Они ей сообщили о лошадях, стоящих в стойлах, об овцах, о другой собаке, о еде, о людях. Она осторожно стала спускаться по склону. Запах еды был приятный, а она долгие часы шла не евши. Но она знала, что должна остерегаться, потому что там были еще и люди. А в ее мозгу уже прочно утвердилось, что она должна их сторониться. Тихой трусцой бежала она вниз по тропинке.
Вдруг раздался резкий, вызывающий лай другой собаки. Лесси услышала, что та бежит ей навстречу. Она остановилась в ожидании. Может быть, та собака друг?
Но нет. Собака бежит, взрывая тропу, шерсть у нее стоит дыбом, уши прижаты. Лесси вся подобралась, готовая к встрече. Когда та прыгнула, она отступила вбок. Та повернула назад, громко лая в истерической ярости. Ее голос говорил: "Это мой дом, а ты вторгаешься непрошеная. Это мой дом, и я буду его защищать".
Из фермы внизу глухо донесся голос человека:
- Кто там еще, Тэмми? Взять! Чужой!
При звуке человеческого голоса Лесси круто повернула. Она затрусила прочь. Дом был не ее. Ее отсюда гнали.
Кудлатый пес бросался на Лесси, когда она, убегая, пустилась вскачь, тыкался ей в бока. Она быстро обернулась к нему, оскалив зубы. Как будто достаточно было этой угрозы, пес отступил.
Лесси бежала и бежала. Вскоре строения фермы остались позади. Она бежала нежилыми местами, по тропам, проторенным животными. Наконец, приуныв, она стала вынюхивать воду. Нашла маленький ручей со студеной водой и стала жадно лакать. Небо на востоке посерело. Она огляделась вокруг.
Она тихонько поскребла у скалы передней лапой. Три раза оглянулась, потом свернулась клубком. Сзади ее защищал нависший уступ. Морду она наставила наружу. Теперь, даже если заснуть, нос и уши упредят ее о приближении любой опасности.
Она положила голову на лапу и громко вздохнула.
На другой день с раннего утра Лесси опять была в пути. Она неуклонно бежала мерным, легким ходом, какого станет на долгие мили пути. Ее мышцы работали с непостижимой ритмичностью, в гору ли она бежала или под гору. Она не останавливалась, не колебалась. Когда дорога шла к югу, Лесси бежала по ней, когда сворачивала в сторону, сходила с дороги и пускалась звериными стежками сквозь кустарник и вереск.
Когда дорога вела к поселку или ферме, она пугливо делала крюк, в обход жилищ, сторонясь человека. Так что там, где живут люди, она проходила осторожно, инстинктивно держась под прикрытием, проскользая, точно призрак, под тенью какой-нибудь купы деревьев или кустарника, предпочитая открытому месту лесок.
Большей частью дорога шла в гору, так как впереди тянулась гряда синих гор. Лесси безошибочно взяла направление к самому глубокому разделу, где мог быть проход. Ближе к полдню, когда она забиралась все выше и выше, небо сплошь заволокло. Тучи казались свинцовыми.
Вдруг вспыхнула молния, а за ней загремел гром. Лесси стояла в нерешительности, потом заскулила быстро и жалобно. Она испугалась. Нельзя винить собаку, что она иной раз струсит. В собаке столько доблестей, что можно простить ей, если изредка она испытывает страх, А сказать по правде, так очень немногие колли переносят гром и молнию.
Для некоторых собак подобный шум просто ничего не значит, а собаки охотничьих пород, так те никогда так не радуются, как при звуке ружейного выстрела. Другое дело колли. Как видно, собаки из этой породы, проработав долго бок о бок с человеком постоянными его помощницами, усвоили урок, что такие резкие, дикие звуки могут ранить. И при звуке выстрела колли по большей части бегут в укрытие. На иного врага они смело выйдут вперед, но не против неведомой опасности шума.
Лесси колебалась. Раскаты грома отдавались в горах, и ливень так и хлестал в неистовой грозе, какие знакомы Северной Шотландии. Долго она старалась пересилить страх, но наконец не выдержала. Она затрусила к месту на кремнистой дороге, где нависшие уступы образовали сухую пещеру. Она заползла туда и лежала задом к скале, покуда гремел гром и его раскаты были точно артиллерийский огонь.
