он и так держался "в седле" ненадёжно…

Растерянный Мальцан стал наведываться к Чичерину, а поздней ночью устроил с Ратенау и коллегами историческое "пижамное совещание". Речь шла о том, подписывать ли мирный договор с русскими. 16 апреля Ратенау с ведома Берлина решил: подписывать!

Россия и Германия восстанавливали дипломатические и консульские отношения и режим наибольшего благоприятствования в торговле. Провозглашалось экономическое сотрудничество, а сотрудничество политическое подразумевалось.

Мы взаимно отказывались от всех имущественных и финансовых претензий. Немцы – от возмещения за советские меры национализации, русские – от компенсаций, положенных России по Версальскому договору. Последний отказ имел значение даже более важное, чем можно было предполагать.

При составлении Версальского ультиматума Германии Антанта не забыла-таки о России. Статья 116 договора давала ей право на возмещение военных долгов за счёт Германии на сумму в 16 миллиардов золотых рублей при наших долгах Антанте в почти 9 миллиардов. Кроме того, по статье 177 мы имели право на репарации. Расчёт был неглупым: миллиарды-то были более на бумаге, но если бы мы польстились на эту приманку, то, во-первых, сразу же привязывали бы себя к союзникам. А во-вторых, на долгие годы осложняли бы отношения с Германией.

Вышло иначе! Да ещё и как иначе! Даже до Рапалло в 1921 году в министерстве рейхсвера была создана спецгруппа майора Фишера для налаживания контактов рейхсвера с Красной Армией! 11 августа 1922 года было заключено первое временное соглашение между ними.

Однако обе страны были намерены сотрудничать не столько в сфере "пушек", сколько в сфере "масла". 23 марта 1922 года (тоже до Рапалло) между Россией и компанией "Фридрих Крупп в Эссене" был заключён концессионный договор о сдаче 50 тысяч десятин в Сальском округе Донской губернии сроком на 24 года "для ведения рационального сельского хозяйства". Концессионер полностью ставил хозяйство со всем инвентарём и сооружениями, а в качестве платы передавал нам пятую часть урожая, но главное – опыт.

В этой поучительной истории и взаимные выгоды, и взаимные недоразумения, и пути их устранения отразились как в капле воды. Уже после подписания соглашения московским представительством Круппа немецкие директора заартачились, хотя о концессии просили сами. Ленин предложил нажать на Круппа, и у нас было чем нажать… В Швеции и в Германии, у Круппа, Россия размещала заказ на паровозы и железнодорожное оборудование. От добрых отношений с немцами зависела их доля. Начались переговоры, и 17 марта 1923 года Крупп договор подписал. Его сельскохозяйственная концессия существовала на Дону до октября 1934 года.

ГЕРМАНИЯ по-прежнему оставалась крупнейшим нашим внешним партнёром и по-прежнему единственным, сотрудничество с которым было для нас жизненно важно.

Даже поражение в Первой мировой войне немцев не подкосило. Происходивший из обрусевших шведов советский оптик Сергей Эдуардович Фриш вот как писал о своих германских впечатлениях 20-х годов: "Версальским миром союзники пытались обезвредить Германию, разрушив прежде всего её экономический потенциал. Лишённая железной руды, каменного угля, колониальных товаров, подавленная чудовищными репарационными платежами, Германия должна была превратиться в третьестепенное, послушное государство. Но в действительности получилось не так: уже в 1920–1921 годах Германия превратилась в конкурентоспособного экспортёра. В Англии говорили: что вы можете поделать, если на внешнем рынке немецкий паровоз стоит дешевле английского умывальника"!

Назад Дальше