Кто "придумал" Путина
С. БУНТМАН: …Сережа, вспомним 2000-2001-й год, ты тогда вещал страшным голосом и размазывал Гусинского, которому, между прочим, было не очень здорово тогда.
С. ДОРЕНКО: Не припомню, нет, чтобы я размазывал Гусинского.
С. БУНТМАН: Ну фактически вот тогда была эта битва, кошмарная битва…
С. ДОРЕНКО: Битва была, но…
С. БУНТМАН:…кровавая битва.
С. ДОРЕНКО:…хочу подметить, что и до сих пор полагаю, что это очень правильно делал, и надеюсь, что это однажды кто-то заметит, что я никогда не критиковал коллег-журналистов. Никогда. То есть против меня… И понимаете, там, кошмарная битва, да? Вот я был один по существу. Это правда. Все думают, что за мной стоял Кремль, там еще что-то. Кремль тогда…
С. БУНТМАН: Но Березовский-то был? Березовский уже в своем проекте был уже фактически?
С. ДОРЕНКО: Кремль тогда агонизировал, да? Вот если кто помнит 1999-й год, Кремль уже агонизировал. Никто не верил Ельцину. Ельцина уже открыто в эфире ругали, говорили, что он недееспособен, пьяный и прочее, прочее… И я выступил один. Один. Березовский там бегал по Кремлю, придумывал "Единство", которое я тогда же называл "ватагой Путина", то есть презрительно, и Шойгу очень тогда обижался…
С. БУНТМАН: Знаете, Путина-то тоже придумал не кто-нибудь…
С. ДОРЕНКО: Ну да.
С. БУНТМАН: Да.
С. ДОРЕНКО: Ну да. Путина придумали. Я считаю, что его придумал Юмашев, Волошин и, видимо, Березовский. Я так считаю. Но точно не знаю. Они все открещиваются от этой придумки. А может быть, потом скажут, каждый будет кричать: "Нет, это я первый…"
С. БУНТМАН: "Я первый придумал". Да.
С. ДОРЕНКО: "Я был первый". Но мое дело было очень простое. Я приветствовал войну в Чечне. И это соответствовало моим убеждениям – наказание Чечни и сепаратистов. И я начал это приветствовать…
С. БУНТМАН: Сейчас тоже соответствует?
С. ДОРЕНКО: А сейчас не соответствует то, что возятся там. Я бы действовал жестче и быстрее. Нет войны… Нет долгой войны, которая вела бы к победе. "Нет таких долгих войн, которые бы способствовали поднятию духа войск", – как говорил Сунцзы, китаец такой. Короткие войны бывают победоносные и способствуют поднятию боевого духа.
С. БУНТМАН: Ну это с самого начала была неточная операция.
С. ДОРЕНКО: Конечно.
С. БУНТМАН: Неточная. Поэтому вся эта грязь, мерзость, безобразия…
С. ДОРЕНКО: Она должна была начинаться с уничтожения лизоблюдов.
С. БУНТМАН: А, ну вот. Если принять… если уж ввязываться в это дело, то наверное.
С. ДОРЕНКО: Конечно.
С. БУНТМАН: То наверное.
С. ДОРЕНКО: И потом, победителей не судят. Вы не можете вот так вот мучить и своих, и чужих – нельзя мучить годами. Лучше было месяц ковровых бомбардировок, месяц, о котором бы мы сейчас вспоминали, как о событиях 1999-го года, чем сейчас мы вспоминаем, что партизаны там выступают, снова вот зеленка, снова та же история, и опять их две-пять тысяч. Ну не идиотизм ли это? Я вот это не разделяю. По-моему, операция должна была быть жестче в разы. А короче в десять раз как минимум.
С. БУНТМАН: Понятно. Все равно… никакого права… мирных жителей мучить. Это, знаешь, вот такая тупость у меня. Ну не могу я, не могу.
С. ДОРЕНКО: А я не согласен, Сергей. Я не согласен. Потому что есть некие позиции. Если… Ну хорошо, давайте тогда закончим дело тем, что будем оглядываться, не наступили ли мы на кого-то и вообще, не повредили ли живого… как Далай-Лама, да?
