- Э-э, папаша, сейчас мы попутного ветра не ждем. Не те времена. Нажимаем на кнопку, и бурун под кормой на три метра поднимается. Эффект! Палуба дрожит, машина воет, туман, а мы полным ходом - локаторы…
Степан толкнул в рот огурец, чувствуя, что хмелеет.
- Чаво это - локаторы, не видел…
"Во, - подумала Лукерья, - сразу малой посадил Матвея в галошу. Поделом. Перестанет старый кичиться".
А Люська шепнула деду.
- Это приборы новые, специально на судах устанавливают для безопасности мореплавания и еще радиопеленгаторы…
- Не встревай, дочка, - повысил голос дед Матвей, - старые моряки разговаривают, а ты, служивый, рассказывай, рассказывай, что там еще нового?
- Много нового, дед, такое, что и не снилось вам на парусном флоте: гирокомпас, эхолот, акустика…
- Степан, а ты за границей был? - спросила Люся, и ясные глаза ее заблестели.
- Побывал, но об этом после. Маманя, подай-ка гитару!
Дзинькнули струны, загудела гитара в ловких руках Степана:
- И-эх… В Кейптаунском порту, с товаром на борту "Джаннета" поправляла такелаж…
- Давай, Степа, давай! - Дед Матвей привстал из-за стола. - По песням вижу, свой брат, марсовой… Полундра! Подтянуть марсели! Поставить зарифленные тресселя! Штормовую бизань и фор-стеньги - стаксель… Живо… якрь-те в клюз!
Степан разинул рот, гитара, жалобно взвизгнув, смолкла. Люся улыбнулась, сверкнула белыми зубками, дернула деда за рукав:
- Ты ж не на шканцах, помолчи, пусть Степка допоет!
- Не тяни за марсо-фалы, - огрызнулся дед, - мы тоже кой чаво смыслим, локаторы-пеленгаторы… Давай, моряк, нашу, про серую юбку!
Но Степан уже завел патефон и ставил пластинку "Прощальное танго". Лукерья ревниво следила за сыном. Вот он подошел и пригласил Лену. "Почему? Люська моложе, нежнее… Опять же технологом будет. А эта, вертихвостка. И почему мужики за распутными гоняются?"
- Гля, Лушка! - встрепенулся дед Матвей. Он успел осушить налитую. - Во! Галсами пошли… Бейдевинд! Якрь те в клюз.
Люся смеялась громко, заливисто, рассказывала школьные истории, но Кряжев заметил, что она поглядывает в сторону Степана.
- Ваня! Грач! Грач, якрь те в клюз! Пришвартовался к Марии. Лушка! Подай ему гармонь, да пусть нашенскую…
Только Грачев растянул гармонь, дед Матвей остановил Степана.
- Яблочку! Служивый! Флотскую! А ты чернявая погодь!
Лена подошла к Кряжеву:
- Проводи меня, я совсем пьяная…
… Этот день для Кряжева был легким и светлым. Все было как никогда приятным, возвышенным, "голубым": и море, и небо, и тучка над катером, но особенно приятной была мысль о Лене.
"Кажется, я встретил девушку, от которой никуда не уйти. Хватит с меня морей и скитаний. Пора обзаводиться семьей. Сегодня приду и все ей скажу".
… Проснувшись, Степан перебрал в памяти события вечера. "Много было гостей и знакомых и незнакомых. А дед Матвей… Ну и дед… В пляс пошел… А Люська выросла. Ниче девка, симпатичная. Еще была какая-то Ира рыжая, завклубом. Приходи, говорит, концерт будем ставить, самодеятельность организуем… А Лена ушла… Жаль".
- Мам!
Лукерья ответила из кухни:
- Проснулся. Эдак сладко похрапывал.
- А где батя!
- Где ж ему, как не в море. На лов ушел. Вставай!
- Ма! А Лена, чья она?
- Ничья. Мозги мужикам крутит. Ты о ней не думай, сынок. Вон Люська, честная, скромная. Тебя ждала.
После обеда Степан прогулялся по поселку, побывал на горе и оттуда спустился к причалу. Вскоре он уже знал, что Лена работает во вторую смену.
"В двенадцать ночи, как говорят моряки, в ноль-ноль, она будет идти по этой дороге к своему дому. Вот здесь мы ее и затралим, - думал Степан. - Кряжева нет. То ли ушел на лов, то ли в Курильске - никто точно не знает. Все работают и поболтать не с кем. Надо бы зайти в клуб к Ире. Нет. Ленку прокараулю".
