– Я видел, как умер вестерн. Едва ли мы осознали, что случилось, но как-то раз мы огляделись, а вестернов и нет. Джон Форд вырос вместе с Западом, с самым крайним Западом, но он вышел оттуда, где ковбои и стрельба на улицах, и таковы его фильмы.
Он вырос в 10-е и 20-е годы, когда Запад действительно отмирал для всяких практических целей. Но все еще шло какое-то беспорядочное безумие. А теперь молодые режиссеры вроде меня не способны на это, потому что больше уже нет ничего подобного.
Итак, вы снимаете "Звездные войны"?
– Я был настоящим фанатом фильма "Флэш Гордон", весьма решительным сторонником исследования космоса, и я сказал: "Это настоящее". Во-первых, такой фильм покажет детям вымышленную жизнь, и во-вторых, возможно, на нем вырастет какой-нибудь юный Эйнштейн. Что нам действительно нужно, так это заселить ближайшую галактику, отделаться от упрямых фактов "2001" и обратиться к романтической стороне освоения космоса.
Никто не собирается осваивать Марс, только потому что техника это позволяет. Лететь в космос собираются, потому что думают: возможно, нам это удастся, – а это романтика.
В начале "Звездных войн" звучат слова: "Давным-давно в далекой, далекой галактике…"
– Ну, я столкнулся с настоящей проблемой, потому что опасался, что любители научной фантастики, да и вообще все скажут что-то вроде: "Знаете, в космическом пространстве нет звука". Мне просто хотелось забыть о науке. Мне не хотелось снимать "2001". Мне хотелось создать космическое фэнтези, что-то в стиле Эдгара Райса Берроуза; я имею в виду тот пласт космического фэнтези, который существовал еще до того, как в 50-е годы его захватила наука. С появлением атомной бомбы все занялись монстрами и наукой и стали думать, что бы случилось с этим и что бы случилось с тем. Думаю, спекулятивная художественная литература имеет право на существование, но ведь мы забыли волшебные сказки и драконов, и Толкина, и всех настоящих героев.
Значит, принимая решение снять "Звездные войны", вы этим руководствовались главным образом?
– Верно. Я провел социологическое исследование о том, как возникает хитовый фильм. Во мне есть социологическая жилка, ничего не поделаешь.
Как вы объясняете, кто такие Вуки, совету директоров?
– Объяснить невозможно. А как объяснить, кто такие Вуки, зрителям, а как правильно передать настроение фильма? Ведь это не глупый детский фильм, ведь это не заигрывание с людьми, но все еще развлекательное кино, и в нем нет обилия насилия и секса и новомодного материала… Итак, в нем все еще присутствует взгляд – своего рода цельный, честный взгляд на то, каким вы хотите видеть мир.
Сколько вы получили за режиссуру?
– Полагаю, окончательная сумма составила сто тысяч долларов, и это снова порядка половины того, что получали другие режиссеры.
Как вам работалось над этим фильмом?
– Я пробивался сквозь фильм. Это было страшное время, очень неприятное. Фильм "Американские граффити" был неприятным, потому что не было денег, не было времени, и я шел на смертельный компромисс с самим собой. Но я мог рационально объяснить его… Но "Звездные войны" – большой дорогостоящий фильм, и полученные деньги расходовались, и многое не получалось. Я руководил корпорацией. Я снимал фильмы не так, как обычно. В платежной ведомости "Американских граффити" значилось сорок человек, помимо исполнителей ролей. То же самое и с "THX". Такую ситуацию можно держать под контролем. Во время съемок "Звездных войн" на нас работало более 950 человек; я обращался к главе департамента, а он обращался к другому заместителю главы департамента, а тот – к кому-то еще, и ко времени, когда добирались до конца, все можно было начинать с начала. Я тратил все время на то, что орал на людей, чего прежде никогда не делал.
Теперь я с этим справился. Я смог руководить моей большой корпорацией и снял фильм так, как мне хотелось. Он не так хорош в результате длительных съемок, каким мыслился.
