* * *
Сестра пыталась играть с Сэмми после школы, пока Пол грыз гранит математической науки. Я наблюдал за ней с иронией.
- Что ты делаешь? - спросил я наконец.
- Хочу научить его трюкам.
- Каким?
- Ну… Я хочу научить его пантомиме.
- Это смешно.
- Ты так говоришь, потому что дурак.
- Сама дура.
- Ты ничего не знаешь о собаках!
В этом она, конечно, была права, но я мог дать руку на отсечение, что у нее ничего не получится. Этот пес не знал ни одной команды - потому что его хозяева их не знали - и питался хрустящими подушечками, которые я скармливал ему за неимением другой еды. Ему преподали всего один урок - когда он попытался изнасиловать пылесос фирмы "Электролюкс".
Пол первым заметил перемены. Поначалу они были едва уловимы - что-то не поддающееся описанию, но несомненно присутствующее. Скорее внутреннее, чем внешнее. А потом Сэмми стал меняться на глазах.
Во-первых, он уменьшился в размерах. Во-вторых, он дергался каждый раз, когда за окном проезжала машина. Да что там машина - он все время казался напутанным, словно долго бегал от полицейских.
- Что случилось с Сэмми? - спросил однажды брат. - Он больше не грызет мои ботинки. И смотрите-ка, он теперь гадит на газеты, как велит мама. Он упал духом.
Мама, собиравшая нам шоколадные кексы на полдник, неожиданно заторопилась. Мне стоило бы насторожиться: это были огромные кексы с символом Супермена из "Бакалейной Маккуса".
- Сэмми заболел, - сказал я позже за ужином. - Ему больше не нравятся хрустящие подушечки.
- Что за глупости, - ответила мама. - Всем нравятся хрустящие подушечки.
- Только не Сэмми. И не теперь.
В конечном счете мы нашли еду ему по вкусу - это оказались сырные палочки, - а сестра научилась усаживать пса, нажимая ему на ляжки. То обстоятельство, что собака рефлекторно сядет, если нажать ей на ляжки, ничуть не омрачало триумфа Че.
- Смотрите! - кричала она. - Сэмми сидит! Ну смотрите же! Вы не смотрите.
Через несколько дней появились новые изменения. У Сэмми по-прежнему были пустые глаза и затравленный вид очевидца преступления, который опасается, что ему отомстят бандиты. Но было и еще кое-что.
Как обычно, брат заметил первым.
- Слушайте, что случилось с Сэмми? - спросил он. - Он будто изменил цвет. Он слегка… Поголубел.
- Это смешно, - отрезала мать.
- Может, он в чем-то испачкался? - Пол провел ладонью по кудрявой шерсти пса и внимательно изучил ладонь на свету. - Вроде нет. Никаких следов. Чисто.
Он всегда говорил так, словно работал в Министерстве юстиции. А он ведь даже не был гражданином США.
- Почему он рычит? - спросила сестра.
- Господи, снова ты за свое. Перестань рычать! - накинулась на меня мама.
- Да не Мартин! Собака. Сэмми рычит.
- Может, у него в брюхе урчит от голода, - предположил я, с энтузиазмом принимаясь обшаривать кухонные шкафчики в поисках кукурузных хлопьев.
- Наверное, его нервирует, что он голубого цвета, - задумчиво сказал Пол.
Мама, пошатываясь, бродила по кухне с таким отчаянным взглядом, что мы предпочли уткнуться в свои пирожные.
- Дети, нельзя ли потише? Я даже не слышу, как пью.
Я отреагировал первым:
- Пьешь?
- Что?
- Ты сказала, что не слышишь, как пьешь.
- Черт! - вскрикнула мать. Когда у нее заканчивались аргументы, она превращалась в Роб Роя. - Черт возьми, доедайте, быстро!
Швырнув сковородку на электроплиту, она направилась в гараж, который находился сразу за прачечной. Она всегда рыдала только в своем крохотном зеленом Fiat с откидным верхом, который стоял в неотапливаемом гараже. При этом она пыталась затянуться сигаретой, которую чаще всего забывала зажечь.
