Ольга хорошо помнит, что хоронили танкиста, завернув в плащ–палатку, и что на дереве, над могилой, долгое время была табличка с фамилией и именем погибшего, но только она, к сожалению, забыла их.
Однако нам было достаточно и этого, чтобы убедиться, что мы у цели. Ведь все, что рассказала нам Ольга, совпадало со свидетельствами бывшего комиссара танкового полка Я. Я. Комлова и механика–водителя танка Дмитрия Лавриненко М. М. Соломянникова, с которым у нас тоже шла переписка. Комлов писал, что, когда к штабному автобусу, который находился недалеко от деревни Покровское, в лесу около шоссе, подъехал танк Лавриненко, тело его, накрытое полушубком, лежало на броне танка, а на вопрос Соломянникова, как быть, он приказал экипажу отвезти Лавриненко в ближайшую деревню и там похоронить, чтобы местные жители могли ухаживать за могилой их боевого товарища и командира. Соломянников подтвердил это и даже нарисовал схему места, где похоронили Дмитрия. Только он точно не помнит названия деревни. Он также уточнил, что хоронили они его под одиноким деревом, завернув в плащ–палатку, так как гроб было делать не из чего да и некогда - нужно было снова идти в бой.
Теперь все сходилось, и у нас появилась наконец уверенность, что это именно то место, где покоится прах героя.
Обо всем этом мы написали в истринский горвоенкомат, обратились в облвоенкомат и добились приказа о перезахоронении останков в братскую могилу деревни Деньково.
В марте 1967 года, в дни каникул, истринский горвоенкомат известил нас о времени перезахоронения, и мы с ребятами, волнуясь, отправились в Березовское. Шли трехдневным маршрутом Москва - Истра - Новоиерусалимск - Деньково - Звенигород - Москва. 22 марта 1967 года могила была вскрыта солдатами, привлеченными для этой цели. Я сама, насколько это было возможно, проверяла каждый ком земли, ведь шел март, земля была очень сырой. Мы нашли компас, стекло от часов, ремешок с пряжкой от шлема танкиста, клочок комбинезона, петлицу с тремя кубиками. Все было очень ветхим. Целыми оказались лишь небольшие валенки.
Останки героя были перевезены в деревню Деньково, в братскую могилу, где похоронено более 1400 человек. При захоронении Лавриненко были отданы последние воинские почести, а в почетном карауле в одном строю с солдатами стояли и мои ученики.
Позже копию акта о перезахоронении и вещи бесстрашного танкиста мы передали на хранение в Центральный музей Вооруженных Сил СССР. Все это было сделано в торжественной обстановке в присутствии наших следопытов, а также пионеров дружины имени Лавриненко школы–интерната № 1 из города Армавира и матери героя Матрены Прокофьевны, которая вместе с бывшим комиссаром полка, полковником в отставке Я. Я. Комлевым и армавирскими школьниками впервые совершила в тот год поездку по местам, где воевал и героически погиб ее единственный сын".
На этом, пожалуй, можно было бы и закончить эту повесть, но однажды, совершенно случайно, попалась мне на глаза схема Московской области, изданная в 1973 году, в которой на 10‑й странице черным по белому было напечатано следующее: "Аннино (Горюны). Могила Героя Советского Союза танкиста Лавриненко, уничтожившего здесь 52‑й фашистский танк".
Что это? Ошибка издательства? Ведь мне было известно, что Дмитрий не был Героем Советского Союза, а награжден орденами Ленина. Об этой награде писал в своих книгах и в письме к матери Дмитрия Катуков, и эта информация не вызывала сомнений.
Однако вполне могло быть, что звание Героя Советского Союза было присвоено Дмитрию Лавриненко уже после войны, в наши дни. Вопрос этот надо было выяснить.
Мать Дмитрия, Матрена Прокофьевна, жила в то время в Армавире - это от нашего районного центра Отрадной всего девяносто километров. К ней–то я и решил съездить: уж она-то должна знать, чем был награжден ее сын. Тем более (мне было это известно), что Матрена Прокофьевна после войны переписывалась с М. Е. Катуковым. Помнил маршал, что осталась у Дмитрия на Кубани старушка–мать, одна–одинешенька, вот и писал ей добрые, ласковые письма, как бы напоминая, что по–прежнему любят и помнят гвардейцы ее сына.