Половину ответственности я беру на себя, а другая половина – это кое-какие неверные решения, которые я принимал, нанимая людей, но я мог бы написать сценарий получше, многое мог бы сделать, я мог бы осуществить лучшую режиссуру.
Когда я видел вас в Калифорнии прошлым летом, вы были расстроены. Вы сказали, что роботы выглядят не так, как надо: R2-D2 был похож на пылесос, вы увидели пятьдесят семь отдельных изъянов в C-3PO. Мало того, вам не нравилось освещение. Казалось, все не состыковывается. Состыковалось?
– Ну, ко времени нашего возвращения в Калифорнию меня более всего не устраивало освещение в картине. Я оператор, и мне нравится более экстремальный, более эксцентрический стиль, чем тот, в котором снят фильм. Роботы так и не сработали. Каждый раз, когда работало дистанционное управление, R2 поворачивался и врезался в стену, а когда в него поместили лилипута Кенни Бейкера, устройство оказалось таким тяжелым, что он едва мог сдвинуть его и, сделав шаг-другой, был уже без сил. Он так и не смог пройти по комнате, и нам пришлось снимать его и крупным планом, и сзади, чтобы казалось, что он идет. Все это на самом деле чудо кино, а не что-либо иное.
Вот именно это и удивительно, потому что, посмотрев фильм, я поразился. Я не увидел никаких нестыковок и ошибок. Я пошел снова и заметил, быть может, пару несоответствий, а дело вот в чем, оказывается.
– Я не вижу ничего, кроме нестыковок. Фильм – это нечто двойственное, он или работает или не работает. Он не имеет никакого отношения к тому, насколько хорошо вы работаете. Если вы доводите его до того уровня, когда он захватывает публику, это значит, что он работает, вот и все. Это некий сплав, и тогда все остальное, все ошибки уже не в счет…
"THX" оправдал семьдесят процентов моих ожиданий. Не думаю, что когда-нибудь может быть достигнут стопроцентный результат. "Граффити" получился примерно на пятьдесят процентов, но я понял, что остальные пятьдесят процентов получились бы, будь у меня чуть больше времени и денег. "Звездные войны" оправдали мои ожидания примерно на двадцать процентов. Это действительно все еще хороший фильм, но он не во всем оправдал мои ожидания.
Успех фильма, должно быть, гарантировал некоторый успех в запущенной вами коммерческой программе.
– Наряду со всем остальным, снять этот фильм меня побудило и то, что я люблю игрушки и игры. И вот я подумал, что было бы здорово открыть своего рода магазин, который предлагал бы смешные поделки, и долгоиграющие пластинки или мои любимые старые записи рок-н-ролла, и старые игрушки, и множество всего, что меня окружает, – то, что не купить в обычных магазинах. Мне также нравится придумывать игры и вещи, а умение придумывать игрушки и вещи требовалось при создании фильма. Я также подумал, что торговля даст мне со временем изрядный доход, и я смог бы уйти из профессионального кинематографа и заняться съемками собственных фильмов, моего собственного абстрактного, причудливого, экспериментального материала.
Поэтому теперь вы хотите продавать игрушки и игры и делать эзотерические фильмы?
– Да. Фильм "Звездные войны" имеет успех, и, по-моему, продолжения будут иметь успех. Мне бы большой магазин, где я смогу продавать все замечательные вещи, какие захочу. К тому же я диабетик, не могу есть сахар, и мне хочется открыть магазинчик, где будут продаваться хорошие гамбургеры и мороженое без сахара, потому что этого заслуживают все, кто не может есть сахар. Просто нужно время, чтобы уйти и заняться всем этим, и нужен доход.
"Звездные войны" – это научная фантастика, которая вторгается в эпическую и героическую традицию.
– Всегда было одно и то же, и, насколько я понимаю, это самый обширный пласт художественной литературы. Слишком плохо, что фантастика снискала сомнительную репутацию комикса, из которого, по-моему, мы уже давно выросли. Думаю, научная фантастика стремится разрушить этот имидж и пытается стать занятной и серьезной. Того же и я пытался добиться, снимая "Звездные войны". Бак Роджерс просто точно так же имеет право на существование, как, по-своему, и Артур Ч. Кларк, то есть это две стороны одного и того же. Кубрик снял сильнейшие вещи в рациональном плане, а я попытался уделить большее внимание плану иррациональному, потому что это кажется мне необходимым. Мы снова полетим на кораблях Стенли, но, надо надеяться, у нас будет при себе мой лазерный меч, и Вуки будут на нашей стороне.