Но если она и прервала свое путешествие, то лишь ненадолго. Как только гроза, поваркивая, ушла по горному кряжу вдаль, Лесси снова была на ногах. Одну секунду она стояла, подняв голову и принюхиваясь. Потом опять двинулась в путь, идя все той же неустанной мерной трусцой.
Теперь, после дождя, ее красивая длинная шерсть была измазана и забрызгана размокшей землей. Но Лесси шла и шла все вперед и вперед - на юг.
Глава одиннадцатая
В БОРЬБЕ ЗА СУЩЕСТВОВАНИЕ
Первые четыре дня Лесси шла безостановочно, только ночью прерывая путешествие для короткого отдыха. Стремление идти на юг жгло ее, как лихорадка, и ничто другое не могло его оттеснить.
На пятый день новая потребность начала скрестись в ее сознание. Это был зов голода. Веление "в путь" первое время заглушало его, но теперь он стал настойчивей.
Она без хлопот находила ручьи, в которых утоляла жажду, но как достать еду? В ее прежней жизни под опекой хозяина эта задача была устранена. Лесси, насколько она помнила себя, никогда не несла заботы о еде. В установленные часы ей давали есть. Человек ставил перед ней еду в особой миске. Ее старательно учили, что это для нее и что она никогда не должна притрагиваться к еде, лежащей где-нибудь еще. Годами изо дня в день в нее внедряли это правило. Еда была не ее заботой. Еду давал человек.
И вот неожиданно уроки и правила всей прошлой жизни оказывались бесполезными. Не было рядом человека, который бы каждый день в пятом часу ставил перед ней миску с едой. Но так или иначе, эта аристократка должна была научиться, как ей добывать средства существования.
Лесси нашла свой способ. Она его не придумала, как мог бы это сделать человек. У людей есть воображение - они могут нарисовать себе события и обстоятельства до того, как встретятся с ними на деле. Собаки этого не могут, они должны слепо ждать, пока не столкнутся с тем или другим обстоятельством, а там уже справиться как сумеют.
Но как же Лесси все-таки смогла разрешить новую задачу? Она не обладала, как человек, мозгом, способным к рассуждению. Она не могла основать свое поведение на прошлом опыте прочих существ ее рода - другой доступный человеку метод. Ребенку не обязательно самому подвергаться в своей жизни разным опасностям, чтобы узнать, к чему они приводят, потому что его родители или кто-нибудь еще из взрослых могут ему рассказать на основе собственных приобретенных знаний, что произойдет в таком-то к таком-то случае. Но ни одно животное не может передать приобретенное знание своему детенышу. Каждое животное должно наново столкнуться на опыте с каждым обстоятельством, как если бы оно никогда не стояло ни перед одним его сородичем за всю историю мироздания. Каким же все-таки путем Лесси научилась добывать себе пищу?
Она обладала одним свойством, которое присуще всем животным, человек же, может быть, имел его когда-то, но теперь уже не обладает им: инстинктом.
Инстинкт, а также уроки, вынесенные из собственного опыта, позволяют животному делать выводы, к которым человек приходит благодаря умению рассуждать. Инстинкт заставлял Лесси день за днем идти все в одном направлении. Опыт научил ее остерегаться людей. Инстинкт подсказывал ей, как оставаться незаметной для них, - идти понизу оврагами, проскользать по краю кругозора, стелясь по земле. Инстинкт научил ее находить пищу.
На пятый день, когда она бежала и бежала, верша свой путь все той же ровной, мерной трусцой, чутье заставило ее насторожиться. Она остановилась на полустертой звериной тропе в зарослях вереска и стояла, вытянув голову, как пригвожденная, глазами, ушами, носом читая указания, доходившие так слабо, что человек не уловил бы их.
Первым расшифровал загадку острый нюх. Присутствовал густой и теплый запах - запах пищи.
