войсками. В продолжение этого лета Самойлович и Дорошенко вели
между собою, так сказать, письменную полемику универсалами
и письмами, стараясь каждый обвинить другого, а себя
выгородить. <Ты меня хулишь за союз с бусурманами>, - писал
Дорошенко, - <но ведь и давние князья российские против своих
недругов призывали бусурманские силы, и Богдану Хмельницкому
пришлось дружить с татарами, когда ляхи-христиане стали нам
главными неприятелями… И я, предков своих пестуя славу, прежде всего милости и обороны искал у польского короля, но
польский король милости мне не дал, а к царю после андрусовской
Бывшая река в Роменском уезде, Полтавской губ.
Местечко Пирятиыского уезда, Полтавской’ губ.
290
комиссии, нас разлучившей, невозможно уже было нам
обращаться; и так мы, всего Войска Запорожского советом, склонились к
турскому султану под оборону>. - Куда нам равняться с
князьями российскими! - писал на это Самойлович, - равные с
равными должны быть сравниваемы, а российские князья были
независимые владетели. Впрочем, про этих князей хроники
свидетельствуют, что немного они от помощи бусурманской вос-
прияли себе; напротив, их державы оттого на долгое время
разорвались и ни во что обратились. И гетманы союзами с неверными
никакого добра народу и войску не учинили, а только, досталь
отчизну свою и благочестие на правой стороне искоренили и
завели многое множество братии своей в вечную неволю бусурман-
скую. Вот и теперь, кто-виноват, что народ на сю сторону валит: не от великой прохлады сюда идут, оставя свое имущество, а от
турецкой неволи с душами убегают.
Отправивши письма к польским гетманам из Яготина, Ромо-
дановский и Самойлович послали на. правый берег отряды под
начальством - первый Вульфа, а второй - генерального асаула
Лысенка. Серденята1, остававшиеся в Корсуне, бежали в Чигирин, а после их ухода жители из Корсуна, Мошны, Млеева, Богуслава, Насташки и окрестных селений пошли на левый берег.
Самойлович давал приказание переяславскому полковнику Войце-Сер-
бину и полковнику охотному Новицкому не расселять их вблизи
Днепра, но отправлять на новоселье в дальнейшие места. Не так
легко удалось беглецам из Торговицы, в числе трех тысяч
собравшимся на левую сторону по поводу слуха, что Дорошенков
резидент Астаматий ведет турок. Дорошенко послал против
беглецов татар, а те захватили их в полон. В начале сентября ка-
невский полковник доносил Самойловичу, что атаманы ольховскйй
и звенигородский привезли в Канев 1.000 возов с переселенцами, и полковник всех их переправил через Днепр. Тогда к Ромода-
новскому и Самойловичу приехали корсунские козаки - пасынок
Богдана Хмельницкого Степанко с товарищами: они объявили, что
Дорошенко посылал их с судьею Чернявским находиться при хане
во время ханского похода в Польшу, а когда хан с
Ибрагим-пашою, сопровождавшим его, повернул в Волощину, козаки, отпущенные ими к Дорошенку, не пошли в Чигирин, а отправились
на левую сторону и присягнули царю. Польские войска проникли
тогда в Корсун, нашли его совершенно безлюдным и сожгли. Тогда
окончательно опустело и все Побужье. Жители, остававшиеся еще
там, выгнали от себя поставленные польские залоги и пустились
в волокиту.
* Серденята есть перевод турецкого слова серденгести-, что значит
беспощадные. Так назывался у турок отдел их войска. (Маншт., стр. 158).
10* 291
Все это приближало Дорошенка к неизбежному падению. 10-го
августа лишился он своего многолетнего друга и советника, митрополита Тукальского," который скончался, ослепши незадолго до
смерти. Не было у Дорошенка ни малейших средств остановить
бегущего в царские области народа; не присылали к нему для
удержания прочан ни турецких, ни татарских сил, и ему
представлялась возможность скоро остаться одиноким в пустыне. В
числе пришедших с правой стороны к Самойловичу был Василий
Леонтьевич Кочубей, которому суждено было приобрести громкую
трагическую известность впоследствии. Начавши службу еще при
Бруховецком в гетманской канцелярии, тогда он был подписком
или канцеляристом у Дорошенка, приобрел у него большую
доверенность, и Чигиринский гетман посылал его в Турцию. На
возвратном пути челядник украл у Кочубея важные бумаги и
убежал. Кочубей после того не смел явиться к Дорошенку, переправился к Самойловичу и сообщил такие вести о Дорошенке.