Итак, вы определили, на что вы претендуете.
– Итак, я определил, что претендую на то, чтобы сделать все немного романтичнее. Боже, я надеюсь, что фильм чего-то достигнет, если он увлечет хотя бы одного из тех мальчишек, кому сейчас десять лет, настолько, что тот заинтересуется космосом и романтикой приключений. Влияние кино не столь велико, чтобы благодаря нему появился новый Вернер фон Браун или новый Эйнштейн, но достаточно для того, чтобы просто увлечь подростков серьезным изучением космоса и убедить их в том, что это важно. Не по какой-то рациональной причине, но по всецело иррациональной и романтической причине.
Я был бы очень рад, если бы когда-нибудь Марс был заселен и, когда мне исполнится девяносто три года или сколько там, глава первого поселения сказал бы: "А ведь я пошел на это, потому что надеялся, что встречу здесь Вуки".
Джони Митчелл
Интервьюер Кэмерон Кроу
26 июля 1979 года
Оглядываясь назад, как ты считаешь, насколько ты подготовилась к собственному успеху?
– Я никогда не загадывала наперед. Никогда не ожидала такого успеха.
Никогда? Даже репетируя перед зеркалом?
– Нет. Это было хобби, которое переросло в профессию. Я была благодарна, что появилась одна запись. Знала только, точнее, чувствовала, что слабое место в предыдущей работе воодушевляло меня на следующую. Всю жизнь я писала стихи и рисовала. Всегда хотела исполнять музыку и баловалась этим, но никогда не думала, что буду заниматься всем сразу. Мне это и в голову не приходило. Только когда Дилан начал писать песни-поэмы, меня осенило, что вообще-то стихи можно петь.
Именно тогда ты начала петь?
– Кажется, я по-настоящему начала петь, когда болела полиомиелитом. Нил (Янг) и я одновременно болели полиомиелитом во время эпидемии в Канаде. Мне было девять лет, и меня положили в особую палату на все Рождество. Мне сказали, что я больше не смогу ходить и не смогу поехать домой на Рождество. Я была против. Поэтому я начала петь рождественские песни и обычно пела их очень громко. Когда в палате появлялась медсестра, я пела еще громче. Мальчик на соседней кровати, знаете, все время жаловался. Выходило, что я просто играла на публику. Так я впервые начала петь для других.
Ты помнишь первую купленную тобой пластинку?
– Первая купленная мною пластинка была с классической музыкой. Я посмотрела фильм "Три истории любви" с темой (напевает всю мелодию), кажется, Рахманинова. Ее все время исполняли на радио, и я от нее была без ума. Пластинка была на 78 оборотов. То есть у меня уже были записи "Alice in Wonderland" и "Tubby the Tuba", но самой первой и любимой была "The Story of Three Loves".
А как насчет поп-музыки?
– Понимаете, поп-музыка была другой в то время. Сейчас мы говорим о 50-х годах. Когда мне было тринадцать лет, хит-парад звучал один час в день – с четырех до пяти часов. По выходным передавали первую двадцатку. А весь остальной эфир принадлежал Мантовани, кантри и радиожурналистике. Почти все время кантри, которое меня не привлекало. Мне оно казалось примитивным. Даже в детские годы мне нравились более сложные мелодии.
Подростком я любила танцевать. Это было мое. Я организовала танцы вечерами по средам, потому что не могла дождаться выходных. Я любила танцевать под песни Чака Берри, Рэя Чарльза, например под "What I’d Say". Мне нравился Элвис Пресли. Нравились The Everly Brothers. Но в конце 50-х рок-н-ролл проходил через невероятно тупой ванильный период. И тогда появилась фолк-музыка и заполнила собой лакуну. У меня тогда были друзья, которые устраивали тусовки, рассаживались и пели песни The Kingston Trio. Тогда я снова запела. И поэтому купила гитару. Чтобы петь на этих тусовках. О большем я и не мечтала. Моей мечтой было поступить в школу искусств.
