Через пару лет я попадаю в школу небольшого городка Александрия, недалеко от Вашингтона, на дискуссию под названием "Дети, усыновленные однополыми супругами. За и против". Меня поражает, что школьники 13-14 лет принимают как само собой разумеющееся существование гей-семей. Спорят они уже о следующей стадии: как идет воспитание приемных детей в таких семьях.
Кто-то считает, что гей-семья оказывает влияние на сексуальную ориентацию ребенка, и это не очень хорошо. Но другие, и их большинство, уверены, что у однополых родителей меньше конфликтов, чем у двуполых, а значит - атмосфера в таких семьях для детей более благоприятная.
Кстати, когда Билл Клинтон выиграл президентские выборы в 1992 году, свой первый день в Овальном кабинете он начал с проблем секс-меньшинств. Ему это поставили в заслугу. На очередную гей-демонстрацию перед Белым домом он не смог приехать, но послал своего представителя. На следующий день газеты распечатали статьи, осуждающие Клинтона за эту политическую ошибку. Они возмущались: своим отсутствием президент, хотя и не нарочно, но все же снизил уровень важности проблем гомосексуалистов.
В университетской среде не только сказать что-то против этого бурного распространения гей-культуры, но хотя бы просто побеседовать на эту тему считается крайне бестактным. Мне это удалось сделать только один раз, да и то не по моей инициативе.
Милейшая К., профессор на кафедре журналистики Мичиганского университета, занимает кабинет рядом с моим. Как-то я замечаю, что обычно жизнерадостная, улыбчивая, она вдруг стала грустной. И так несколько дней подряд. Я спрашиваю, все ли у нее в порядке. Она, как и положено американке, отвечает, что все "absolutelyfine". Ну, файн так файн.
Но через пару дней она сама приходит ко мне в кабинет и, отводя глаза в сторону, говорит, что вообще-то у нее есть проблема. Только она не может никому о ней сказать. Вот разве только мне, потому что я иностранка и у меня, как она полагает, может быть "иная ментальность".
Проблема ее кажется мне поначалу общеизвестной до банальности. Шестнадцатилетняя дочка влюбилась. У нее экзамены на носу, а она ни о чем не может думать, кроме своей любви. "А сколько лет было вам, когда вы влюбились первый раз?" - завожу я столь же банальный разговор. "Мне было пятнадцать, - отвечает К. - Но я только ходила в кино и на танцы. А ночевать приходила домой". Да, рановато, наверно. "Но ведь половина юных американок приобретает свой сексуальный опыт еще в школе, - успокаиваю я. - Мальчик что - одноклассник?" Она как-то странно на меня смотрит, отводит глаза в сторону. Потом, наконец, сдавленным голосом отвечает: "Это не мальчик". Ах, вот оно что. "Да пройдет, - говорю. - В детстве всякое случается. Вырастет..." - "Вырастет и останется лесбиянкой. Первый опыт, как правило, определяет сексуальную ориентацию". - "Да какой опыт у двух девочек..." - "Но ее любовница вовсе не девочка. Это опытная женщина, вполне искусная. Она была репетитором Кэт по немецкому и соблазняла ее долго и умело". Тут К. вдруг спохватывается: "Да, самое главное - пожалуйста, никому-никому". - "Ну что вы, - говорю я, - тайна есть тайна". Она смотрит мне прямо в глаза и говорит наконец то, что ее по-настоящему мучает: "Тайна - не лесбийская любовь Кэт. Тайна - мое к этому отношение. Я никому из своих университетских друзей не могу сказать, что огорчена этой связью. Меня строго осудят. Ведь гомосексуализм принято поддерживать, поощрять, но уж никак не осуждать".
Перспективы
Эту галерею примеров, демонстрирующих успехи гей-пропаганды, я завершу рассказом о добрых моих друзьях Арлин и Мэл, она - социолог, он - радиожурналист. Мы действительно дружим отнюдь не в американском значении слова. Мы предвкушаем каждую встречу, как гурман пиршество. Общение для нас не только обмен информацией, но и душевный контакт, основанный на взаимопонимании. Однако на этот раз с взаимопониманием что-то не ладится. Я прихожу к ним в те дни, когда вся Америка обсуждает проблему: можно ли допускать в армию людей, которые официально заявляют о своих однополых пристрастиях.
- Ты слышала, эти тупоголовые генералы требуют запретить прием гомосексуалов на военную службу? - спрашивает меня Мэл, едва я успеваю снять пальто.
Я хорошо знаю их семью: здесь все натуралы. Поэтому позволяю себе немного поёрничать.
- Ужасно! - говорю. - Я этого не переживу. А что, ребята, более важных проблем у вашей семьи нет?