<Грызет сам себя Дорошенко, - говорил он: - надеялся на турок и
татар, но те и другие мало подают им надежды. Крымцы
гневаются на него за то, что мало почитал и ценил их, а считал за
таких союзников, которые, по приказанию турецкого султана, дол-
? жны делать ему услуги. Да и у самих турок такое слово носится: взять бы этого Дорошенка, со всеми будучими при нем козаками, да и задать на каторги, чтоб они больше нас, турок, не смущали
и не чинили смуты промеж монархами. Вот как про Дорошенка
говорят его союзники, а свои украинские люди, какие еще
остаются в его владении, все гнушаются им от большого до малого.
В самом Чигирине при нем нет ни полковника, ни обозного, ни
другого кого из старшин, чтоб ему был дружелюбен, кроме разве
родни его, да .писаря, да судьи>.
Увидел Дорошенко, что приходит пора ухватиться за
последнее средство спасенья, которое он приберегал к концу: не манить
более московского государя, а отдаться ему прямо, искренно. Но
ему хотелось всетаки сдаться так, чтобы выговорить себе и
безопасность, и спокойное житье на старость, а если можно, то
сохранить и гетманский титул. Довериться безусловно Самойловичу, которого он оскорблял, казалось ему слишком рискованным делом; во всяком случае, ему пришлось бы проститься со своим
гетманством. Дорошенко решился еще раз сделать опыт - устроиться
так, чтобы, присягнувши московскому государю, остаться в
гетманском достоинстве. И прибегнул Дорошенко к такому извороту: получил он свое гетманское достоинство от войска - войску он
и сдать его должен, а это войско может его и снова избрать
гетманом. Но козацкого войска на правом берегу у него уже не
стало; правобережные полковники от него отступились, козаки
или ушли на левую сторону, или, оставаясь еще на правой, не
292
хотели ему повиноваться; поспольство беспрестанно бежало, воссоздать и пополнить войско было уже не из кого. Дорошенко
решился показать, что считает настоящим Войском Запорожским
Сечь, и задумал перед сечевиками сдать свое гетманство, положить клейноты и принести перед ними присягу на верность царю.
Недаром старейший гетман Богдан Хмельницкий в первый раз
получил свое гетманское достоинство в Сече; с тех пор в Сече
сохранялась высокомерная уверенность, что сечевое товариство
есть лучший цвет козачества, что оно-то и должно управлять
судьбою всей Украины. Когда Дорошенково письмо с таким
предложением пришло в Сечу, там находились донские казаки с своим
атаманом Фролом Минаевым, прибывшим туда, чтобы воевать
вместе с запорожцами против крымцев. Кошевой атаман, знаменитый Иван Серко, постоянно был той мысли, что гетман должен
быть избран в Сече; потому-то он и поддерживал Ханенка против
Дорошенка, но когда Ханенко сошел со сцены, Серко возобновил
прежнюю дружбу с Дорошенком, и давал ему совет не отдавать
клейнотов ни московскому боярину, ни левобережному гетману.
Теперь, получивши Дорошенково письмо, Серко созвал на раду
все сечевое товариство. То была <черневая рада>: в ней
участвовали все запорожцы, не по чинам. И донцы, хотя гости, но все
же по званию козаки, приглашены были к участию в раде. Письмо
Дорошенка было прочитано, и вся рада приняла его предложение
с восторгом.
10-го октября Серко и Фрол Минаев с толпою запорожцев, донцов и калмыков прибыли к Чигирину. Дорошенко встретил их
в предшествии духовенства с хоругвями и образами, и созвал на
раду всех остававшихся у. него в Чигирине Козаков и посполитых.
В этом собрании Дорошенко положил свои войсковые клейноты -
булаву, бунчук и знамя, и пред св. Евангелием произнес присягу
на вечное подданство царю Алексею Михайловичу. Взамен
запорожцы произнесли присягу в том, что <Дорошенко будет принят
царским пресветлым величеством в отеческую милость и останется
в целости при ненарушимом здоровье, чести и пожитках, со всем
войском, при нем находящимся, сохранивши свои войсковые
клейноты, не подвергаясь отмщению за свои прежние вины, и от
всех неприятелей: татар, турок и ляхов - будет царскими
войсками защищаем и обороняем, а все запустелые места на правой
стороне наполнятся снова людьми и будут вовеки тешиться
вольностями и разживаться, как левая заднепровская сторона>.
Серко взял от Дорошенка войсковые клейноты и увез в Сечу, а 15 октября известил Малороссийский приказ о происшедшем
важном событии и от имени всего запорожского коша бил челом, чтоб Дорошенко был принят милостиво, сообразно данной им
присяге верно служить царскому пресветлому величеству.