Матрена Прокофьевна, небольшого роста худенькая старушка, несмотря на свои восемьдесят пять лет, была еще подвижна, разговорчива, да и на память не жаловалась. На лице ее резкие, глубокие морщины, взгляд приветливый, добрый. Мы сели с ней на скамеечку под молодым топольком и стали неторопливо беседовать.
К сожалению, оказалось, что Матрена Прокофьевна тоже ничего не знала о наградах сына, мало что могла рассказать и о его боевых делах, зато много вспоминала об их довоенной жизни. От нее–то и узнал я о трагической судьбе жены Дмитрия Нины.
Негромко, словно боясь спугнуть налетевшие воспоминания, Матрена Прокофьевна рассказывала:
- Дима расстался с Ниной в Сталинграде, откуда он вместе с частью уехал в Москву. Расставались тяжело, словно было у них предчувствие, что видятся в последний раз. Нина упрашивала Дмитрия взять ее с собой, но это было невозможно, а когда эшелон с танками ушел, она вместе с семьями офицеров вскоре была эвакуирована в глубь страны. Писала мне откуда–то из Средней Азии. Из ее нечастых писем я узнала, что и она готовится идти добровольцем на фронт, учится на курсах медсестер и что будет проситься на фронт туда, где воюет Дима. Рядом быть все же спокойнее. Желание сбылось, ее взяли в армию, но вот на фронт она так и не попала…
…Их эшелон шел на северо–запад. Когда на несколько часов поезд остановился в Армавире, Нина отпросилась съездить в город - навестить мать. Подруг предупредила, что скоро вернется, взяла со столика маленький букетик полевых цветов, собранных во время одной из стоянок, и побежала к вокзалу. Тогда еще Армавир считался тылом. И, хотя дыхание войны остро чувствовалось и здесь, до города еще не доходило эхо орудийной канонады. Поэтому, когда над Армавиром низко пролетели самолеты, а потом несколько взрывов потрясли город, жители поняли, что и сюда вступала война - немцы бомбили железнодорожный вокзал. Это было в начале августа 1942 года.
Ни в тот день, да и никогда больше, Нина не пришла ко мне в гости. А тогда, после бомбежки, приходили ко мне солдаты из эшелона и рассказали, что видели, как она перебегала через железнодорожное полотно, как повернулась к подругам, помахала букетиком цветов и радостно крикнула: "Я на часок к маме…" А потом раздался взрыв, и… - Матрена Прокофьевна замолчала, уголком платка вытерла набежавшие слезы, вздохнула глубоко и горько. И совсем тихо добавила: - Оба были такие молодые, здоровые, красивые. Только бы жить да радоваться… Будь она проклята, война! Сколько горя людям!..
Несколько минут мы сидели молча. Потом я встал, поблагодарил Матрену Прокофьевну за ее рассказ и, извинившись, ушел.
Однако вопрос о наградах не давал покоя, и я снова затеял переписку с однополчанами Дмитрия. Написал в Воронеж бывшему военному фотокору Виктору Егоровичу Шумилову. Тому самому Шумилову, который в маленькой редакции боевого листка бригады Катукова был мастером на все руки, никогда не унывал и сам себя называл "рядовой - кто куда пошлет".
Шумилов и сейчас человек энергичный, страстно влюбленный в свой нелегкий журналистский труд. Он и по сей день, будучи уже на пенсии, сотрудничает в областной газете, собирает все, что связано с историей и боевыми действиями прославленной 1‑й гвардейской Чертковской Краснознаменной двух орденов Ленина, орденов Суворова, Кутузова и Богдана Хмельницкого танковой бригады, в которой сам прослужил с первого дня ее образования и до конца войны.
По инициативе Шумилова в воронежской средней школе № 11 организован музей бригады, в экспозиции которого можно увидеть много фотографий боевых эпизодов, снятых лично им.
