- Эх, этот Грач, - недовольно басил Андрей. - Уже все смылись, а он наверняка выбирает переметы. Но где он есть?
- Выбирает, не выбирает, а на спасение идти надо. Видимость ухудшилась, будь она неладна. Вон посмотри, Андрей, наверно, его эрбущка!
Волны катились, как горы, со зловещим рокотом, поднимали катер на вершину и низвергали. Казалось, что "жучок" уже не подымется, не вынырнет из пучины. Но он упорно карабкался вверх, навстречу белому грохочущему водопаду.
- Где? - переспросил Андрей.
- Я уже и сам не вижу. Но курс засек. Эр-бэ-35! Эр-бэ-35! Молчит Грачев.
Впереди вздымались и пенились тонны воды, усиливался гул стихии. А где-то там, среди бурлящей кипени, дергался, как поплавок, рыболовный ботик.
- Сотый, сотый! Вы видите меня! Сотый!
- Вон! Вон он! Видишь? - вскрикнул Кряжев.
- Где? - спросил Андрей.
Он приник к маленькому квадрату толстого стекла, омываемого ветром и всплесками.
Но бот уже снова потерялся из виду. Рыбаков скрыл огромный вал, который надвигался стеной, неся на своей вершине клокочущую гриву.
Волна нарастала, громоздилась, высокая, обрывистая. Ударилась в скулу катера, осыпала его шквалом соленых брызг и укатила.
Катер содрогнулся, завалился набок и ухнул в пропасть, но силы поддержания выбросили его вверх, и Кряжев снова увидел "эрбушку".
Со сломанной мачтой она переваливалась с борта на борт, как игрушечный кораблик, брошенный в бурный поток весеннего разлива. Уже обреченный, потерявший управление рыболовный бот чудом удерживался на поверхности.
- Дадим буксир! Андрей, приготовь выброску, - отдал Кряжев привычную в этих случаях команду.
"Сотый", с риском разбиться о волноломы, влетел в ковш. На подобранном коротком буксире вкатилась за ним "эрбушка".
На причале капитан флота махал кулаком:
- Тянете резину. Вовремя уходить надо! Разобьет когда-нибудь. Дьяволы! А ты куда помчался, Кряжев! Зайди ко мне, побеседуем!
… Море кипело, колыхалось, стонало, а над берегом сияло солнце. Ветер сгибал вершины берез, свистел в ветвях, трепыхал листочками, а на земле лежала тишина. Тихо-тихо шептались травы. Кряжев уже более часа лежал в кустах и думал: "Уеду. А что потом? Получится, как та попрыгунья-стрекоза… И еще где-нибудь найдется подобный Кандюк, как сказал Лосев. Он прав. Зачем уходить? Кому не нравится, тот пусть уходит".
Ветер дул не ослабевая, гнал над головой обрывки туч, гнул непокорную березу.
"Нет, никуда я отсюда не поеду. А с механиком… С механиком я еще потолкую".
Кряжев полюбовался взволнованным заливом и по крутой тропе спустился вниз.
Зыбь закатывалась в ковш, и катер дергался, как пес на привязи. Он не касался бортами причала, отыгрывался на концах.
"Молодец, Андрей. Догадался дать оттяжку", - одобрил мысленно действия матроса Кряжев.
И, словно услышав его голос, вышел Андрей.
- Все на борту? - спросил Кряжев.
- Механика нет. Домой пошел.
- Кто разрешил?
- Ему никто и никогда не запрещал.
- А инструкция для кого? В ней ясно сказано: "… В штормовую погоду всем членам экипажа находиться на судне и нести вахту согласно расписанию…"
К катеру подошел капитан флота. Высокий, горбоносый. В черном, с капюшоном плаще он казался еще выше.
- Как дела, командир? - спросил он Кряжева. - Внял моим словам?
- Все в порядке.
- Вахта на месте?
- Как учили…
- Смотри! Прогноз двадцать метров в секунду, с усилением, - сказал и пошел горбатясь.
Кряжев запрыгнул на палубу, с ним заскочил Дик.
- Сбегай, Андрей, передай распоряжение Кандюку, чтобы шел на катер. А то, смотрю, наглеть начинает.
- Да он таким и был, только ему с рук сходило.
- Вообще-то здесь двое и не нужны. Достаточно Данилыча, а коль самовольничает… Мы лучше отпустим его помощника. Он в кубрике?