- Никаких сомнений, - подытожил я, выключая плиту. - Сэмми изменил цвет.
- Он голубой, - подтвердил брат.
- Знаете, что я думаю? - сказала сестра, которая даже с набитым ртом говорила то, что другие сказать боялись. - Я думаю, что это не Сэмми.
* * *
Мы сидели в гостиной и пытались научить Сэмми играть в нарды, когда вошел отец и объявил, что у него для нас новости.
В нашей семье новости хорошими не бывали. Поэтому мы привыкли не принимать скоропалительных решений, за исключением случаев, когда на подъездной дорожке сигналила полиция.
- Боюсь, я совершил ошибку, - сказал отец. - Я… Понимаете, я… Я обещал Сэмми другой семье, другой маленькой девочке. Она очень благодарна, что вы о нем так хорошо заботились… Но я должен вернуть собаку.
Сестра ударилась в слезы, и Пол бросился ее утешать.
- Это все равно не наш Сэмми, - сказал он. - Убедись, что ты отдаешь ту собаку!
Отец увез пуделя и не возвращался весь следующий день. Мы не удивились: его исследования в лаборатории были странными, и мы никогда не могли с точностью сказать, где он сейчас.
С самого начала не позволяй себе поддаваться страху и унынию. Будь мужественным.
Скучали ли мы по Сэмми? Сестра проплакала два дня, а я не пролил ни слезинки, но еще долго чувствовал ноющую боль в груди, особенно по ночам. Только оглядываясь назад, я понял, что она значила. В те годы я еще не осознавал, насколько одинок, насколько мне нужен кто-то, кто помог бы справиться с ощущением, что ночь длится вечно.
Я никогда не встречал собаку, которая думала бы: "О господи, опять утро". Собаки думают: "Опять утро, Господи!" - почувствуйте разницу.
Много лет спустя я услышал намек, подтвердивший мои худшие опасения. Помнится, я расспрашивал отца о жизни в Замбези, где он занимался исследованиями по пересадке органов.
- В Африке не было всех этих дурацких законов, - сказал он.
- Ты имеешь в виду законы о врачебных преступлениях?
Он подмигнул мне:
- Достаточно сказать, что многие больные благодарили нас. Пусть наша деятельность и не была вполне легальной. По сравнению с Африкой Америка стала таким разочарованием!
Опасная тема. Отец всегда говорил, что Америка - не что иное, как вирус, который мы подцепили в конце шестидесятых в аэропорту Джона Кеннеди.
- Что ты имеешь в виду?
- Мы больше не могли экспериментировать на людях, - сказал отец. - Приходилось использовать собак.
15
Трудовая неделя
He напивайся. Ходи на собрания. Ходи на собрания. Не напивайся. Позвони своему шефу. Выгуливай собаку. Дрессируй собаку. Работай. Не трать время, раздумывая о вещах, которые все равно не изменить. Займись спортом. Измени образ мышления. Суть в действии, а не мыслях.
Мне много раз приходило в голову, что в те первые месяцы на плаву меня удержали Анонимные алкоголики - именно потому, что загрузили тысячей Раздражающих обязанностей.
Ходи на собрания. Позвони своему шефу. Сходи на 90 собраний за 90 дней. Проведи моральную инвентаризацию. Спи. Работай над Четвертым шагом…
У меня просто не оставалось ни одной свободной минуты, чтобы заглянуть в винный магазин.
Глория продолжала нас игнорировать. Я чувствовал себя так, будто сидел на дне колодца.
Мне разонравилась квартира. Когда здесь жила Глория, мне хотелось возвращаться домой. Это она вдохновляла меня заниматься интернет-маркетингом. Теперь меня раздражали собственные стены. Я дрессировал собаку, перечитывал книги Сьюзан Конант, спал, ждал. Вот и вся жизнь.