Есть в музее и фотографии Дмитрия Лавриненко, а один из пионерских отрядов школы носит его имя.
Здесь, в этом музее, воронежские мальчишки и девчонки встречаются с ветеранами орденоносной бригады, проводят уроки мужества и патриотизма.
Виктор Егорович впоследствии и мне много помог в поиске материалов о Лавриненко, в налаживании переписки с людьми, знавшими его. Но вот в вопросе о наградах и он ничего прояснить не смог: фото Лавриненко с орденами у него не оказалось, сам же он не помнит, были ли они у отважного танкиста. Да, собственно, и вопроса–то такого ни у кого никогда не возникало.
Не желая больше оставаться в неведении, я запросил Центральный архив Министерства обороны и Президиум Верховного Совета СССР. Вскоре пришло два одинаковых ответа, в которых говорилось, что приказом Западного фронта № 0437 от 22 декабря 1941 года Д. Ф. Лавриненко награжден орденом Ленина. О других наградах ни слова. Но непревзойденный танкист–снайпер погиб 18 декабря, а приказ о награждении, как видим, вышел только на пятый день после его гибели. Следовательно, вывод можно было сделать лишь один: при жизни у Лавриненко не было наград. Как ни горько это сознавать, но так уж, видно, получилось тогда, в том страшном, тяжелом и героическом году.
И все же, чтобы уж раз и навсегда самому во всем убедиться, я решил съездить в Центральный архив Министерства обороны СССР и покопаться там в документах.
В Подольск я приехал в начале октября. Когда провожали меня из дому, на Кубани еще была теплынь, на полях продолжалась уборочная суета, а лес только чуть процвел желтыми веснушками. Здесь же, под Москвой, уже дул сырой, холодный ветер, моросил нудный, нескончаемый мелкий дождь, иногда вперемежку со снегом.
"Погодка, как в 41‑м году", - подумал я, вспомнив рассказы фронтовиков.
Надо сказать, от этой поездки я ждал многого. Все–таки предстояло увидеть подлинные документы прославленной бригады, и уж они–то, казалось, помогут все выяснить. Однако очень скоро мой оптимизм угас. Командировка была короткая - всего десять дней с дорогой, но когда я просмотрел перечень документов бригады, то понял, что и этого срока, похоже, хватит с гаком.
Папок с документами за 1941 год было мало, были они тоненькими, а в них в основном списки личного состава, короткие сообщения о некоторых боях, различные хозяйственные бумаги, распоряжения, некоторые приказы и боевые донесения.
Словом, за неделю усидчивой работы все было по нескольку раз перелистано и пересмотрено. Но выписывать было нечего. Даже то немногое, что я взял на заметку, по сути дела, почти ничего не добавляло к уже известному из книг, из журнальных и газетных публикаций.
Расстроенный всем этим, я вышел в фойе отдохнуть, невесело задумавшись над тем, как быть дальше.
Вид у меня, наверное, был действительно неважный, потому что сидевший напротив дородный, с армейской выправкой русоволосый старик со звездой Героя на груди вдруг спросил:
- Что, недолет, молодой человек?
- Хуже, - признался я, - осечка.
- Что так? Пороху не хватило?
- Пороху–то хватает, да вот стрелять нечем…
- Небось родственнику пенсию хлопочешь?
- Нет. Я по поводу 1‑й гвардейской танковой бригады.
- И что же тебя в ней заинтересовало?
- Был там один танкист, - объясняю, - по фамилии Лавриненко. Катуков о нем очень хорошо отзывался. Хотел бы собрать о нем материал, а тут, к сожалению, не густо…
- Ах вот оно что. Маршалу, значит, не веришь, бумажку тебе подавай. Да ты знаешь, что нам тогда, в сорок первом году, и затылок–то почесать некогда было: до бумажек ли тут?.. А уж если и ошибается в чем–то маршал, так в меньшую сторону. Тут ведь, под Москвой, в сорок первом такое пекло заварилось, что и представить страшно, не то что рассказывать. Я сам здесь в мотострелках был. Один вот из всего взвода в живых остался, и то, думаю, случайно. Ни бумажек, ни свидетелей, стало быть, и мне ты не поверишь?