293
Архиепископ Лазарь Баранович послал Дорошенку
похвальную грамоту, но гетману Самойловичу было до крайности
неприятно это происшествие, и он писал в Малороссийский Приказ в
таком смысле: <Поступок Дорошенка не более, как лукавство. Не
приходит ему помощи ни от турок, ни от татар, а тут ляхи в
гостях, да и мы недалеко, свой же край под его владением совсем
опустел. Вот он, в соумышлении с Серком, и пустился на обман, чтобы время как-нибудь протянуть и перезимовать, съестные
припасы с нашей стороны получать и бежавших людей снова
перезвать к себе, а весною по-прежнему смуту завести>. В Москве
приняли проделку Серка также неблагосклонно и написали ему, что он взялся не за свое дело, а за такое, которое по царской
воле уже положено было на боярина Ромод^новского и на гетмана
Самойловича. Серко в это время шагнул еще далее в своем
самоуправстве, и 20 декабря разослал универсалы в полки
Черниговский, Стародубекий, Нежинский и Прилуцкий о подданстве
Дорошенка. За это новое присвоение прав гетмана, который один
только мог посылать к полковникам универсалы; Серко
немедленно получил опять из Малороссийского Приказа выговор с таким
предостережением: <коли ты начнешь писать мимо гетмана к
полковникам или к каким-нибудь другим урядам, которые тебе ведать
не указано, то знай, что таких твоих писаний не велено им
слушать>.
В январе 1676 года приехали в Москву Дорошенковы
посланцы: тесть его Яненко и Семен Тихий. Они привезли бунчук и
санджаки, которые турецкий султан назад тому четыре года
присылал Дорошенку, когда тот стоял под Уманью. Санджаки эти
были: два тафтяных знамени, одно красное, другое желтое с
красною каймою. Такие знамена, как знак поверяемой от падишаха
власти над краем, давались всегда крымскому хану и всякому
турецкому подручнику. Посылая эти санджаки в Москву, Дорошенко писал, что оставил у себя еще один клейнот - булаву, подаренную ему турецким султаном под Каменцом, оставил ее
для того, чтоб можно было ему прилично явиться в Москву, когда
великий государь дозволит ему видеть свои царские очи. <Я давно
уже, - писал Дорошенко, - хотел совершить доброе дело, но не
мог за препоною от властолюбцев, потому что, когда на съездах
предъявлялись грамоты царские, польские и турецкие и
спрашивалось: при котором государе нам оставаться, все приговаривали
держаться турецкого султана. Если б я противился, они бы много
гетмана себе выбрали, а всетаки держались бы поганых. Да не
меньше того и заднепровской Украины власти нашему доброму
делу старались помешать из зависти, чтоб мы не получили от
вашего царского пресветлого величества такой же благодати, какою они пользовались>. Приглашенные к боярину Матвееву, по-
294
сланцы объявили, что <Дорошенко не стоит на том, чтоб ему
оставаться гетманом, а только просит, чтоб ему с его сродниками
и со всем поспольством, при нем будучим, дозволили жить на
правой стороне и не переводили никого насильно на левую
сторону; этого они все боятся, потому что у них слух носится, будто
прикажут на правой стороне все города и дворы пожечь и жителей
перевести>.
- Зачем, - спросил Матвеев, - Дорошенко сам не едет к
Ромодановскому и Самойловичу, или в Москву к великому
государю?
- Остерегается, - отвечал Яненко, - чтоб с ним не
поступили так, как поступил Бруховецкий с Сомком: боится, чтоб не
схватили его на дороге.
- А зачем, - спросил Матвеев, - Дорошенко принял
санджаки от поганого турецкого султана?
- Он не хотел их принимать, да войско приказало, - был
ответ.
Прием привезенных от Дорошенка знаков гетманского
достоинства происходил 12-го января с торжественною церемониею
Козаки везли с малороссийского двора в царский дворец бунчук, булавы, санджаки и султанские грамоты1. Знамена везли волоча
по земле тафту. Их принесли перед столовую палату, откуда
смотрел государь, потом тем же путем унесли на малороссийский
двор и там угощали посланцев2.