Андрей утвердительно кивнул.
- Знаешь, Олег, я бы сходил за Кандюком, но его, наверняка, нет дома.
- А где же он?
- Есть тут одна девка, помнишь, Кандюк разговаривал с ней на причале, когда мы пришли с ремонта?
- Что-то не припомню.
- Ну такая, черная, в рабочей куртке и больших резиновых сапогах.
- Они все здесь в резиновых сапогах.
- Ленка выделяется. Она ходит без платка, грудью вперед, в тельняшке.
- А-а, красивая. Вспомнил. А я думал, это его дочь.
- Кстати, она о тебе расспрашивала. Говорит, нравишься.
- Ну, да?!!
- Точно. Кандюк ее опутал. А отшить некому.
- Где она живет?
- Против дома Кандюка, вход со стороны моря. На окраине.
- Ладно. Зубри правила. Завтра экзаменовать будем. Считай себя без пяти минут судоводителем. Если что, гони за мной. Вход со стороны моря.
- Добро! - Андрей улыбнулся.
Кряжев шел вдоль берега, Дик бежал впереди. Возле неказистого домика, никак не вписывающегося в поселковую улицу, Олег остановился.
"Заброшенный, - подумал Кряжев. - По рассказу Андрея, это дверь ее, Лены".
Окно светилось желтым тусклым светом. Кряжев еще постоял, набираясь смелости, чтобы постучать в незнакомую дверь.
Отозвать механика и уйти было бы проще. А вот поговорить с девушкой…
"Эх, была, не была", - решил он.
- Кто там? - послышался робкий голос.
- Капитан "Сотого"!
За дверью воцарилось молчание, и тут же послышался приглушенный голос механика: "Не открывай. Скажи, что уже спишь. Пошли его подальше…"
- Аврал! Штормовая! Механика срочно на судно! Пусть выходит, пока я директора не вызвал! - И Кряжев снова затарабанил в дверь.
Потом передохнул, прислушался:
- Я ему устрою, - шипел Кандюк. - У меня много не наработаешь. Со мной шутки плохи.
"Ах ты, гадина!" - хотел крикнуть Кряжев, но лишь ударил ногой в дверь. Щелкнула задвижка, появился Кандюк.
Кряжев надвинулся на него грудью.
- Так вахту несешь! Склочник! Живо на катер…
Кандюк съежился, уменьшился в размерах, блудным котом проскользнул мимо Кряжева.
Кряжев пропустил вперед собаку и решительно вошел в комнату.
- Здравствуй, Лена! Извини, что побеспокоил. Меня зовут Олег. Барбоса не бойся. Это Дик. Лежать, Дик! Лежать!
Лена испуганно смотрела то на собаку, то на Кряжева. Видя ее растерянность, он улыбнулся. В глазах его бегали чертики.
- Можно, я у тебя немного посижу? Знаешь, наболтало сегодня так, что и на земле качает. А этого дядю гони! Пусть сидит со своей Кандючихой. Добродетеля нашла. Других, что ли, не хватает?
На смуглых щеках Лены выступили красные пятна.
- Ты что, советовать пришел? Я и без тебя найду, если надо.
Кряжев снова улыбнулся. Он стоял твердо, чуть расставив ноги, в своих больших кожаных сапогах. Кожаная куртка плотно облегала его плечи. На руке красовался якорь. Обрывок цепи, извиваясь, лег на острые стальные лапы.
- Садись, - пригласила Лена.
Огромная собака растянулась у порога, покосилась диковатыми жуткими глазами, зевнула и положила массивную голову на толстые лапы.
Лена смотрела на Кряжева. А мысли на тяжелых усталых крыльях летели в недалекое прошлое.
Железная дорога из Куйбышева до Владивостока, а там пересадка на пароход и неделя изнурительной качки. Девчата, что завербовались и ехали с ней, лежали пластом: укачались. А она ничего. Потом работа. Засольный цех, резиновые сапоги и рыба. Рыба, рыба. Незнакомая, непривычная работа, совсем не похожая на ту, сельскую. И люди - сильные, простые, щедрые. Понравилась и работа. Где ночь, где день… Путина. Она как уборочная страда. Ни выходных, ни отгулов. Потом пришла осень. Кончился лов, и их уволили. Началась суматоха. У кого на материке семьи, радовались, что едут, а ей уезжать не хотелось. Опять в эту глушь, где одни бабы… Вот тогда и появился Кандюк - механик катера, председатель завкома. Он будто прочитал ее мысли и, как это делают добрые дядьки, спросил:
- Что, дивчина, хочешь остаться?