Степан посмотрел на часы: был первый час ночи.
Послышались девичьи голоса.
"Идут… Надо пройти к ее дому и встретить одну", - решил Степан.
Лена шла не спеша, маленькая, усталая.
- Салют, рыбачка! - Степан шел навстречу. - Если не ошибаюсь, Лена?
- Да-а. - Девушка остановилась.
- Я вчера акулой кружил, а чуть-чуть зазевался, и тебя будто штормом смыло.
- Плохо кружил.
- Меня Люся с курса сбила. Вот пацанка. Утянула на дамский вальс. А сегодня, честно говоря, я ждал тебя. Наскучался по красивым девушкам.
Степан взял Лену под руку.
- Хочешь, я расскажу тебе козометный случай. Про одного старшину с катера?
- Если смешной, рассказывай.
Они остановились. В этот момент оба увидели человека. Он отделился от дома Лены и пошел к ним. Впереди бежала собака.
- Олег! - удивилась Лена.
- Точно, он.
- Олег, - Лена высвободила руку, - ты же говорил, что сегодня в Курильск уходишь!
- И ты поэтому… - он не договорил, резко повернулся и быстро пошел прочь.
- Олег! Постой! - Степан было двинулся за ним. Но Кряжев оглянулся и зло бросил:
- Заткнись, петух в тельняшке!
- Дурак… Вот дурак… Лена! - окликнул он девушку, но она уже вошла в коридор. Хлопнула дверь, звякнула задвижка.
Катер, покачиваясь на пологой зыби, шел вдоль берега.
Серое низкое небо, запорошенное мельчайшими капельками влаги, опускалось все ниже и ниже.
Андрей стоял у штурвала и внимательно смотрел на компас, решая в уме какие-то свои задачи. Сегодня он уже не матрос, а помощник капитана. Приказ директора есть.
Кряжев сидел в кубрике и заполнял свою объемную тетрадь.
"Рыбозавод, - писал он, - это уютный уголок на острове. Самое ценное для моряков - ковш. Маленькая, защищенная от ветра гавань спасает от жестоких штормовых волн. Засольный и консервный цехи работают круглосуточно. Сегодня ночью, когда я шел от Лены, увидел, как в чан заскочила лиса. Дик прыгнул за ней и задавил. Но она его успела сильно искусать. Пришлось залечивать его раны. Залечил, а вот свою не могу. Женщины коварны и лживы. Вчера клялась, что любит, а сегодня ушла с другим. Трещит мое счастье по швам. Кроме Лены, мне никто в поселке не нравится. Лена, Лена… Теперь не знаю, что и делать. После этого даже работа потеряла смысл".
- Капитан! - кричал Андрей. - Капитан! Туман надвигается!
Кряжев отложил дневник и вышел из кубрика. Туман плотной кисеей затягивал море и берег.
- Держи точнее на курсе, а я возьму пеленг! А ты, барбос, что засуетился? - Кряжев потрепал Дика за холку. - Тоже на рубку захотел? Ну пойдем, пойдем. Побегай по палубе. Только не свались…
Черный мыс еще просматривался в тумане. Капитан взял пеленг, вынул из кармана записную книжку и хотел тут же решить несложную задачу, но катер вдруг качнуло, прут леерного ограждения, треснутый по сварочному шву, отогнулся, и Кряжев полетел за борт. Когда он вынырнул, "Сотый" был уже далеко.
- Э-эй! - закричал капитан, но его не услышали. Рокот дизеля и шум гребного винта заглушили голос.
Теряя надежду, Кряжев смотрел на уходящий катер. Молочными каплями сыпался туман. Было тихо. Беспокойство и страх заполняли душу.
"Зацепиться бы за какое-нибудь бревно, доску. Ведь плавает же иной раз всякий хлам".
Кряжев осмотрелся. Где-то звучит сирена.
- Э-гей-э-э-э! - Ни звука в ответ.
- Эх, Андрей, Андрей!.. Думает, что я на рубке. Когда хватятся, меня рыбы съедят. Ноги тяжелеют, тянут ко дну. Кажется, лай? Эй-эй…
- Дик, - узнал Кряжев, - это Дик.
И сразу стало легче плыть, радость придала силы, вновь засветилась надежда.
- Дик! Ди-и-к!