Трезвость явно пошла на пользу моей работе. Коллеги говорили, что я "выгляжу отдохнувшим". А я начал медленно сходить с ума. Это единственное объяснение тому, чем я решил заняться. Моя идея была абсолютной прихотью и не имела смысла - может, в этом и заключался ее смысл. Я решил придумать новое слово и внедрить его в культуру при помощи сарафанного радио и вирусного интернет-маркетинга, раз уж последний был моей специальностью. Этакий офисный перформанс.
Со мной в агентстве работала двадцатишестилетняя девушка, выпускница Гарвардской школы бизнеса, особа умная и общительная, с пышными каштановыми волосами и фигурой а-ля Дженнифер Лопез. Она презирала косметику и была типичным отпрыском семьи врачей. Такие девушки всегда кажутся старше, чем на самом деле, - из-за выматывающих разводов и неприлично высокого IQ.
Однажды я заметил, что у нее больше тысячи друзей в Фейсбуке.
- Ух ты! - сказал я. - У тебя столько друзей…
- Ну, друзьями их можно назвать с натяжкой.
- Где ты их берешь? Мне кажется, я за всю жизнь встречал меньше людей.
- Я в Фейсбуке с момента его появления, - пожала она плечами. - Он же начинался как социальная сеть для студентов Лиги плюща. А я тогда училась в колледже. Это было очень умно. Можно заниматься рекламой, и…
С чего бы ни начинался разговор, рано или поздно она всегда переключалась на то, как ее знакомые (или знакомые знакомых) используют вирусный маркетинг. Поэтому некоторое время я просто смотрел на движение ее губ.
- …нужно только разработать стратегию продаж.
- Точ, - сказал я.
Пауза.
- Что?
- Точ. Ну, как точно, только короче. Сейчас все так говорят.
Она неуверенно кивнула:
- Ясно.
Я давно заметил: если невзначай обронить, что все делают или говорят так-то и это весьма перспективная идея, как все подхватывают на лету. Так что я не совсем лгал.
Коллега говорит:
- Что-то "Май спейс" не грузится.
А я ему:
- Точ.
Или клиент:
- Давайте обсудим на следующей неделе, как сделать компанию более социально активной.
- Точ.
У торгового автомата в буфете:
- Здесь все сорта кофе одинаковы на вкус. Только называются по-разному. Чистый маркетинг.
- Точ.
Однажды вечером, трясясь, как на нашем первом свидании, я набрал номер Глории. Она подняла трубку и первым делом спросила:
- Как Хола?
- Хорошо.
- А ты?
Я понял, что сейчас молчание было бы уместнее слов - слова привязывают нас к своим значениям, которые ничуть не отражают того, что мы хотим сказать, потому что изобретены не нами: мы унаследовали их от людей, которых даже и не видели никогда (точ - исключение).
- Я дрессирую Холу, - сказал я. - Она делает успехи.
- Хорошо.
- Большие успехи.
- О’кей.
Стрекот сверчков.
- Хочешь с ней увидеться?
- Думаю, я еще немного побуду здесь. Просто… Чтобы все обдумать.
Я вдруг подумал: так нечестно. Я чувствовал, что между нами натянулась хрупкая нить, которая разорвется, если я пошевелюсь или… или подумаю слишком громко.
- Правда, стало гораздо лучше, - продолжил я. - Тренер говорит, что она усваивает команды лучше, чем ее собственные собаки.
- Тренер?
- Мы ходим в школу дрессировки.
- О’кей.
- Да, - сказал я. - Как у тебя вообще дела?
- Хорошо. Все хорошо.
Звуки джаза на заднем фоне.
- Ты все еще ходишь… на собрания?
- Да. Каждое утро. Мне там нравится.
- Как ты себя чувствуешь?
- Лучше. Отлично. А ты?
- Много езжу верхом.
- На Орешке?
- Нет, Бренда дала мне другого, Блэки.
Картинка из прошлого. Она передает мне официальное приглашение от матери приехать в Айову на Рождество, я смотрю на идеальный каллиграфический почерк, и меня все еще трясет после недавней реабилитации. Колеса шуршат по трассе, и этот звук отдается у меня в ушах.
- Что за Блэки?