- Еще бы, конечно, хочу, да разве оставят?
- Слушай меня, - говорит, - и я для тебя все сделаю.
- А что я должна?
- Да просто ты мне нравишься. Пойдем, я покажу твою будущую квартиру.
Он шел и рассказывал о льготах для жителей Севера, а она думала: "Не за так хлопочет - нравлюсь ему. Пускай. Не маленькая. А что пожилой, так лучше… не обманет".
Бабы на работе все допекали: "Замуж выходишь? Когда свадьба?" А Грачиха так прямо в лоб; "За кого идешь, за Кандюка? У него жена не померла еще, хоть и больная. Постыдись, девка. А то тиха-то тиха… Да в тихом болоте… А он, старый хрыч, шустро забегал. Общественное поручение, говорит. Что-то о других не очень печется".
И полз шепоток, летел осенним ветром от дома к дому по узким улицам, вороша всякий мусор. Вот уже год прошел. Приутихло малость. Теперь Кряжев.
Она почти не слушала, о чем говорил ей Кряжев. И Олег понял, что разговор сегодня не получится. Пришлось попрощаться, но его не оставляли мысли о Лене.
"Механика отошью. Как это раньше я о ней не подумал? Да и когда? Уходим с рассветом, приходим в полночь. Один лишь раз в клуб на танцы вырвался. С Люсей, сестрой Вити, танцевал, миленькая школьница. Все о школе рассказывала, начальником лова или технологом собирается стать. Институт - ее мечта. Хорошенькая девчонка Люська. На Витю очень похожа.
А Лена? Эта не будет учиться. А женой может стать хорошей. Вообще черт их знает… Вон, посмотришь, иная швабра шваброй, а мужем вертит. У меня это не пройдет".
Кряжев вышел на узкую дорожку под скалой, что вела в ковш. Остывшие камни дышали холодом. Осень. Уже осень. Еще зелень, тепло, а сентябрь проходит.
… Небо светлело. "Сотый" резво шел из Курильска. За кормой тянулась баржа с рыбкооповским грузом. Такую всегда с радостью встречают жители поселка.
На борту катера находился пассажир - демобилизованный моряк Степан, сын Грачева. Флотский парень, пять лет не был дома.
Степан проснулся и увидел, как через иллюминатор перепрыгивает солнце.
"Где же мы находимся? Проспал отход. Голова, как тыква, тяжелая".
Он по-военному вскочил, быстро оделся. Через камбуз вышел на палубу и увидел, что море тихое, а катер слегка переваливается с борта на борт. Андрей и Кряжев стояли в рубке.
- Входи сюда, моряк. Что, не узнаешь места? - окликнул его Кряжев.
- Постою здесь. А место узнал сразу. Вон в том заливе. - Степан указал рукой прямо по курсу.
Из-под кормы катера вырывался бурун и кильватерная струя ровной дорожкой оставалась сзади. Волны спокойные, пологие вздувались, как мускулы, и рабски покорно несли катерок на широкой груди.
- Подходим. Вон и мачты "эрбушек" видны за молом. Пожалуй, пора подобрать буксир. Легче входить в ворота, Андрей! Зови Витю и Степана, пусть помогут. Трос длинный, а я на банку зарулю, - командовал капитан.
Катер шел на мелководье. Когда выбрали буксирный трос и баржа послушно стала к борту, катер полным ходом пошел в ковш.
- Лихой у вас капитан, - сказал Степан Андрею. - А не врежется? Ворота узкие.
- Он с двумя ботами полными влетает. Так, говорит, надежнее. Руля лучше слушает, а вообще, конечно, риск. Вон твоя мать. Видишь, в толпе? Тебя встречает. Сейчас Кряжев даст сирену и влетит в ковш, а Лосев, капитан флота, будет нести его по кочкам.
Взвыла сирена, взбудоражила рыбаков, проплыли ворота, вспенилась под килем вода, винт крутился в обратную сторону, а баржа уже прилипла к причалу. Звякнул телеграф, и стало тихо.
- Ну, черт! Разобьешься, лихач! Я тебе вкатаю по первое число, - кричал Лосев и грозил кулаком.