С. БУНТМАН: Давайте. Давайте.
С. ДОРЕНКО: Давайте как Далай-Лама. Но есть интересы страны. Наша страна лоскуты. Отпустим один лоскут – лопнем вообще.
С. БУНТМАН: А я думаю, что он не отпустился бы. Ну это другая полемика. Понимаешь, я не думаю, что он отпустился… Поэтому я и против войны в Ираке был точно так же, как я против войны в Чечне. Потому что я считаю, что это не решает проблемы. Ладно. Это другая полемика. Сереж, мы когда-нибудь с тобой поговорим об этом, и со слушателями вместе мы поговорим об этом.
С. ДОРЕНКО: Давай.
С. БУНТМАН: А сейчас все-таки… Здесь говорят: "У вас сложилась, – Лариса из Саратова, – заслуженная репутация телекиллера"…
С. ДОРЕНКО: Я никогда…
С. БУНТМАН: Сейчас, сейчас. "…За деньги Березовского вы травили его противников. Как сейчас вы это оцениваете?" Я хотел перейти к тому, что не коллег-журналистов. Тогда была… кроме "Единства" еще была такая организация "Отечество". Они еще тогда не намеревались объединяться.
С. ДОРЕНКО: "Отечество" минус "Вся Россия". Они так писали почему-то.
С. БУНТМАН: Ну и понятно. "Отечество" минус "Вся Россия" – ну это да. Они считали, что это тире. Вот…
С. ДОРЕНКО: Да я вижу… что вижу, то и читаю?
С. БУНТМАН: Дело в том, что была очень жесткая и очень часто за рамками знаменитая, как здесь слушатели пишут, медицинская передача про Примакова. Пожалуйста, этот вопрос необходимо задать.
С. ДОРЕНКО: Очень простой вопрос. Это очень простой вопрос.
С. БУНТМАН: Вот ответь про Примакова, про Лужкова вот это вот.
С. ДОРЕНКО: И я уверен, что люди, которые задают этот вопрос, сложили точку зрения не по передаче, а потом по публикациям. Очень простой вопрос. Вопрос вообще в том, что я делал, это было полностью зеркально. Вот смотрите, Лужков говорит: "Семья…"… Он говорит: "Ельцин…" Сейчас это коротко, да? "Ельцин немощен, Ельцин не может, Ельцин больной". Я говорю в передаче: "Секундочку". Меня в 1995-ом году выгнали за здоровье Ельцина с работы, с Первого канала. Я сказал, что стенокардии нет, что это ложь. Что болезнь серьезнее, да? Я сказал, что Черномырдина шунтировали. Понимаете? И меня выгнали. Но тогда Лужкова устраивало состояние здоровья Ельцина, в 1995-ом году. А в 1996-ом году между инфарктом и шунтированием нашелся один день, когда Ельцин смог встать на ноги, и они танцевали вместе на Васильевском спуске, правда? И вот тогда, тогда мне не разрешали работать, потому что я критиковал здоровье Ельцина. А когда в 1999-ом году здоровье вдруг стало лучше… А Ельцин волшебным образом чувствует себя все лучше каждый год. Да? И мы это наблюдаем. Ему вдруг не понравилось здоровье. Я сказал: "Это лицемерие". И я поставил в эфир две простые вещи. Я поставил в эфир выступление перед "Отечеством" минус "Вся Россия", где Юрий Михайлович говорил о том, что Ельцин немощен, и поставил его же, который кричит на Васильевском спуске, хрипя, с потом на лбу: "Россия, Ельцин, победа!" – и танец потом. "Россия, Ельцин, свобода! Россия, Ельцин, наше будущее!" Я сказал: "Это лицемерие". С этого же все завелось. Дальше я делал ровно симметричные вещи. Ровно симметричные. Он говорит, нашлась фотокопия паспорта Бородина в каком-то отеле. Мабетекс, Мабетекс, – помните, да? После чего я еду к Паколли, и Паколли говорит: "Как это? Да я с Лужковым сотрудничаю, да мы с Ресиным строили Кремль. Да я Лужкову на Буденновскую больницу давал оборудование". И это правда вдобавок. Понимаете? То есть я ровно симметрично действовал. Как отражение, за ними шел, за теми, кто был в этом лагере, да? И они говорят: "Семья, в которую входит Мамут". Я говорю: "Семья, в которую входит Батурин, не брат, нет, другой Батурин, который строит будущее членам "семьи". Но в кавычках, да? Но Мамут-то такой же сыночек Ельцину, или там кто еще назывался в то время, Мамут-баламут и так далее. Как эти сыночки у другого лидера. Хорошо. Давайте дальше пойдем. Найдены деньги там. Я говорю: "Через банк "Менатеп". 