- Ты его не видел. Он больше, чем Орешек. Прекрасная лошадь.
Это было тысячу лет назад. Мы сидим в самой Ужасной в мире комнате на Сент-Марк Плейс, на против старого видеопроката Кима. Я же вижу, ты сходишь по мне с ума, перестань убеждать себя, что это не так.
- Как Бренда?
У Глории непростые отношения с детьми. Она терпеть не может, когда рядом занимаются семилетки. Они окружают ее лошадь и тоненькими решительными голосами начинают указывать, что делать. Она говорит, что это какое-то нездоровое поветрие. Современное поколение детей будто из джунглей вышло. Для нее примером идеального родителя всегда была героиня Фрэн Дрешер из сериала "Няня"; этот сериал она с почти религиозной фанатичностью смотрела каждый вечер в 23.30. Конечно, пока жила с нами…
- А как Самба? - продолжал допытываться я. - Тим и Андреа?
- Хорошо. Я выезжаю каждый день. Да, я нашла работу на полставки…
- Работу?
- На воскресенье, всего четыре часа в неделю. Пеку блинчики с мясом.
- Звучит хорошо.
- Ну да.
- А ты?..
Мне снова тридцать, я морю себя голодом, она все время болеет, у нас нет лекарств, я работаю по ночам консультантом по обработке текстов, а она отвечает на звонки в последней общественной конюшне Манхэттена, нынче закрытой, и я каждый день благодарю Господа, что ее голос заглушает голоса, звучащие в моей голове.
- Что? - спросила она.
- Ничего.
- Марти, мне надо идти.
- Да, - сказал я. - Конечно.
- Береги себя.
- Точ.
16
Собачий лагерь
Ширококостная дама, заводчик ЧИП, осмотрела меня с головы до ног и скомандовала:
- Садись сюда, парень!
Я присел за круглый стол рядом с ней. Мы находились в подвальном помещении охотничьего домика в центре Вирджинии. Снаружи доносился лай. Я подумал: для того чтобы стать секс-символом в мире собаководов, нужно обладать всего одним достоинством - тем самым. Недавно журнал "Фронт энд финиш" провел опрос среди своих читателей и выяснил, что пальма первенства среди заводчиков принадлежит дамам старше пятидесяти. Собачьи чемпионаты - почти абсолютно прерогатива женщин в менопаузе.
Дама повернулась к соседке, чем-то похожей на монахиню, и я услышал:
- Я больше не хочу заниматься НЧП, это слишком тяжело для собак. Семь часов мучений каждые два дня! Я знаю, многие заводчики ЧИП бьют своих собак. Это мерзко - добиваться победы такой ценой. Помните, был пес по кличке Зум? Попадался буквально на каждом шагу, а потом вдруг исчез. Я знаю, его замордовали до смерти. И не его одного. Рано или поздно собаки отказываются терпеть эти издевательства.
Через окно подвала я видел крутой зеленый холм, поднимающийся до нашей с Холой комнаты. В этих суровых охотничьих кельях было так жарко, что мы всю ночь ворочались, не в силах уснуть.
За домиком начинался лес - настолько густой и зеленый, что казался нарисованным.
- Правда? - произнес я.
Заводчица ЧИП с детским выражением лица, все больше напоминавшая мне ретривера, доверительно накрыла ладонью мою руку, которая некстати оказалась на краю стола:
- На НЧП дружбы не бывает. Чем ближе к вершине, тем больше грязи.
Пора пояснить. ЧИП: Чемпион Испытаний по Послушанию, высочайший титул, который только может получить собака. НЧП - ежегодный Национальный Чемпионат по Послушанию, спонсируемый Американским клубом собаководства. Чтобы туда попасть, нужно иметь специальное приглашение. У моей новой знакомой такое приглашение явно было, что делало ее очень, очень весомой фигурой в мире кинологов.
Наконец она убрала руку и, бросив взгляд на бейдж с моим именем, поинтересовалась:
- Итак, Марти, что ты тут делаешь?
Ее соседка подалась вперед в ожидании ответа.