Дик, отфыркиваясь, спешил на голос. Он уже, давно плавал кругами, но не мог отыскать в тумане хозяина.
- Дик! Дик! - звал своего друга Кряжев.
Вскоре большелобая морда замаячила над водой.
- Дик! Дик! Ах ты, родной. Давай ко мне, ко мне…
Пес подплыл. Кряжев поймал левой рукой ошейник, зашептал:
- Молодец, хороший, хороший. Вперед! Вперед, собачка. Вот так, по волне, по волне… А я тебе помогу.
Вспомнился Пират, когда в пургу он уверенно тянул к дому. Тянул изо всех сил.
И вот сейчас Дик. Он чует, где берег.
- Вперед, Дик! Вперед, родной!
Они плыли долго. Море было бесконечным, безбрежным и не было неба, не было земли. Лишь тихая, мертвая зыбь, осыпанная серебряной пылью.
"Утки! Каменушки! И нерпы гладкие. Значит, близко берег. Близко, Дик, близко".
Кряжев еле гребет правой рукой, левая онемела.
Чайки крикливые, наглые. Снижаются, разглядывают нежданных гостей.
Это особый прибрежный мир птиц и животных. Даже капуста, которая устилает поверхность длинными лентами, обвивает тело, мешает плыть, радует.
За спиной зашипел, приподнялся первый бурун, перекатился через голову и распался на мелководье.
Кряжев ударился коленом о грунт, хотел встать, упал, и вода снова потащила его в глубину. Он с трудом выполз и растянулся на влажном песке.
Пересвистывались кулички, бегали по отливу, мерно шелестел прибой, кричали чайки. И вдруг все исчезло, лишь завывание волков все отчетливей доносилось откуда-то с гор. И нет в руках привычного ружья, нет лыж, на которых легко и быстро можно уйти от стаи. А вокруг белизна и лютый мороз. Ноги недвижны. Они увязли глубоко, примерзли к снежному насту. Немеют, отмерзают до боли, до ломоты.
А волки ближе, ближе. Вот он, вожак, смело идет, без опаски. Обнажаются клыки. Он готов напасть, но еще медлит.
Кряжев делает рывок и - просыпается.
Дик стоит над ним и смотрит ему в глаза.
- Быр-р… Колотун… Надо бежать, собачка! Замерз я…
Он встает. Ноги дрожат, подламываются. Кружится голова, тошнит. На одеревенелых руках кожа побелела, сморщилась от воды, от соли. Одежда немного подсохла. Надо идти, бежать.
Уже и солнце садится. Холод. Это не материк, где ночью духота. Север.
"Если я выплыл в районе Черного мыса, - рассуждал Кряжев, - значит, придется шлепать по камешкам зигзагами километров сорок с гаком. Если берег не оборвется, сегодня добегу".
Дик маячил впереди, сухой и бодрый. Он успевал отскакивать от набегающей волны и обнюхивать подозрительные вещи: бутылки, тряпки, банки и прочие предметы, выброшенные морем.
Сумерки сгустились, прибой, похожий на длинную неоновую лампу, высвечивал кромку берега. Только впереди, где скала опускалась в воду, вспышка была большой и более светлой.
Слышался грохот, волна бомбой взрывалась, столкнувшись с камнем. Бешеная вода откатывалась, чтобы обрушиться снова. Гул наката нарастал. Здесь не пройти, понял Кряжев. А обходить - гиблое дело, через сопку, сквозь заросли сейчас, когда ночь уже опустила черный занавес, прикрыла все: и небо, и землю, и траву, и кусты.
Мрак, хоть глаз выколи. Ничего не видно, даже идущего рядом Дика. Кряжев взбирается на сопку. Вечерний холод проникает в каждую частицу, в каждую пору изъеденного водой и солью уставшего тела. И не было от него спасения.
"Шалаш… Надо делать шалаш и ждать утра! Только шалаш…" - Кряжев падает на колени, рвет траву, пытается ломать кусты. Но все крепкое, неподатливое. Все одинаково черное, неразличимое: и кора, и листья, и трава. Все мокрое и скользкое: лицо, руки и одежда.
- Нет, не хватит сил сделать шалаш, - признался с горечью Кряжев и приказал собаке: - Лежать. Лежать, Дик!
Прижавшись к теплому собачьему боку, он немного согрелся и уснул.