120 миллионов долларов перечислено в "Бэнк оф Нью-Йорк" для чего? Для повышения качества, сейчас скажу, автохозяйства города Москвы. Правительство Москвы через "Менатеп" – не очень хорошо, что я сейчас говорю об этом, потому что "Менатеп" под судом – значит, через "Менатеп" 120 миллионов долларов в "Бэнк оф Нью-Йорк"… Бони, Бони – помните это сокращение? Все говорили: "Бони – это Ельцин". А Бони… И Лужков тоже. А я просто шел за ними с зеркалом. Они сказали…
С. БУНТМАН: То есть тебе было важно показать, что они…
С. ДОРЕНКО: Я не был инициатором вообще ничего. Вот только они слово сказали, а я говорю: "Ребята, а вы тоже", – и показываю репортаж. Больше ничего. Бони – это Ельцин? Да. Бони – это вы. Мабетекс – это Ельцин? Да. Мабетекс – это вы. Лицемерие – это Ельцин? Да. Но вы большие лицемеры. Вы говорите, что Ельцин немощен, а я говорю, что Примаков сделал такую операцию в Швейцарии. Да. И мы говорим, что нас туда не пустили. Но вот в Москве такую же операцию делают. Легко ли этому человеку танцевать потом? Его толкают…
С. БУНТМАН: Ну понятно. Ну вот скажи мне, Примаков… Ладно, Примаков. Операция, например, как? Я понимаю, это аргумент в полемике, да? Аргумент в зеркале, что вот это так, а вот это тоже так же. Но, с другой стороны, человек баллотируется. Имеет ли прямую вот…
С. ДОРЕНКО: Но он не баллотировался тогда.
С. БУНТМАН: Нет, ну хорошо. Собирается, да.
С. ДОРЕНКО: Но о нем говорили тогда.
С. БУНТМАН: О нем говорили. Человек впрямую идет сейчас к политическому верху. Какое значение имеет сейчас эта операция?
С. ДОРЕНКО: Сейчас объясню. Нам в течение двух-трех месяцев… В течение двух-трех месяцев вся прогрессивная журналистская общественность, особенно либерально-демократическая и московская отдельно, говорила о том, что мы устали от больного президента. Президент нужен настоящий здоровый человек, который сможет не через Таню-Валю, не через Таню Дьяченко и Валю Юмашеву руководить страной. Таню-Валю никто не избирал, как они смеют руководить Россией? Вот что говорили все мои коллеги. И я, будучи втянутым в эту дискуссию, я сказал: "Джентльмены, я принимаю ваши соображения. Я, а не вы, в 1995-м году был изгнан с работы за правду о здоровье Ельцина. Но я также прошу вас обратить внимание, что ваш кандидат тоже нездоров. Он тоже нездоров". Открыл дискуссию не я, но в результате этой дискуссии мы получили спортсмена-разрядника, как вы сейчас можете наблюдать. Превосходный спортсмен-разрядник.
С. БУНТМАН: Да, но его президентство доказывает, что не в одном здоровье дело.
С. ДОРЕНКО: Не в одном здоровье… Но дискуссию о здоровье открыл не я…
С. БУНТМАН: Сергей Доренко сегодня был у нас. Спасибо, Сережа, счастливо.
С. ДОРЕНКО: Спасибо.
Путин приглашал меня в свою команду…
– Сергей, страна знает вас как телекиллера.
– Нет, страна знает меня по-другому, это навязанная точка зрения.
– Навязанная? Так давайте развенчаем этот миф.