Что я тут делаю? Чувствую себя четвертованным заживо.
В отличие от Холы, которая спала в комнате на узкой двуспальной кровати, теперь казавшейся мне бессмысленно пустой.
Лагерь располагался в шести часах езды на юг от Манхэттена. Хола скулила всю дорогу.
Она отказалась от обеда и даже ни разу не высунулась из окна посмотреть на проносящиеся мимо красоты, как делала всегда, если за рулем была Глория.
Я чувствовал себя виноватым: Венди же сказала, что настроение Холы - отражение моего, только в гиперболизированном виде. Даже Глория подмечала это: помнится, она называла Холу моим антирадаром.
Миновав Балтимор, я набрал номер Кларка.
- Куда ты едешь?
- В собачий лагерь.
- Что на этот раз?
- Это лагерь, где собак дрессирует пара знаменитых заводчиков. Они изобрели какой-то свой метод. Мотивационный. Должно быть, здорово.
- Ты что, взял отпуск на работе?
- Угу.
- И надолго?
- На неделю.
- И все-таки на кой?
- Эти заводчики написали единственную книгу о тесте "Собака - хороший гражданин". Я надеюсь, они помогут привести Холу в форму.
- И еще раз, - сказал Кларк. - На кой?
- He знаю, - сдался я. - Мне нужна смена декораций. Я уже схожу с ума на работе. А у Холы по-прежнему плохо со стойками.
- Звучит как предлог смыться с работы… Там, куда ты едешь, есть собрания АА?
- Это Вирджиния. Задница мира. Извини, но меня что-то не вдохновляет идея ходить на душеспасительные собрания пьяных горцев.
- Не будь снобом. Ты можешь хотя бы звонить нашим.
- Не уверен. Я же сказал, это задница…
- Марти, мне это не нравится. Ты знаешь, мы все в шаге от кривой дорожки.
- Да где я добуду алкоголь? Там нет ни одного магазина…
- Было бы желание, - заметил шеф, - а магазин найдется.
Мы ехали по извилистому шоссе между холмов, покрытых неправдоподобно сочной зеленью. Деревья и трава были заметно влажными, казалось, что листья покрывала испарина. Позади оставались городки, наводящие на мысль о безумном миллионере, который построил их в ожидании новых жителей, так никогда и не приехавших. По сторонам дороги мелькали дома, школы и больницы, увитые зеленью и обсаженными сосенками. И ни одной живой души.
Наконец мы свернули, миновав разрушенную свиноферму, и перед нами открылся собачий лагерь. В глаза бросился двухэтажный бревенчатый охотничий домик с рядами окон в серых рамах, а за ним, у подножия темно-зеленой горы, - два длинных здания, напоминающих мотель Бейтса из одноименного ужастика.
Собачьи лагеря нередко устраивают в местах, которые люди покинули еще в пятидесятых. Обычно это удаленные от основных дорог дешевые отели - без портье, отопления, горячей воды, телевидения, Интернета, мини-бара, халатов и уборки номеров.
Но в них есть и одна приятная особенность, нетипичная для прочих гостиниц: там с распростертыми объятиями встречают собак.
Я въехал на парковку, забитую старыми трейлерами, сплошь обклеенными стикерами вроде "Пропускаю только йоркширских терьеров" и "Мой штурман - собака". Найдя свободное место, я опустил окно, чтобы Хола могла подышать свежим воздухом, и отправился на разведку в охотничий домик. Сразу за входом располагался узкий зал с полотнами, иллюстрирующими богатую историю гор Грейв. Почти на всех были изображены суровые бородачи с длинными ружьями.
У ломберного стола с табличкой "Регистрация" не было и намека на очередь. За столом сидела немолодая дама с ярко-розовыми губами и в спортивной рубашке с принтом гор.
На стене, за спиной у дамы, я увидел Проблему. О Проблеме возвещал плакат, на котором я с изумлением прочел: "Добро пожаловать в профессиональный инструкторский лагерь Вольхардов!"
Чувствуете подвох?
Инструкторский!