Такая неожиданная реакция моего собеседника несколько смутила меня.
- Ну почему же - верю, и Катукову тоже верю, но тут, понимаете, закавыка одна есть. Танкист погиб, так и не получив наград, а орденом Ленина был награжден за 37 подбитых танков уже после гибели. Но от подписания Катуковым наградного листа до дня гибели Лавриненко успел уничтожить еще 15 вражеских машин… Потому и копаюсь в архивной пыли: может, где–то затерялись наградные документы. Обидно все-таки за земляка.
- Ну это другое дело… Тогда надо искать. - Мой собеседник помолчал какое–то время, подумал о чем–то, а потом опять заговорил: - Не знаю, удастся ли тебе найти эти наградные. На войне ведь не только люди, документы тоже гибли. Да и не они, я думаю, главное. Главное, что люди не забыли твоего Лавриненко, что память о нем жива до сих пор. Ты вот что, собери все, что удастся, и напиши о нем книгу, расскажи, как он жил, как воевал, как любил Родину. Вот это и будет ему наградой. Память, скажу я тебе, самая высокая награда для бойца. Поверь мне, старому солдату.
И верно, есть ли награда выше живой, неувядающей человеческой памяти? Есть ли слава ярче славы, добытой в бою за свободу Родины, за счастье своего народа?
Вернувшись из Подольска, я собрал всю переписку, все документы, все публикации, что успел сделать к тому времени в разных изданиях, и потихонечку, глава за главой, стал писать книжку. Многие тогда говорили мне, что зря, мол, стараешься. Раз не Герой СССР твой танкист, значит, никто и книжку о нем издавать не захочет. Но не писать я уже не мог.
Перечитываю документы, воспоминания однополчан Дмитрия - и правда, не могу понять, как же так получилось, что такому по–настоящему храброму, талантливому танкисту не дали звания Героя.
Начал я снова писать письма, только теперь уже не простым бойцам–однополчанам Дмитрия, а его генералам, журналистам, которые сами видели его в бою, писали о нем и тоже называли его Героем. Я просил у них поддержки. Но они, люди, умудренные опытом жизни, отвечали мне кратко: "Раз во время войны не наградили, то теперь уж вряд ли удастся добиться этого".
Ну что ж, тогда я решил "достать" тех, кто пишет указы о награждении. Со мной, что называется, плечом к плечу встали Герои Советского Союза и Герои Социалистического Труда района, ветераны. Теперь уж могу признаться, что мы с ними отправили письма сначала в крайком КПСС С. Ф. Медунову, потом в наградной отдел Верховного Совета СССР, потом Председателю Верховного Совета СССР и, наконец, в Кремль Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу.
Ответы нам присылали не все, а те чиновники, от которых мы их дождались, твердили одно и то же: "За прежние заслуги наград не дают". Причем в это же время "дорогому товарищу" Л. И. Брежневу Золотые Звезды цепляли чуть ли не каждый год. Мои давние друзья–писатели Гарий Немченко в Москве и Петр Придиус в Краснодаре помогали мне в столицах навести мосты в высокие инстанции. Петр Ефимович, в то время работник сектора печати, по этому вопросу был на приеме у С. Ф. Медунова, ему удалось встретиться с бывшим ординарцем Брежнева - И. П. Кравчуком, который в то время жил на Украине. Узнав историю Лавриненко, Кравчук тоже удивился, как могло случиться, что такой уникальный подвиг остался незамеченным, и тоже пообещал через своих друзей-однополчан из больших кремлевских кабинетов помочь чем сможет. Но, видно, и он ничего сделать не смог. Потом и Л. И. Брежнева не стало. Тем временем я побывал в местах, где воевал Дмитрий Лавриненко. В Подмосковье как раз в то время проходила встреча ветеранов первой гвардейской танковой бригады, причем основные мероприятия были в селе Деньково, где погиб Лавриненко. Одним из организаторов их был в прошлом фронтовик, воевавший в тех местах, Лев Яковлевич Евтюхин. И вот там, на этой встрече, мы с ним и некоторыми ветеранами разработали некий план массированной атаки на кремлевских чиновников, чтобы заставить их обратить внимание на уникальный боевой подвиг танкиста–первогвардейца. Тем временем Генсеком стал М. С. Горбачев, он был с юга и, конечно же, знал, что со Ставропольем граничит кубанский Отрадненский район, мог он знать и названия наших станиц. Его отец, кстати, тоже был фронтовиком.