Сколько он спал, знали только звезды. Туман рассеялся, и они смотрели на землю во все глаза. Человек вдруг поднялся и начал бешеный танец на месте. Он бил себя руками, подпрыгивал, потом рвал траву и делал гнездо. Ему не хватало тепла, но он ни разу не обратился к всевышнему с просьбой о помощи, хотя в бормотании своем нередко поминал бога. Когда человек снова лег рядом со своим другом - собакой, звезды закрыли усталые глаза. И надели шапку-невидимку. Небо стало пустынным, блеклым. Но из-под земли выползало солнце. Яркое, огненное, оно бросило ржавый свет на отдаленные облака, окрасило склон серебром и, оторвавшись от горы, плавно полетело вверх. Вулкан, приветствуя новый день, снял свою белую шляпу, на листочках засверкали жемчужные капельки росы.
И снова уходит тень. Дик встает, разминается. Обходит ближние и дальние кусты. Теперь тень не движется. Солнце не греет. Оно легло спать. Укрылось вулканом.
Кусочек луны, как обломанная гнилушка, светился мертвым, не греющим светом, а под ветвями притихла настороженная тьма. И вновь далекие миры открыли свои горящие загадочные глаза, чтобы увидеть на земле маяту человека. Смотрите, звезды, смотрите, он спит.
Только пес, его верный страж, слушает напряженную тишину. Где-то идет медведь. Он еженощно проходит по своей медвежьей тропе. Дик не слышит его мягких осторожных шагов, но чует звериный запах. Чует и рычит. Зверь слышит и уходит. Не надо мешать друг другу. Лес тих и спокоен. Лишь частое, с хрипотой дыхание человека нарушает тишину. Отрывистый кашель вырывается из груди Кряжева. Он поднимается с земли, и пес радостно машет хвостом.
Кряжев не видит собаку. Ночь. Но он знает, что надо идти. И он идет. Идет сонный, больной, и воспаленный мозг не воспринимает информации. Дик лает, он хочет сказать: "Куда? Ведь там обрыв. За кустами не видно. Остановись!" Но Кряжев идет. Взор его блуждает по вершинам кустарника, впереди серебрится море. Надрывный кашель рвет грудь. Высокая температура мутит сознание.
Дик, некоторое время стоит над обрывом, слушает, как катятся вниз камни: тук-тук-тук-тук… Потом взлаивает и бежит на берег.
И снова рассвет.
Второй раз поднимается над островом солнце.
Дик слышит стрекот мотора. Гул нарастает, превращается в страшный рев. Дик не убегает. Надо переждать. Прилечь на землю, затаиться.
Вертолет, сотрясаясь, повисает над берегом. Заволновалась густая шерсть на спине собаки. Листья, щепки, песок - все завихрилось от дуновения ветра, все поднялось вверх, взметнулось вихрем.
Вертолет качнулся в сторону, еще повисел в воздухе, высмотрел место и опустился. Винты недолго крутились, и стало тихо.
Дик лизнул Кряжева, толкнул его лапой: что делать? Идут люди…
Кряжев не шевелился.
И тогда Дик попятился и тотчас прыгнул. Человек не устоял. Дик кусал его руки, приближал свою пасть к лицу. Вдруг сильный удар оглушил его. Дик завертелся, ткнулся носом в песок и затих.
- Задавил бы меня, дьявол, не успей ты вовремя, - сказал, поднимаясь, первый.
- Жаль собаку. Убил, наверное. - Второй толкнул Дика ногой. - Жаль.
И снова песок, листья, мелкие щепки - все поднялось вихрем, разлетелось от дуновения ветра. Заволновалась на спине собаки густая шерсть.
Вертолет оторвался от земли, набрал высоту, заскользил в сторону и врезался в черную дождевую тучу.
Шевельнулась туча, вытянулась на небе, приблизилась к берегу и стала похожей на ведро. Ведро медленно перевернулось и потекла вода сплошными струйками. Хлынула на прибрежную гальку, хлестнула по шерсти Дика, по морде. Открылись глаза, дрогнули лапы, еще капля, вторая живительной влаги - и поднялся пес. Медленно, кругами прошелся по берегу. Но уже испарился запах человека и ямки следов размыла вода.
Дик побрел на сопку, проверил место, где лежал хозяин, прошел до обрыва и вновь вернулся на берег. Он сидел до тех пор, пока не погасло солнце. Потом вошел в воду и поплыл, огибая скалу.