Мэл воздевает руки к небу (он был когда-то драматическим актером), трагически восклицает:
- Боже, и эту консервативную особу мы считаем своим близким другом!
Арлин улыбается своей милой, всепонимающей улыбкой:
- Мэл, ну ты все-таки сделай скидку: она же из страны, где столько лет царили тоталитаризм и нетерпимость.
Он парирует:
- Она из страны, где гений сказал, что одна слеза ребенка важнее счастья всего человечества.
- Оставьте Достоевского в покое, - говорю. - Его геи не интересовали.
- Но он взывал к терпимости и состраданию ко всем несчастным. И если человек не может быть счастлив в традиционной любви, то почему же отказывать ему в любви альтернативной?
- Так кто говорит, что надо отказывать? Но зачем провозглашать эту альтернативу как норму, зачем вовлекать в нее больше и больше людей? - горячусь я.
Арлин кладет руку мне на плечо:
- Послушай, ну разве было бы плохо, если бы в нашем комьюнити в Эвенстоне (очень престижный район Чикаго) жило бы несколько семей лесбиянок и несколько геев? Представляешь, насколько разнообразнее, богаче, полнее была бы наша жизнь!
Я спрашиваю: отдают ли мои друзья себе отчет в том, что произойдет, если каждый подросток уяснит, сколь несуществен выбор пола для его сексуальной жизни? Психологам известен, скажем, феномен подростковой дружбы. Чувства в пубертатный период резко обострены, в них много нежности, даже страсти. Но если есть табу, эмоции эти так и остаются в рамках дружбы. А если табу нет? Альтернативная любовь быстро может стать привычкой и потребностью.
- Ну и что? - спрашивают Арлин и Мэл. - Почему тебя не устраивает появление еще одной гей-семьи?
- А о человечестве вы подумали? Не боитесь, что род человеческий прекратится?
- Ну ты хватила! У человечества столько возможностей погибнуть: атомная война, экологическая катастрофа, СПИД...
Тут они замолкают, опасливо поглядывая на меня. Известно ведь, что гомосексуалы составляют основную группу риска.
- Ладно, этим аргументом я не воспользуюсь, - говорю. - Знайте мое благородство.
На самом деле благородство тут ни при чем. Я искренне считаю, что пугать гомосексуалов СПИДом то же, что натуралов - сифилисом. Да, группа риска. Да, от ВИЧ-инфекций часто умирают геи. Но как же запретить человеку общение с партнером того же пола, если он с этой потребностью родился?
Если родился, тут и спорить нечего. Каждый имеет право на счастье. Но сколько таких людей-то? Долгое время в американской печати ходила цифра, выданная сексологом Альфредом Кинси полвека назад. Эта цифра - десять процентов от всех американцев. Однако недавно, вернувшись к условиям опроса, современные социологи обнаружили, что исследование было нерепрезентативным, неточным. Словом, научно некорректным. Когда же чикагские ученые в 1993 году провели свой опрос, оказалось, с очень высокой степенью вероятности, что с отклонениями в сексуальных пристрастиях рождается всего 1,4 процента. Разумеется, этим людям необходимо дать возможность жить полноценной жизнью, не создавать вокруг них атмосферу неприятия, не вырабатывать у них комплекса неполноценности. Но надо ли ради этой цели усиливать пропаганду однополой любви?
Я впервые написала об этом в газете "Известия" в 1995 году. Статья моя заканчивалась словами: "Однако не меньше беспокоит меня и другая опасность. Угроза ее видится очень реальной. Как бы в порыве "догнать и перегнать Америку" мы не переняли бы у этой страны ее гипертрофированный интерес к "альтернативной любви". Как бы вслед за радикально настроенной частью американских либералов не перепутали норму с ее отклонением. Как бы не переусердствовали..." В редакцию пришло много писем. Во многих читатели недоумевали: откуда такие опасения? У нас нет подобного увлечения гей-культурой. Другие предупреждали: наше общество еще очень ригидно. Статья вроде моей может лишь поддержать консерватизм общественного мнения.
Думаю, что эти мои читатели, как и другие либерально настроенные соотечественники, недооценивают скорость, с которой распространяются по миру идеи. И вот вам последний пример.
В Москве в группе студентов МГУ мы обсуждаем молодежные проблемы - в России и в Америке. Студент Р., предмет воздыхания девушек - высокий, спортивный, интеллектуальный, все при нем, говорит, что и у него есть проблема. О, Господи, гомосексуал?
- Нет, - отвечает он, - я натурал. У меня никаких сомнений на этот счет нет. Но мне все чаще дают понять, что я "не в струе", что не быть геем в наше время - это признак ограниченности и провинциализма. Меня приглашают в гей-клубы.
- И кто же это делает?
- Друзья. Очень интеллигентные ребята.
Глава VII
ДЕТИ
Рожать или не рожать?