В чем же состоял наш план?
В 1990 году исполнялась 45‑я годовщина Победы над фашизмом, 49‑я годовщина освобождения Подмосковья и первых побед нашей армии на Западном фронте. Так вот, на встрече с первогвардейцами мы решили в течение года на имя Генсека и Верховного Совета послать как можно больше писем из разных мест с решениями советов ветеранов и просьбой вернуться к рассмотрению вопроса о присвоении Лавриненко звания Героя. На Кубани письма отправили из Отрадненского и Лабинского районов, из Армавира. Фронтовики Подмосковья, где шли бои с участием Лавриненко, тоже пообещали помочь нам. Это же решили сделать и представители совета ветеранов первой гвардейской танковой бригады, лично знавшие и видевшие Лавриненко в бою. Среди них тогда были еще живы многие Герои Советского Союза. Я же на всякий случай сделал копии всех публикаций военного времени, в которых упоминались подвиги Лавриненко, и документов, которые удалось найти.
Не помню, когда точно, но, по–моему, весной 1990 года ночью мне позвонил из Москвы Л. Я. Евтюхин и попросил, чтобы я срочно выслал все, что у меня есть о Лавриненко. Он сказал, что руководителей совета ветеранов первой гвардейской танковой армии вызывают в ЦК. По–видимому, наш план сработал, допекли мы верхушку ЦК своими письмами. Я немедленно выслал все, что у меня заранее уже было приготовлено.
Недели через две Лев Яковлевич снова позвонил и сказал, что в ЦК ветераны были, носили очередное (уже четвертое, ибо три наградных писал М. Е. Катуков) ходатайство, показывали документы, состоялся обстоятельный разговор относительно боевых подвигов Лавриненко.
Теперь надо было ждать. В этот раз у меня было предчувствие, что будет принято какое–то положительное решение. Мне казалось, что это будет накануне Дня Победы (7–8 мая), и я настроился следить за прессой именно в эти, последние перед праздником, дни. А Указ вышел 5 мая 1990 года. Его текст первой услышала моя жена Наталья, когда вечером я пришел домой, она прямо с порога меня и ошарашила.
- Ты ничего не знаешь?
- А что случилось?
- Только что по радио сообщили, что Лавриненко посмертно присвоили звание Героя Советского Союза.
У меня и правда чуть ноги не подкосились. Стою и ничего ответить не могу. Ком подкатил к горлу.
Вечером позвонил Л. Я. Евтюхин и сказал только несколько фраз: "Спасибо тебе. Мы победили. Поздравляю". И повесил трубку. Видно, тоже разволновался и не мог говорить. Следом позвонили Немченко из Москвы и Придиус из Краснодара. С Петром Ефимовичем мы стали планировать, как теперь провести в связи с этим торжественные мероприятия в Бесстрашной.
Недели через две Петр Ефимович снова позвонил мне и сказал, что в начале июня в Бесстрашную приедет командующий Северо–Кавказским военным округом вручать родственникам Дмитрия Лавриненко письмо Горбачева и Звезду Героя.
То был первый и единственный за всю историю Бесстрашной случай, когда в маленькую предгорную станицу приехало столько Героев Советского Союза, столько однополчан Дмитрия, сражавшихся рядом с ним, столько многозвездных генералов, полковников и других высших армейских начальников.
Сцену для выступлений бесстрашненцам пришлось делать прямо на улице, под деревьями, за Домом культуры, который все равно не вместил бы всю ту массу людей.