…И о риторике войны
- Некоторые писатели сетуют, что цензура поднимает голову в России… А вы как считаете? Вам кто-то запрещает писать, говорить, выступать?
- Мне нет. О наступлении цензуры говорят либералы, а они странные люди. Я наших либералов называю гормональными.
- Как?
- У них нет системы идей, совокупного взгляда на мир, а есть какое-то органическое неприятие "этой страны", непонимание ее интересов. Когда они были у власти в 90-е, цензура была, на НТВ Гусинского человеку с русским менталитетом и лицом вообще было не прорваться. Слово "патриот", если помните, было ругательным. В 1993 году после того, как я опубликовал единственную в центральной прессе статью против расстрела Белого дома - "Оппозиция умерла, да здравствует оппозиция!" - меня прикрыли везде, где можно и повыбрасывали из учебников, энциклопедий и так далее.
- Так я не про тогда, а про сейчас!
- Чтобы понять, есть ли цензура, надо "тогда" сравнить с "сейчас". Я, как главный редактор "Литературной газеты", с цензурой не сталкиваюсь, никто мне не говорит, что это надо печатать, а это - нет. В последний раз Чубайс жаловался главному акционеру, что ЛГ его щиплет. Но это было давно. Как писатель я и вообще цензуры не чувствую. Наоборот, просят: поострей, Михалыч! Да, наша информационная риторика стала жестче. Но это специфика войны. Мы находимся в состоянии войны информационной.
Почти весь Запад принял в отношении нас абсолютно манихейскую, черно-белую модель - мол, вот эти хорошие, в Киеве, а вот эти сепаратисты, террористы… А мы, значит, будем на этом фоне розовую полифонию разводить? Тогда все проиграем. А на кону сейчас Россия. Если не удастся остановить коричневый вал, который идет с Украины, если у нас под боком образуется спонсируемое и вооружаемое Западом квази-фашистское или фашистское государство, - это будет катастрофой. Луганск придет в Москву. Почему наши либералы не считают профашистский режим на Украине злом, я не понимаю. Чего они дожидаются? Хрустальных ночей в Киеве или Харькове? Желтых звезд на одежде и лагерных номеров на коже? Если ради победы над поднимающим голову фашизмом нужно ужесточить риторику информационную, спрямить какие-то характеристики, говорить шершавым языком плаката, это нормально, и никакого отношения к свертыванию свободы слова не имеет.
- О чем еще вам думается в ваши юбилейные дни…
- Мы же не хотели говорить о юбилее!
- Не удержался…
- Думаю, как рассадить всех друзей, которые придут меня поздравлять, чтобы всем хватило выпить и закусить.
- А еще?
- О том, что мы не имеем право потерять тот хрупкий социальный мир, который сейчас сохраняется в России. Посмотрел "Солнечный удар". Михалков, конечно, - талантище, человечище и глыбища, но из фильма непонятно, почему произошла революция, если в России было все так хорошо. Почему мальчик Егорий стал душегубом, потопителем России и русских офицеров? Британец Дарвин, евреи Землячка и Бела Кун с толку сбили? Слишком просто. Сейчас мы, кажется, повторяем ту же ошибку. Возможно, с Рублевки социальный мир в Отечестве и кажется незыблемым, но это не так. Слишком велик разрыв между бедными и богатыми, слишком многие поступки власти необъяснимы, слишком обнаглел верхний класс…
- Что за верхний класс?
- Те, кто разбогател на приватизации, на взятках, раздулся на природном газе… Пусть оглядятся, возможно, мальчик Егорий уже работает у них садовником…
Мои герои не слезают со сцены?
- Юрий, в последние недели герои Полякова, извините, не слезают с экрана и со сцены. Это что, специально к вашему 60-летию? "Как боги" Татьяна Доронина поставила. Потом "Грибной царь" на канале "Доверие"…
- Ну, естественно, любой юбилей предполагает какой-то смотр достижений, скажем так. Хотя что-то просто совпало. Премьера моей новой пьесы "Как боги" во МХАТЕ им. Горького у Дорониной планировалась на конец прошлого сезона… Фильм "Грибной царь" Михаил Мамедов снял года 4 или 5 назад. Но там была какая-то чисто юридическая закавыка, вот только сейчас лента попала на экран. И я, конечно, благодарен каналу "Доверие", что они его показали. На канале "Культура" покажут еще раз фильм "Козленок в молоке", который поставил Кирилл Мозгалевский. Может быть, что-то еще покажут. По моим книгам ведь снято много фильмов, практически все мои вещи экранизированы. Сейчас вот веду переговоры об экранизации "Гипсового трубача". И спектаклей тоже много идет - только в Москве шесть.