В гости к моей нью-йоркской подруге, юристу, приехали дети - дочь с мужем. В гостиную, где сидим мы, старшие, время от времени доносятся голоса из кухни: там молодые делают какие-то подсчеты, заносят цифры в записную книжечку. "А еще памперсы, витаминные смеси", - слышу я голос дочери. "Опять считают, все пытаются определить, во сколько им обойдется первенец, - объясняет мне мать. - Думают, что все можно учесть до цента. Каждую игрушку, каждую одежку. Смешные". Дочка слышит эту реплику матери и кричит из кухни: "Ма, да мы же главные расходы давно уже посчитали, ты-то это хорошо знаешь". Да, мать, конечно, это знает слишком хорошо. Потому что приехали они одолжить у нее денег на свой дом.
Мать, кстати, живет в большой трех- , а по-нашему пятикомнатной квартире одна. А дети снимают другую, однокомнатную: вместе молодоженам с родителями жить не принято. Но теперь, если появится ребенок, им надо переезжать в более просторное, то есть более дорогое помещение. Раз все равно раскошеливаться, то лучше уж купить свой дом. Денег на первый взнос у них нет. Но они часть взяли в кредит в банке, а за другой частью приехали к матери - тоже взять в долг, но без банковского процента. Ситуация эта очень типична. Прежде чем решиться на ребенка, все равно какого по счету, родители тщательно высчитывают все расходы.
Не знаю, сколько незапланированных детей рождается в Америке. По крайней мере, в семьях, которые я знаю, - а это, повторюсь, семьи образованных американцев со средним и немного выше среднего достатком, - таких "случайных" ребятишек мне видеть не довелось. Впрочем, мое впечатление никакой научной ценности не имеет. Поэтому снова обращусь к Максу Лернеру: "Большинство американских детей, особенно среднего класса, рождается только после того, как родители тщательно взвесили, могут ли они себе позволить иметь детей - как с точки зрения первоначальных затрат, так и с точки зрения их будущего содержания: хорошее образование, проживание в пристойном окружении, общение с подходящими людьми..."
У моих друзей в городе Уитон (штат Иллинойс) Гвен и Чета Хенри четверо детей. Оба они люди очень занятые, Чет - бизнесом, а Гвен - работой на государственной службе. Много лет она была мэром города, а сейчас трудится в администрации графства ДюПейдж.
- Как это вы отважились иметь столько детей? - изумляюсь я.
- Мы рассчитали, что можем себе позволить четверых - столько и произвели на свет. Было бы денег больше, родили бы еще.
Впрочем, Гвен и Чету уже за пятьдесят. В семьях их родителей было у одного пятеро, у другой девять детей, то есть психологически они были подготовлены к многодетности. У современных молодых супругов уже другая установка - на 1 - 2, значительно реже - 3 ребенка. И дело здесь не только в психологии. И даже не только в материальных расчетах, хотя, как я уже сказала, финансовые возможности строго анализируются. Дело еще в занятости жен.
Около 80% американок детородного возраста работают - правда, не обязательно полный, может быть и неполный рабочий день. Они предпочитают не отдавать все время детям, но оставлять часть его для своей карьеры. Что же касается женщин с высоким профессиональным статусом, то они подчас и вовсе отказываются от материнства. Что это значит? Вот более точные данные. Их приводит в своей книге "Созидание жизни: профессиональная карьера женщин и дети" Сильвия Хьюлет, известный американский социолог: "Среди женщин после сорока, преуспевших в профессиональной деятельности, у пятидесяти процентов еще не было детей. Позволит ли им физиология дать жизнь хотя бы одному ребенку?" То есть половина женщин-профессионалов бездетна.
Матери-одиночки
К демографу Джулии Хардсен из Мичиганского университета я пришла поговорить о ее интересном исследовании матерей-одиночек. Она выкладывает передо мной таблицы, я вижу любопытные данные. В 1960 году у незамужней матери появлялся каждый двадцатый ребенок. В 1970-м с таким же статусом он рождался уже у каждой десятой. Сегодня "безотцовщина" от рождения составляет 25,7%. Это в целом по стране. А если взять афро-американскую (негритянскую) общину и поделить всех детей на всех отцов, то получается, что три пятых малышей появились на свет вне брака. Шестьдесят процентов!