Когда впереди открылся пологий берег, Дик вышел из воды и побежал в сторону поселка.
В предрассветной вышине еще светились звезды Большой Медведицы, еще поблескивала Полярная среди тускнеющей россыпи, а с востока уже пробивалась алая полоска зари.
Дик по-волчьи, бесшумно обошел поселок и спустился в ковш.
Цех безмолвствовал, лишь в консервном заводе светились окна и шелестел конвейер.
Катер покачивался, пришвартованный к пирсу. Дик легко взял метровую высоту борта, как обычно, поскреб лапой дверь и тотчас услышал чьи-то шаги. Он вильнул хвостом, радостно и негромко тявкнул.
Дверь приоткрылась, пахнуло соляром и водкой. Дик хотел войти, но дверь перед носом захлопнулась. Опять звуки шагов крадущихся, медленных. Дик подошел ближе к двери.
- Ах ты, гад, - прошипел Кандюк.
Щелкнула задрайка. Дик не успел отскочить. Механик ударил его длинной ручкой от помпы.
И снова соленая вода, разъедающая глаза и лапы. Дик поплыл к противоположной стороне ковша, но увидел, что человек, пахнущий соляром, ждет его с длинным багром на краю причала. Дик повернул к выходу и быстро поплыл в море.
- Смышленый. Смотри-ка, в ворота… Где теперь вылезет? В потемках не увидишь, - бормотал Кандюк, теряя пса из виду.
Дик выплыл к пустынному отлогому берегу за поселком. Отряхнулся и прилег. Полежав недолго, он подался в ближайший кустарник. Инстинкт подсказывал, какую травку надо искать, чтобы зажили раны.
Прибойная волна с шипением, как змея, наползала на берег. Дик проваливается в песок, перелезает через плавник и бежит по настилу засохшей морской капусты. Хочется пить. Съеденный возле цеха кусок соленой рыбы разжигает жажду. Ярко-красный язык свисает в сторону. Дик изредка хватает пастью набегавшую под ноги волну и снова бежит мелкой рысцой.
Старых следов уже не видать, их смыло дождем. Но вот под горой булыжина. Пес узнает этот круглый камень. На нем он оставлял свою метку, когда бежал в поселок. Надо проверить.
Дик останавливается. Тщательно, деловито исследует предмет. Так и есть. Камень хранит свежие, волнующие запахи. Здесь побывали собаки. Дик сразу определяет это.
А вот и стая. Вздыбилась шерсть на загривке у Дика, вздернулась верхняя губа: подходи!
Тощая собака с вислыми ушами продолжала грызть свою долю, еще две стояли, не решаясь напасть, и лишь один лохматый, бело-черный, типа лайки пес угрожающе зарычал.
Дик, роняя голодную слюну, отходит. Бежать нельзя, сочтут за труса. Оглядываться не следует, но быть настороже не мешает.
Дик скосил глаза и увидел, как лохматый пес кинулся к вислоухой и завладел мясом. Азарт охватывает Дика. Он срывается с места. Прыжок, другой, удар грудью - и чужак падает, но вот он уже на ногах.
Собаки не разбежались, как это бывало с поселковыми. Стая оказалась дружной. Они кинулись с четырех сторон на уставшего и голодного Дика.
Он едва успевал огрызаться: цап! цап! - укусы, отскоки. Рывок - вислоухая летит через спину и падает. Прием Чингиза. Можно не оглядываться. Закон естественного отбора вошел в силу. Упавшую рвали.
Днем парило, а ночью снова пошел дождь. Косые струи воды, гонимые ураганным ветром, больно хлестали по глазам и незаживающей ране на голове Дика.
Он медленно плелся вдоль берега, часто ложился и подолгу отдыхал. Лишь на восходе приблизился к поселку.
Туча уносилась на другую сторону острова, ветер стихал.
В сараях кричали петухи, вестники новых суток. Дик, низко опустив большелобую голову, подошел к дому Лены. Ему хотелось отдохнуть, зализать раны. Старая конура была тесной, но он свернулся калачиком.
Часом позже с ночной смены пришла хозяйка. Собаку она увидела сразу.
- Дик! Дик! - обрадовалась девушка. - Ох ты, хороший. Не забыл меня… Ой, да ты весь побитый. Пойдем со мной! Пойдем в комнату! Не хочешь… Ну, ладно, лежи. Сейчас я принесу тебе поесть и ранки промою…