Степан выпрыгнул на берег. Мать повисла у него на шее. А на причал спешил, прихрамывая, старый Грач. Глаза его были влажными. Один сын, единственный, вернулся. Сегодня Грач не пошел на лов. Машину, говорит, подшаманю. Но все понимали: ждет.
- Кто это? - спросила Андрея Лена. Она, как всегда, вышла из цеха и подошла к катеру.
- Сын Грачихи.
- У-у-у… А где капитан?
Она стояла у борта, маленькая черноглазая красавица в рабочей куртке нараспашку, полосатый тельник плотно обтягивал ее невысокую грудь. На палубу вышел Кряжев. Лена вскинула ресницы и опустила. А Степан обращался к рыбакам:
- Все к нам! Через часок-другой! Гулять будем! Полундра, на катере! Олег! Андрей, Витя и все - обязательно в гости! Жду!
Степан окинул взглядом рыбаков, рыбачек и задержал взгляд на Лене.
- Вы тоже к нам, в кают-компанию! Одна или с мужем?
- Одна.
- Тем более! Ждем. Да, маманя?
Грачиха промолчала. Степан приподнял руку, как большой деятель на трибуне:
- Привет рыбакам.
Еще в пути он думал: "Не осрамлю флот. Девки ахнут. Морская форма всегда в моде".
Он глянул на клеш: отутюжены, собака нос обрежет, корочки шик-блеск.
Когда Грачиха с сыном появились на главном поселковом проспекте, у пацанов, что играли на пыльной дороге, только пятки сверкнули.
- Моряк приехал! - горланили они. - Моряк!
Вообще-то "сарафанное радио" в рыбачьем поселке сильней любой техники, и давно все знали, что едет сын Грачихи, и все-таки ребятишки подняли переполох. Бабы, свободные от работ, словно куры с насеста, вылетали на улицу. Грачиха вышагивала впереди, церемонно откланивалась.
- Вот, дождались… Сыночек… - И утирала кончиком платка набегавшую слезу радости.
Возле своего дома Степан остановился, осматривая родные пенаты.
- А посудина-то наша тово, с дефектом. Что же батя в док не ставит?
- Недосуг ему, Степа, то рыбу ловит, то ремонтирует свою "эрбушку". А дома у всех старые.
Они вошли в кухню.
- О! - воскликнул Степан. - Котлы под парами. Давно на домашнем довольствии не стоял. И в моей каюте парад. Банки новые, обшивка…
- Какие банки, сынок?
- Стулья, мама, стулья. Когда уезжал, одни табуретки были. А вот палуба рассохлась…
- Отец все обещает шпаклевку, да не дождешься.
- Подремонтируем, маманя, собьем ракушки, подкрасимся.
Степан трогал родные, полузабытые вещи.
"Ишь, - накрывая на стол, думала Лукерья, - по-флотски шпарит. За пять лет обычные слова забыл уж. Наши-то знай рыбу ловят, а по-флотски не мерекают. Разве что дед Матвей. Тот все о парусном флоте. Тоже любит морскими словечками мозги посуричить. Тьфу! Сама уж по-ихнему заговорила".
И Грачиха вспомнила, каким прибыл Матвей в родную тамбовскую деревню из плавания. Щеголь! По тем, довоенным временам. За границей, говорит, бывал. Гоголем ходил. "Приглашу его сегодня, обязательно приглашу. Как-никак, тамбовские. И внуков его приглашу, Люську с Витькой. Шебутной дед, а внуков вырастил, родители в войну погибли…
- Люську-то, поди, забыл?!
- Чьи позывные, маманя?
- Деда Матвея. Соседи наши. Соплюшкой была, а ныне не узнать - красавица.
- Бери на абордаж, маманя!
- Возьму, сынок, возьму! Красавица, не иным чета…
- Что-то не припомню такую.
- Через огород с веточкой бегала. Лет двенадцать ей было.
- Добро, маманя! Свистать всех наверх, а баньку истопила?
- Давно уж. Иди, а я кой-кого оббегаю.
Не спеша, по-стариковски парился Степан, хлестал себя березовым веничком.
- Эх-ха-а… Тропики… Ух, хорошо… Камни дышат. Запах березовый, а-а-а…
"На верхней не выдержу… Батя бы лежал. Где-то задержался, придет скоро… Люська, Люська. А! Вспомнил. У деда Матвея тонконогая внучка была. Мне язык показывала. Интересно, какая стала. Кажется, беленькая, а на причале была черненькая. Симпатичная. Застропим. Чья она? А может, сезонная? Звать не спросил. Если не придёт, где искать буду?".