– Давайте не будем этого делать, меня устраивают все существующие обо мне мифы. Каждый миф – это прелестно! Часть мифов я конструировал и запускал сам, все они живы, и я счастлив. Термин "телекиллерство" стали применять по отношению ко мне в девяносто девятом году. Тогда лужковская партия облекла в эти слова свою боль поражения. Я говорю об этом с гордостью, смешанной с жалостью к проигравшим.
– В чем заключалась ваша роль в ту предвыборную кампанию?
– У меня, собственно, не было никакой роли. Я обладал свободным сознанием, то есть мог назвать вещи своими именами – сказать то, о чем не принято говорить. В прошлой кампании я всего лишь сказал: "Лужков – лицемер". Все, больше я ничего не говорил. Потом он уже сам завелся, начал кричать, а я просто показывал, как он кричит. Вот и все.
Лужков – лицемер, когда он говорит, что не знает "Мабетекс" и Паколли. У меня лежат фотографии, на которых он обнимется с Паколли. И после этого он говорит, что не знает, что такое "Мабетекс"? Все это просто смешно, я считаю, что Лужков – лицемер, и я об этом сказал. После этого Юрий Михайлович стал обо мне много говорить в прессе и по телевидению, а я все это показывал, и, по-моему, вполне остроумно, с шуточками-прибауточками все это препарировал. По-моему, очень мило получалось. То есть я просто ходил за ним с зеркалом, и получилось, что его отражение вышло разрушительным для него. И кто в этом виноват, спрашивается? Я или он?
– А Примакова вы тоже считаете лицемером?
– Примакова я никогда не критиковал. Я просто честно рассказал о состоянии его здоровья. Лужков тогда, помнится, протестовал против больного президента (Ельцина. – М.В.), я с ним был полностью в этом согласен. Только вот, в отличие от Юрия Михайловича, я в девяносто пятом году из-за этой информации потерял работу. Ложью тогда занимались все вокруг Ельцина, все лгали, что у него легкий приступ стенокардии, а я сказал, что это неправда, что у него серьезные проблемы с сердцем. Меня выгнали с работы из-за того, что я сказал правду, а Юрий Михайлович между инфарктом и шунтированием Ельцина, зная о состоянии его здоровья, танцевал с ним в обнимку на Васильевском спуске. Как вам? Не надо врать. Ельцин нездоров, и Евгений Максимович тоже нездоров, а вы нам его, как говорится, суете в президенты. Это уже, Юрий Михайлович, не просто лицемерие, это – цинизм. Зачем так издеваться над бедным стариком, который только что в Швейцарии сделал себе операцию, заменив свой собственный сустав на железный?
Отстаньте от пожилого человека – ему в девяносто девятом году было семьдесят лет! Я, собственно это и сказал, и показал.
– Вы здорово подпортили тогда репутацию обоим.
– Что значит подпортил? Как это подпортил? Я просто рассказал правду в то время, когда все лицемерно молчали. Вот и все.
– Насколько я знаю, Путин приглашал вас работать в свою команду, но вы отказались. Почему?
– Да, он меня приглашал. Я отказался потому, что я не человек команды. Я не понимаю, что значит командный журналист? Что он делает? Что решила команда, что ли? Я уж лучше в команде телезрителей буду. А вообще я искал способ занять более высокую социальную нишу, наверное, лет до тридцати пяти. Потом мне стало интересно просто делать все, что мне захочется. Собственно, я сейчас этим и занимаюсь.
– Да, но вы могли бы сделать тогда неплохую карьеру, почему вы отказались?
– Я абсолютно не интересуюсь карьерой, да и вообще, что значит сделать карьеру? Это значит стать чиновником?
– У вас появились бы большие возможности для самореализации.
– Я полагаю, что в профессиональном поле я все доказываю себе сам. Абсурдно искать каких-то доказательств из уст президента. Когда Путин сделал мне это предложение, я попросил, чтобы меня пустили в Видяево. Меня туда пустили. Я сделал стопроцентно честный репортаж – рассказал все, что видел. И что же? Меня за это выгнали – вот что. Ну значит, они считают, что в их команде надо работать по-другому, ну а я считаю, что по-другому работать не надо. Тогда, скажите мне, в чем смысл всего этого? Нет смысла работать в команде, в которой люди считают, что я должен что-то утаивать. Мне в такой команде неинтересно.