Привычка всей жизни побуждала Лесси открыто побежать на этот запах. Но инстинкт взял верх над привычкой. Лесси поджала ноги и, припадая животом к земле, против ветра поползла на запах. Бесшумно продвигалась она сквозь вереск, подбираясь ближе и ближе. А потом она вдруг увидела на тропке то, о чем ей давно уже сообщил нюх. По тропке бежала, плавно изгибая свое змееподобное тельце, ласка. Она высоко закинула голову и с собою рядом волокла по земле тело только что убитого кролика. Добыча была много больше ее самой, но убийца обладала мощным сложением и волокла труп с поразительной быстротой. Но тут и ей чутье дало знать об опасности, и она вызывающе обернулась. Бросив добычу, она приготовилась встретить грозного врага. Ее хищные белые зубы оскалились, и она издала пронзительный крик - крик дерзновенной ярости.
Лесси, опустив голову, глядела на нее. Такого животного она еще ни разу не видела. И ее породе был чужд инстинкт, свойственный терьерам, - быстрее мысли набрасываться на все живое, похожее на грызунов. Лесси была из породы рабочих собак, она была мирной собакой - и все-таки инстинкт повел ее на охоту.
Шерсть на ее шее медленно встала. Ее губы раздвинулись, обнажая зубы. Уши плотно прилегли к голове. Она подобрала под себя задние ноги.
Но в ту секунду, когда собака прыгнула, ласка, как будто точно зная, в какой это будет момент, с визгом метнулась в сторону. С молниеносной быстротой она засновала сквозь заросли вереска, утекая бесшумно и проворно, точно ручеек. Лесси обернулась, чтобы поглядеть ей вслед, но ее притягивало к себе нечто другое - теплый кровяной запах кролика, оставленного на тропе.
Она долго глядела на него. Подошла поближе, осторожно пригибая голову, как будто готовая отскочить. Потому что, как ни манил запах крови, кроме него, там еще держался и запах ласки. Нос ее осторожно придвигался ближе и ближе, пока не коснулся свежезарезанной дичи. Она отступила и обежала ее вокруг. Потом подошла, наклонила голову и куснула дичь. Опять подняла голову, подождала.
Здесь, в диком краю, вдалеке от людей, она как будто ждала, не раздастся ли внезапный окрик хозяина: "Лесси, брось! Нельзя! Брось!"
Но окрика не было.
Она стояла в нерешительности добрых полминуты, потом осмелела. Она побежала, неся кролика в зубах. На бегу она поглядывала направо и налево, ища чего-то. Потом увидела то, что нужно: густую заросль дрока, образовавшую нечто вроде логовища. Она подошла, залезла в нее так, что оказалась прикрытой с трех сторон. Бросив перед собой кролика, она легла наземь. Еще раз обнюхала его. От него пахло хорошо.
Так опыт научил ее чему-то новому. Она узнала запах кролика. Остальное подсказал инстинкт. Дальше в своем путешествии, едва лишь тонкий нюх сообщал ей, что есть поблизости дичь, Лесси превращалась в охотника. Выследит, и догонит, и схватит, и сама же съест. По разумному закону природы. Убивала она не из прихоти, как часто поступает человек. Она убивала, чтобы только прожить.
Такой пищи хватало для поддержания жизни, но и только. Никто не наблюдал за Лесси зорким глазом, не следил за ее весом, не приглядывался к цвету десен, не ухаживал за ее шерстью. Никто не говорил:
"Она спустила фунта два - прибавим ей к обеду говяжьей печенки!"
"Что-то она стала вялой - надо давать ей на завтрак кружку молока. И можно еще разболтать в молоке сырое яйцо - если она станет это есть!"
"Гм!.. Что-то мне не нравится цвет ее десен. Я думаю, ей бы хорошо ввести в рацион рыбий жир - по одной столовой ложке в день. Это приведет ее в норму!"
И не было всех тех забот, какими окружена царственная собака, почивающая ночью в своей сухой конуре. Вместо той красавицы была теперь собака с худыми, запавшими боками, с изодранной и кудлатой шерстью; с застрявшим в "оборках" и хвосте репьем. Но это все еще была собака, которая всю свою жизнь прожила в любви и холе, а потому не знала никаких болезней. И теперь сказались те годы заботливого ухода. Потому что костяк у нее был крепкий и мускулы сильные, и они не сдавали в этом долгом пути - миля за милей, изо дня в день.
А еще у нее были храброе сердце и верный инстинкт. И собака день за днем неуклонно шла на юг, по Горной стране, зарослями вереска и орляка, через горы и равнины, через реки и леса, шла неуклонно - и всегда на юг.