Когда, напарившись в старой баньке, Степан вошел в дом, мать приготовила ему сорочку и бостоновый костюм. Отец уже был дома.
- Отвык я от такой одежды, отвык…
Сорочка плотно обжала плечи, но рукава оказались короткими. Это бы сошло, можно закатать, но костюм… он стал явно мал. Насмеявшись, отец и мать решили купить завтра же новый. А на вечере уж придется побыть во флотской.
- Тебе она к лицу, сынок, - осматривала его счастливая мать, - и ордена… Только вот зачем на них пишут: первый, второй, третий?
- Спортивные.
- А этот за что? Прочитай-ка! Слеповата стала.
- Отличник боевой и политической подготовки, - выпалил Степан.
- В боях участвовал, сынок, а почему молчал? У меня так ныло сердце.
- Нет, мама. Значки мирные.
- Не скажи, не скажи. Значки, может быть, и мирные, а дадены за боевые заслуги. Ну хоть живой вернулся, а то и ждать устала. Вон как в мире беспокойно. И чего людям не живется? А ты одевайся, одевайся. Гляди, вон Матвей идет. А что же без внучки? Э-э, верну обратно. Верну… Люська-то все бывало в огород заглянет да спросит: "А Степа пишет?" Пишет, говорю, да не про тебя, коза. А она захихикает и убежит. Давя смотрю, приоделась, разрумянилась, невеста-а. Когда и выросла… Прям вот как вишенка созрела. Не узнаешь. Пойду покличу.
Мать вышла, и Степан услышал, как она кричала с крыльца:
- А почему не все? Где Витя, где Люся? Давайте всем семейством. Оно и моему молодцу веселей будет. Чем с нами-то, стариками…
- Придут они, придут. Как Витька с катера вернется, так и придут.
Андрей, Витька и Люська пришли вместе.
"Вот она, - удивился Степан, - а раньше платье, как на доске, висело".
Рот его растянулся в довольной улыбке.
- Держи краба! - протянул он руку с растопыренными пальцами. Люська протянула свою маленькую горячую руку и посмотрела в его глаза. Казалось, вот сейчас она возьмет прутик и щелкнет, как бывало, петуха в огороде, а потом улыбнется и убежит.
- Ого? Уже клотиком до моего плеча достаешь, а я думал, ты все еще маленькая.
Люська, не разжимая губ, улыбнулась, отчего ямочка на щеке ее показалась и исчезла. Исчезла и улыбка, когда с Кряжевым появилась Лена.
- О! Кряжев, - обрадовалась Лукерья и тут же недовольно поджала губы: - Тоже нашел себе, Ленку ведет.
- Амба, мать! Я приглашал.
- Вербованной только и не хватало. Будто девок своих нет… Я, сын, правду-матку…
- Ну, хва! - вмешался Грачев-старший. - Стыдись людей! Не порть настроения. Прими как надо!
Лукерья молча удалилась в кухню. Зато Степан вышел им навстречу.
Уже все приглашенные собрались в большой комнате, когда Грачиха, уняв свой буйный характер, вышла к гостям.
- Рассаживайтесь, гостюшки, где место есть. Всем хватит. А ты сюда, Степа, к Матвею поближе да к Люсеньке. Вон она какая сегодня нарядная…
Поднялся дед Матвей.
- Табань, Лушка, табань! Пора и тост сказать. Не то во рту пересохло.
- Говори, Матвей Карпыч, говори! Я не помеха.
Дед Матвей поправил окладистую седую бороду, расширил грудь, подождал, пока приутихнет, и вымолвил:
- Ну, Степа! Сдается, что ты насовсем причалил, а раз так… кхе-кхе, - кашлянул в бороду, - буть моряком и на нашем флоте!
Он обвел глазами всех и высоко поднял стакан.
- Попутного ветра! Вот так-то. - И одним махом опорожнил содержимое. - Сильна горилка, якрь те в клюз, - крякнул, вытер пальцами усы, пошевелил багровым носом, - перва-ак… Ух-х! - Глянул на Степу, приподнял рыжие лохматые брови, пробасил: - Пейте! А ты рассказывай, служивый, где бывал, что видел, как ныне на кораблях жисть матросская?