- А по России?
- Думаю, где-то в 35–40 театрах. Это много. Я могу сказать без ложной скромности, что никого из современных драматургов так не ставят. Тем паче, на большой сцене.
- Вы всегда любили в прежние годы по провинции ездить…
- А я и сейчас езжу. Вот мы с женой Натальей посмотрели "Как боги" в Туле, в Белгороде, во Владикавказе, в Ереване, в Пензе. Побывали в Венгрии, они поставили "Хомо эректус" - очень смеялись венгры. МХАТ свозил "Грибного царя" в Китай. И там был смешной разговор. Вообще в Китае я весь переведен, меня там любят.
- Почему?
- Им интересно то, что я пишу. Там много китайцев, которые по-русски говорят, которые учились у нас - они подходят и говорят: какие вы счастливые, у вас со сцены можно говорить о коррупции, о злоупотреблении властью, можно критиковать власть, можно иронизировать, смеяться даже над ней, сердечной. Я спрашиваю - а у вас нельзя? Нет, отвечают, нельзя. Зато у вас, говорю, коррупционеров расстреливают! - Улыбаются и кивают: "Да, расстреливают, но со сцены нельзя…"
- Какие, Юрий, у вас смешные разговоры.
- А жизнь вообще - штука смешная. Если бы не смерть в конце…
Чего еще ждать от этого писателя?
- А сами себе на юбилей вы что подарили?
- Скорее - читателям. 13 ноября издательство АСТ представит первый том моего десятитомного собрания сочинений, которое будет выходить в течение трех лет. Выходит сборник моих пьес "Как боги" - семь пьес о любви. Заканчиваю новую пьесу для Театра сатиры. И еще - новый роман, который выйдет в будущем году в издательстве АСТ и в сокращении в двух номерах журнала "Москва". Роман, я думаю, вы прочитаете с особым интересом.
- О чем он?
- Как всегда, о человеческих отношениях, о любви… Но действие происходит в журналистской среде. Меня интересует судьба журналиста, который в конце 1970-х - в начале 1980-х пошел в поход за правдой, за честным словом - и где он оказался сейчас?
Но события происходят в двух временных пластах. Это 1988-й - разгар перестройки и сегодняшний день. И вообще это роман о перестройке. Эта эпоха литературой не отражена по-настоящему. Говорить о перестройке во время самой перестройки было не просто. Мы написали с Евгением Габриловичем, классиком советского кино, сценарий о перестройке в 1987 году. И на Мосфильме его тогда закрыли. Потому что наш прогноз о том, что происходит в обществе и чем все закончится, был неутешительный, хотя абсолютно точный - все потом подтвердилось.
- Так вы все знали?
- Нет, это нас художественная логика к этому привела. Мы ничего не знали. Главную роль должна была играть Ирина Муравьева, а снимать - ее покойный муж Леонид Эйдлин. Но четвертое объединение Мосфильма под управлением В. Наумова, смелого, когда надо Сталина в Тегеране застрелить, просто испугалось, вышел большой скандал, нас обвинили в подкопе под перестройку… Габрилович был потрясен до основанья и больше не написал ни одного сценария. Я, молодой и жизнерадостный, оправился и пошел дальше, поняв: когда люди бьются за свою свободу слова, они попирают чужую свободу слова. Как преодолеть это противоречие, не знаю… Может соображу, пока буду ждать следующего юбилея, о котором, я надеюсь, мы поговорим, если даст Бог…
Беседовал А. Гамов
"Комсомольская правда", 12 ноября 2014
"Да, мои герои чем-то похожи на меня. Но и Мастер был чем-то похож на Булгакова"
Известный писатель земли русской. Юрия Полякова можно не любить, в корне не соглашаться с его высказываниями, но талант… Честно скажу, всегда получаю почти физическое удовольствие от его литературы. А самая главная его черта - удивительное чувство времени, что прошлого, советского, что сейчас. Как ни относись к его всегда спорной публицистике, но в своих книгах Поляков не врет. Никогда. Сегодня Юрию Михайловичу исполняется 60 лет!