Какой ты была ученицей?
– Плохой. В конце концов в двенадцатом классе меня исключили за неуспеваемость. Я вернулась через год, подтянувшись по запущенным предметам. У меня есть диплом средней школы – я подумала, пусть будет, на всякий случай. Колледж меня не слишком интересовал. Мне с детства казалось, что система образования учит тому, что́ вы должны думать, а не как думать. Свободомыслия не было. Вас учили, как вписаться в общество, где свободомыслие мешает жить. Некоторые учителя очень мне нравились, но их предметы меня не интересовали. Я обычно подлизывалась к ним – думала, они заметят, что я не дурочка, хотя мой табель говорил об обратном. Я вешала в кабинете математики рисунки тушью и портреты математиков. Нарисовала Дерево жизни для учителя биологии. Я всегда подолгу задерживалась в школе и елозила на коленках по полу, рисуя что-нибудь.
Как на тебя смотрели остальные?
– Не уверена, что имею четкое представление о себе. Как человек я сформировалась не в школьной системе, я была хорошей танцовщицей и художником. Кроме того, я всегда хорошо одевалась. Многие наряды шила сама. Я была моделью и имела доступ к одежде, слишком модной для моего обычного окружения, – я могла покупать ее задешево. Я разгуливала по улицам разодетая в пух и прах, даже в шляпе и перчатках. Слонялась по центру города с украинцами и индейцами; они были более душевными и лучше танцевали.
Когда я возвращалась к себе, то оказывалось, что у меня вызывающая внешность. Все думали, что я распущенная, потому что вожусь с хулиганами. Мне казалось, что то, как танцуют подростки в моей школе, – это, знаете, смешно. Помню, что в моем табеле постоянно появлялась запись: "Джоан плохо себя ведет". Я знаю, что держалась особняком. Возможно, кое-кто считал меня снобом.
Разрыв произошел, когда я отказалась посещать университетские женские клубы и все такое. Я не пошла на это. Но настало время, когда мои друзья, малолетние правонарушители, вдруг превратились в настоящих преступников. Они могли либо пойти на очень скучную работу, либо – в криминал. Преступление в юности кажется чем-то романтичным. Но я вдруг подумала: "Вот где конец романтики. Я не вижу себя в тюрьме…"
Поэтому ты поступила в школу искусств, а в конце первого года решила отправиться в Торонто и стать исполнительницей фолк-музыки.
– Года два я лишь исполняла народные песни, и только через несколько лет сделала первую запись. К тому времени это уже не было по-настоящему фолк-музыкой, а каким-то новым американским феноменом. Впоследствии его назвали сингер-сонграйтер. Или арт-песня, что мне особенно нравится. Некоторых это слово раздражало. Казалось, оно такое претенциозное. Для меня слова – лишь символы, и слово "искусство" до сих пор не утратило своей жизненности. Для меня оно все еще полно смысла. Любовь утратила для меня свой смысл. Бог утратил для меня свой смысл. Но искусство так и не утратило своего смысла. Я всегда знала, что́ для меня искусство. Теперь все три этих слова снова обрели для меня свой смысл (смеется).
Вы всегда были близки с Нилом Янгом. Как вы познакомились?
– В то время я была замужем за Чаком Митчеллом. Мы приехали в Виннипег с программой "Fourth Dimension". Мы провели там рождественские каникулы. Помню, как мы украшали рождественскую елку в нашем гостиничном номере. Знаете, Нил был исполнителем рок-н-ролла и пришел к фолк-музыке благодаря Бобу Дилану. Нил однажды зашел в клуб и сразу же нам понравился. Он был такой же, как сейчас, – отстраненный, сухой остряк. А знаете, какие у него в то время были амбиции? Он хотел катафалк и птицефабрику. И когда думаешь о том, что он сделал, – то это оказывается не так далеко от того, о чем он мечтал. Он просто добавил нескольких бизонов. И парк старинных автомобилей. Он всегда оставался верен своей мечте.