При отпуске Яненка дана была ответная грамота Дорошенку
в таком смысле. Государь похвалял его за желание отступить от
турецкого султана и отдаться в подданство царю, обещал
дозволить ему со всеми сродниками жить, где пожелает, но гетманство
свое он должен был сложить с себя; гетманом надлежало быть
на обеих сторонах одному Самойловичу. Народ в правобережной
Украине мог жить на своих местах, не страшась ни
насильственного переселения, ни отдачи полякам во владение. Однако
присяга, данная Дорошенком перед запорожцами в Чигирине, не при-
1 Привезено было две булавы: первая <с напоями золотыми и с
каменьями; черневые места и гнезда, куда вставлялись каменья - золотые; тринадцать камней, шесть изумрудов, семь лалов; меж черневых мест
земля и рукоять серебряные, чеканные. Другая булава с золотым яблоком
и с золотою рукоятью турецкой работы, яблоко сквозное, в яблоке камень
яхонт, граненый, расшибень, рукоять через полосу черневая, а в конце
рукояти бирюза; на яблоке и на рукояти три пояса, в них одиннадцать
изумрудных искорок>. Грамот или привилегий турецкого султана
прислано четыре. Они были на пергаменте, нисаны через строку и через две
золотом, с огромным султанским титулом. Эти грамоты были тогда же
переведены в Малороссийском Приказе (А. И. Д., кн. 37, л. 378).
2 Кроме Яненка Тихого в Москву прибыли тогда писарь, асаул, хорунжий, 2 сотника и 38 рядовых Козаков.
295
знавалась действительною, и Дорошенко, сообразно прежнему
царскому указу, непременно должен был ехать на левую сторону
и присягнуть перед св. Евангелием в присутствии гетмана Са-
мойловича и князя Ромодановского. Вместе с посланцами Доро-
шенка были в Москве посланцы от Серка; отправляясь в обратный
путь, они повезли с собою царскую грамоту кошевому с выговором
за самовольное принятие на себя того, что поручено было от царя
не ему, а другим.
30 января того же 1676 года скончался царь Алексей
Михайлович. От имени преемника его, царя Феодора Алексеевича, из
Малороссийского Приказа в марте был послан к Дорошенку
стольник Деримедонтов (или Деримонтов) с тем, чтоб от него принять
присягу царю на месте, не обязывая Дорошенка ехать к Самой-
ловичу и Ромодановскому для этой цели. Посланец заехал прежде
к Самойловичу. Гетман, увидавши, что грамота к Дорошенку
написана ласковым тоном и притом с вичем (что означало
уважительное обращение), ужаснулся, понявши, что новое
правительство хочет изменить прежний способ обращения с Дорошенком.
Самойлович взял на свой страх смелость задержать Деримедон-
това и написал в Приказ представление, что с Дорошенком не
следует обращаться так уважительно и вовсе не посылать в Чи-
гирин для отобрания у него там присяги, а привести Дорошенка
на сю сторону, хотя бы и военною силою. По таким
представлениям гетмана указано было снова поступать сообразно указам
покойного государя и приглашать Дорошенка на левую сторону
для произнесения присяги перед князем Ромодановским и
гетманом Самойловичем.
Тогда гетман и боярин Ромодановский опять начали посылать
к Дорошенку гонцов одного за другим, повторяя приглашение
ехать на левую сторону, присягнуть и сдать свое гетманство
Самойловичу. Дорошенко под разными предлогами увертывался: то
говорил, что ожидает возврата посланцев своих из Москвы, то -
что нельзя ему оставить Чигирина из опасения неприятельского
нашествия, то, наконец, что не может сдать булавы без войсковой
рады и т. п. Посланцы, посылаемые к нему, замечали, что он
как бы издевался. При одном, например, он, упомянувши об
отправке санджаков в Москву, сказал: не велика потеря для
султанского величества какое-нибудь портище тафты!> Другой, приезжавший к Дорошенку от князя Ромодановского, приглашенный
к обеду, был свидетелем такой сцены. За столом сидели
оставшиеся при Дорошенке старшины, какой-то приехавший от
Самойлов ича игумен и запорожцы, прибывшие из Сечи. Когда гости
подпили, запорожцы стали убеждать Дорошенка не отдавать
булавы гетману-поповичу.
Дорошенко налил вина и возгласил:
296
- На том пью перед вами, что мне гетману Самойловичу
булавы не отдавать! Войско мне булаву дало - войску я и отдам
ее назад! Кому захотят, тому пусть и передадут!
- Мы булавы никогда не отдадим, - сказал обозный Бере-
жецкий, - а станет у нас силою ее попович отнимать, так будем
за нее биться.
- Пане гетмане! поезжай с войсковыми клейнотами и с
булавою к нам на кош! - сказали запорожцы.
Дорошенко обратился к игумену, который до сих пор не
вмешивался в разговор, и промолвил:
- Скажите гетману Самойловичу, что Петро Дорошенко своих
клейнотов и булавы ему никогда не отдаст!
Игумен продолжал молчать. К концу обеда Дорошенко
разгорячился и, обратясь к запорожцам, сказал: - Панове товарищи, не выдавайте меня, как донцы Стеньку