"Поставьте меня руководить экономикой, я все развалю"
- Юрий Михайлович, давайте подведем промежуточные итоги. Вы известный писатель, драматург, ваши пьесы идут во многих странах, тиражи хорошие, главный редактор известной литературной газеты, доверенное лицо Путина… Жизнь удалась?
- Скорее да, чем нет. Я хотел стать писателем, я и стал писателем, я хотел стать драматургом, я стал им. Не могу сказать, что хотел стать главным редактором, но когда предложение поступило, то стал и редактором. Сделал с единомышленниками именно такую газету, которой мне не хватало в 90-е годы. Но, заметьте, я не говорю - удалась, а скорее да, чем нет. Например, я всю жизнь хотел выучить в совершенстве английский язык. Я его так и не выучил - в совершенстве. Видимо, у меня слишком много места в голове занято литературой и общественной деятельностью, а изучение языков требует некоего мозгового вакуума.
- Ну, тогда про общественную деятельность. Как часто в жизни вы меняли свои взгляды? Есть выражение, что не меняются только дураки. И другое выражение, что менять взгляды можно, но только один раз.
- Мои взгляды претерпевали определенные изменения, они корректировались, они уточнялись, приобретали нюансы. Но кардинально я свои взгляды никогда не менял. Я был воспитан как советский человек. Для советского человека всегда было свойственно сверхценное отношение к государству. Оно у меня осталось. Если взять мою публицистику 90-х годов, когда я был в жесткой оппозиции к той власти, то там моя постоянная тема - забота о восстановлении разрушенного государства.
- А почему вы не говорите о том, что вы писали в 80-е, когда вы, извините, разрушали государство?
- Это неправильная постановка вопроса. У меня, кстати, на эту тему есть эссе довольно смешное "Как я был колебателем основ". Дело в том, что я по профессии писатель. А писатель, который не обладает социальной чувствительностью и не видит недостатков общества, не интересен, тогда он плохой писатель. Понятно, что советская система была в кризисе, и любой объективный писатель, особенно с сатирическим уклоном, как я, не мог этого не заметить. Но я хотел рассказать о плохом, чтобы стало лучше. Например, когда я писал "Сто дней до приказа", показывал дедовщину, что вообще было закрытой темой, я никогда не призывал упразднить армию из-за того, что там есть дедовщина. Помню, в году 91-м меня пригласил в свою передачу Познер, шла речь об армии. Участники начали ее громить: мол, не нужна, разогнать… А я стал за неё заступаться. Познер вдруг говорит: "Как же так, вы же написали "Сто дней до приказа"?" И что? Куприн написал "Поединок", но он же не призывал к поражению России в германской войне. То же самое и с комсомолом. Мне не нравилось "обаппарачивание" комсомола, не нравились молодые функционеры, для которых главным была, прежде всего, карьера, личное благосостояние. Кстати, я правильно их проинтуичил, многие из них стали миллионерами. Но я никогда и нигде не говорил, что в нашей сверхцентрализованной стране не нужна государственная молодежная организация. Я считаю, что советский проект вполне был реформируем. Его можно было модернизировать, не разрушая. Это как реконструируют завод, не прекращая выпуска продукции. А мы взорвали завод.
- То есть, если бы Андропов прожил ещё лет пятнадцать, а Горбачев вообще бы не пришел к власти, то тогда…
- Я думаю, ничего бы не развалилось, если бы генеральным секретарем стал, например, Романов, военный системщик. В чем беда Горбачева? Он гуманитарий. Как я, например. У него мысль за языком не поспевает. Поставьте меня руководить экономикой, я всё развалю. Тут нужен системный человек.
- Но тогда бы ни в армии не произошло никаких гуманитарных реформ, о чем вы писали, ни в комсомоле. Всё бы заморозилось, и система просуществовала бы не шесть лет, как при Горбачеве, а, скажем пятьдесят, но потом все равно бы рухнула.