– Как вы относитесь к Путину? Что думаете о нем, как о политике?
– Я в нем разочарован. Считаю, что Путин серьезно не доработал в чеченском вопросе и в вопросе подавления сепаратизма. Вариант с кадыровским правлением для меня не идеальный – думаю, что во главе сегодняшней Чечни должен был бы стоять русский генерал-губернатор Шаманов. Это мой идеал. Путин сплоховал, струсил, – он слабак.
Мне казалось, что Россия должна вступить на путь модернизации, но за эти почти девять лет, пока он у власти, в России не построено ни одной дороги. Последние дороги были построены ещё при Брежневе! Какая уж там модернизация? Но зато мы только и слышим, что про нанотехнологии, а больше ничего нет.
Путин запретил свободу политической дискуссии в стране – для меня это принципиально важно. Я с ним ссорился и до трагедии "Курска", я поддержал НТВ, когда они защищали Гусинского. В момент ареста Гусинского я вышел и осудил Путина. То есть, у нас с ним был целый ряд принципиальных разногласий и разговоров на эту тему до того, как мы разлучились. Путин не хотел со мной по-настоящему ссориться и всегда приглашал поговорить, но всякий раз пропасть между нами оказывалась все более и более широкой, и в какой-то момент мне стало понятно, что с ним просто неинтересно. С ним скучно. Он скучный парень.
– А что бы вы сделали в стране, помимо дорог, если бы оказались на месте Путина?
– Занялся бы модернизацией социальной жизни через широкий общественный диалог. А он все уничтожил, оставив табуретку на одной ножке. Почему мы так боимся, что он уйдет? Да потому, что табуретка на одной ножке. Все остальные ножки Путин собственноручно уничтожил.
– У вас была возможность самому заняться политикой, почему вы её не использовали?
– А мне нравится быть в стороне. Политик должен все время что-то обещать, что-то врать. Я слишком критичен и саркастичен для того, чтобы быть политиком. Только я начну говорить избирателю, например: "О, избиратель, давайте есть булочки с повидлом", и через мгновение я остановлюсь и скажу: "А, впрочем, почему с повидлом? Почему не с медом или не с маком? А может быть, вообще не нужно есть булочки?" То есть моя критичность не позволяет мне продвигать какую-либо идею. Что бы я ни сказал – сразу же это оспариваю. А если я оспариваю, то как я буду это продавать? Ведь политик – это продавец.
– Политиком, значит, быть не можете, а за КПРФ людей агитируете?
– Я рассказываю людям о том, что у них есть единственная сила, которая ни от кого не зависит. Ни от олигархов, ни от кого-то ещё, а только от избирателей. КПРФ идет за собственным народом – в этом её отличие и сила.
– За кого вы отдали свой голос на прошедших выборах в Госдуму?
– Я член КПРФ с 27 сентября 2003 года. Я голосовал, естественно, за них.
– Вы вели одну из предвыборных кампаний КПРФ, насколько я знаю, довольно успешных.
– Да, я тогда ездил по деревням и селам, объездил тридцать один участок. Везде, где я выступал, победил Харитонов. К сожалению, у меня тогда не было под рукой телевидения. Было б телевидение, он бы у меня везде победил.
– А как вы работали с народом? У вас есть какие-то свои "фирменные" приемы?
– Мы собирали народ в клубе, давали денег электрику, чтобы он включил свет – и вперед. Как я работал? Сначала говорил какую-то преамбулу, а потом уже со мной начинали спорить. Я всегда говорю с людьми о главном – о том, что такое Россия, что такое будущее России, а также о том, что болит – думаю, что в этом, собственно, и заключается секрет успеха. Мы могли говорить на эти темы часами, и люди продолжали говорить ещё долго после того, как я уезжал. Были деревни, где люди никак не хотели расходиться после таких встреч.
– За кого будете голосовать на предстоящих президентских выборах? Кому симпатизируете?
– Я симпатизирую Геращенко. Мне кажется, что он остроумный, неожиданный, опытный и успешный. Геракл – самый классный.