...В ток-шоу мать жалуется: дочь-школьница сделала то, что по-русски называется "принесла в подоле". Сообщила ей о своей беременности, когда уже поздно было делать аборт, и поставила перед фактом. Мать этот факт приняла. На дочь сердилась недолго. Ребенка стали растить вдвоем. Недавно дочь сообщила, что опять беременна. И опять не хочет называть имя отца, потому что тот от отцовства, а тем более от женитьбы отказывается. Правда, на этот раз время еще не упущено и можно сделать аборт. О чем мать ее и просит. Но дочь отвечает, что отнюдь не собирается этого делать. "Почему?" - спрашивает ведущая. "Мне нравится быть мамой", - отвечает девочка. "Но ведь один ребенок у тебя уже есть", - удивляется ведущая. "Не один, а два, - поправляет ее мать. - Сейчас она беременна третьим. Двоих она мне уже подарила". Вопреки традиционному галдежу во время ток-шоу, на этот раз в зале наступает полная тишина. Ведущая тоже выражает крайнюю степень изумления. Полную невозмутимость и даже, я бы сказала, безмятежность демонстрирует только сама героиня программы. На эмоциональные вопросы "почему?" она отвечает простодушно и односложно: "Мне это нравится". Словарного запаса да и аналитических способностей у юной матери явно не хватает. Поэтому ведущей приходится призвать на помощь весь свой журналистский опыт, чтобы выдавить из нее еще два признания: "У нас в компании многие девочки так делают" и - "Меня теперь уважают".
Социолог, приглашенный на шоу в качестве эксперта, дает свое профессиональное видение ситуации:
- Трое детей за три года (первый ребенок появился у нашей героини, едва ей исполнилось 14, сейчас - 16), конечно, ситуация не очень частая. Однако ранние и обычно внебрачные роды - не случайные, а вполне намеренные - все больше встречаются в среде девочек-подростков. Обычно это происходит в семьях с небольшим достатком, чаще всего у афро-американцев. Но в последнее время, как вы видите, и у белых американок тоже. Это явление как бы продолжает тенденцию в американском обществе: сегодня взрослые женщины чаще, чем раньше, принимают решение рожать вне брака. Общественное мнение к такому положению вещей относится все более лояльно. Девочки это хорошо чувствуют и просто подражают старшим.
- Но взрослые это делают вынужденно, - недоумевает ведущая. - Когда время рожать уже уходит, а подходящего партнера для законного брака нет. А что понуждает к раннему и безмужнему материнству девочек в 16, 15 и даже 14 лет?
В разговор вступает другой эксперт, психолог:
- Наша героиня пусть немногословно, но вполне точно сформулировала свои мотивации. Первая - "многие девочки так делают", то есть это модно. И вторая - "теперь меня уважают". Обращаю ваше внимание на второе объяснение. Попробую нарисовать психологический портрет такой девочки. Обычно она отстает в учебе. Поэтому в школе ее не очень уважают, а дома ругают за плохую успеваемость. Но помочь ей не могут: родители (чаще это одна только мать) работают либо они просто малообразованны. И девочка ощущает себя никем, "плохишом". От недостатка самоуважения она охотно откликается на любое проявление мужского внимания, обычно чисто сексуального свойства. Когда беременность становится очевидной, "кавалер" ретируется. А она становится матерью. И тут отношение к ней сразу меняется. Она была никем, а стала Мамой. Она была никому не нужна, а теперь нужна другому человеку. От того, что человек этот маленький, беспомощный и целиком зависит от нее, ее самооценка резко повышается. Она уже с некоторым снисхождением смотрит на подруг: вот вы еще дети, возитесь в своем ребячьем мире, заняты своими детскими интересами. А я уже сама взрослая и живу интересами взрослого мира.
- Почему же во времена моего детства не было такой моды? - спрашивает какая-то мама из зала. - Родить в школьные годы, да еще и вне брака, считалось позорным.
- Но вы уже ответили на свой вопрос, - вступает в разговор социолог. - Изменилось общественное мнение. Сегодня быть матерью-одиночкой не стыдно. А среди подростков это, пожалуй, еще и престижно.
...Демограф Джулия Хардсен этого ток-шоу не видела. Я добросовестно пересказываю ей сюжет.
- Ну что ж, в целом с этими объяснениями и социолога, и психолога можно согласиться, - говорит она. - Я бы только хотела еще добавить один существенный аргумент: материальный. Дело в том, что по американскому законодательству незамужняя женщина получает от федерального правительства при родах приличную сумму. А от местных органов власти ей причитается еще и пособие. Размер его не так уж и велик: в среднем чуть больше 400 долларов в месяц, в Калифорнии - 600-650. Но зато это пособие выплачивается в течение трех лет. Неплохое дополнение к семейному бюджету.
Моей собеседнице Джулии Хардсен лет тридцать пять. У нее немного усталый и, я бы сказала, озабоченный вид. Даже знаменитая американская улыбка почти не появляется на ее лице. Но вот она вдруг спохватилась, взглянула на часы и наконец улыбнулась:
- Ох, извините, больше не могу разговаривать. Мне надо домой, дочку кормить. Она там сейчас с бэбиситтером. А больше никого нет. Я же тоже мать-одиночка.