- Не факт. Александр Третий "подморозил" пореформенную Россию, и это был последний расцвет империи. Андропов, кстати, был человек хорошо образованный, коллекционировал и разбирался в западном изобразительном искусстве.
- Многие кгбэшники был образованными, ну и что?
- Я к тому, что западный политический и экономический опыт был ими изучен. Думаю, там план был такой: сначала привести в рабочее состояние то, что есть, а уже потом начинать какие-то реформы. Собственно, это был китайский путь.
- А по-моему, когда вы писали первые свои две вещи, так сильно нашумевшие, вы так не думали. Может, просто вы стали в два раза старше и это проблема ваших чисто возрастных изменений? Хотя и на этот счет есть хорошее выражение: плох тот, кто в молодости не был романтиком, а в старости не стал консерватором.
- Нет, это не совсем так. Первые свои повести я написал, когда ещё никакой перестройкой и даже Андроповым не пахло. "Сто дней" я написал в 80-м году, а "ЧП районного масштаба" в 81-м. Надо сказать, что впервые главу из "ЧП" - "Собрание на майонезном заводе" - опубликовали в газете "Московский комсомолец". Это была одна из первых публикаций нового главного редактора, бывшего первого секретаря Краснопресненского райкома ВЛКСМ Павла Гусева, за которую он получил свой первый редакторский выговор. Так что я писал абсолютно искренне: мне это не нравится - я должен рассказать. Чисто советский взгляд. Это мы сейчас понимаем: оттого, что ты это всем рассказал, ничего не изменится к лучшему, даже может хуже будет.
- Но в России всегда отношение к слову было сакральным.
- Правильно. У нас всегда так - какие-то социальные язвы сначала получали отражение в литературе, а потом появлялись политические решения. Сначала долго писали о том, что надо отменить крепостное право. Отменили. Потом писали о язвах самодержавия. Отменили самодержавие. Я был воспитан в иллюзиях позитивистского идеала. Хотел улучшить жизнь. А то, что повести получились такими острыми и ехидными - ну, писательская оптика такая. Многие же писали о советских недостатках и где это всё. А "ЧП" до сих пор переиздается.
- И до сих пор актуально. Как ни реформируй армию или комсомол, всё остается там же, в том же самом виде. Просто комсомолом это уже не называется.
- Недавно в одном магазине я презентовал свою очередную книжку, давал автографы. Кто-то "Козленка в молоке" подносит, девушки, конечно, "Парижскую любовь Кости Гуманкова". Вдруг парень лет 18 мне "ЧП районного масштаба" дает. Я удивился: а почему у вас именно эта книжка. А он мне: "Вы знаете, мне интересно, как это было, что это за комсомол, я о нем только слышал". Получается, что сейчас это источник объективной информации о той эпохе.
- Да нет, ещё раз говорю: такой писатель, как вы, тем и хорош, что предвидит ситуацию. Мы же в России всё время ходим по этому заколдованному кругу. Тем более, что ментальная реинкарнация Советского Союза уже происходит.
- Она и не могла не произойти. Я даже считаю, что она запоздала. Если бы у нас десять лет во власти не были откровенные западники, нацеленные на максимальное ослабление страны, как условие вхождения в "цивилизованный мир", то это всё началось бы раньше.
- И вы сейчас это приветствуете? Вам это приятно, ласкает слух?
- Ласкает, а что? И я понимаю, что такое огромное пространство, разноязыкое, разноконфессиональное, разноклиматическое, по-другому удержать невозможно. У Булгакова в "Днях Турбиных" есть монолог, по-моему, Мышлоевского про Россию. Вот, говорят, Гражданская война, всё разваливается. Да ничего не разваливается, отвечает Мышлоевский. Россия как стол. Ты можешь его на ножки поставить, на бок, всё это будет Россия. Имеется в виду, что за многие столетия это огромное пространство выработало свою форму государственности, которая вне идеологии, вне социального или экономического устройства стремится облечься в свою, привычную форму. Причем, началось это раньше, чем принято думать. Зачем Ельцин вернул двуглавого имперского орла, если хотел строить страну, приятную во всех отношениях?