Глава двенадцатая
ЧТО УВИДЕЛ ХУДОЖНИК
Лето было в разгаре. Лесли Фрит праздно лежал навзничь на носу гребной лодки. Он блаженно попыхивал трубкой и смотрел, как дым безмятежно поднимается в холодном утреннем воздухе и уплывает назад, туда, где Мак-Бейн мерно закидывал весла.
- Лучше бы мне пересесть на корму, мистер Мак-Бейн, - сказал он.
- Нет, мистер Фрит, лучше так, она у меня любит равновесие, я же вам говорил. Лодка с норовом, - сказал гребец.
Фрит спокойно попыхивал, наслаждаясь погожим деньком. С этими твердолобыми шотландцами не поспоришь. Если Мак-Бейну угодно, чтоб он сидел на носу…
Его глаза упивались великолепием шотландского пейзажа, и Фрит был счастлив. Озера - благодатные охотничьи угодья британских рыбаков - означали для Лесли Фрита нечто другое. Они были местом, красота которого, искони ценимая шотландцами, влекла, как магнит, и английских художников. Лесли Фрит был из тех, кому никогда не надоедала переменчивая игра света и тени над водкой гладью и лиловыми горами. Он каждое лето приезжал сюда писать красками и освежить свою дружбу с Мак-Бейнами, которые с суровым радушием привечали его в своем доме и отдавали ему под мастерскую отличный каменный сарай.
Итак, довольный ясным днем, он лежал на носу, покуда не заскрипела под днищем галька маленького островка. Он машинально помог Мак-Бейну выгрузить все принадлежности - этюдник, холсты, жестяные ящики с красками. Он поставил холст и складной стул. Потом склонил голову набок и посмотрел на свой незаконченный пейзаж.
- Ну, так. В обед я за вами приеду, - сказал Мак-Бейн.
- Хорошо, мистер Мак-Бейн. Мне тут еще на несколько часов работы. Как по-вашему, получается?
Мак-Бейн важно отошел на правильную дистанцию и, закрыв один глаз, стал нагибать голову то на правый бок, то на левый. Все долгие зимы Мак-Бейн при случае мог часами спорить в маленькой гостинице у озера, что этот его мистер Фрит был чуть ли не величайшим английским пейзажистом, перед которым преклонились бы все мастера голландской и французской школ, когда б они дожили до наших дней. Но в присутствии самого художника Мак-Бейн никогда не позволял себе выдать, свое, несомненно, пристрастное мнение.
- Что ж, раз уж вы меня спрашиваете, я бы сказал, у вас оно выходит как-то вроде бы немножко не так. Вода вроде бы немножко ярковата и слишком пестрая, и никогда я не видел, чтобы гора была такого цвета, и облака у вас очень удивительные. Но в общем, скажу я, картина отличная.
Лесли Фрит улыбнулся. Он привык к критическим замечаниям Мак-Бейна. Мало того - он их, в сущности, ценил, потому что суровый шотландец обладал верным глазом и понимал красоту родного края. Фрит покивал головой, глядя то на свой этюд, то на пейзаж перед глазами. Он думал о том, как тихо все вокруг. Нигде ничто не шелохнется, только чуть поплескивает вода под днищем лодки у берега. Ничто не шелохнется - только…
Он сощурил глаза.
- Гляньте-ка, мистер Мак-Бейн… Никак, олень?
Шотландец посмотрел, куда указывал протянутой рукою Фрит. Обшарил глазами весь берег по северной стороне. Тяжелые рыжие брови нависли, точно затем, чтобы заслонить собою серо-голубые глаза.
- Олень, да? - повторил свой вопрос художник. Мак-Бейн молча покачал головой. Его глаза, привычные к простору, были острей, чем у англичанина.
- Ну-ну, никогда б не подумал! - провозгласил он наконец.
- Что там такое?
- Собака, - сказал старик.
Он щитком поднес ладонь к глазам. Художник сделал то же.
- Так и есть. Теперь и я разглядел.
Удостоверившись, что это не олень, Фрит вернулся было к своему этюду, но старик все еще не сводил глаз с собаки. Его пристальное внимание заставило и художника снова обратить на нее взгляд.
- Колли, - сказал Мак-Бейн. - Как она сюда попала?…
- Ну, верно, здешняя - с какой-нибудь фермы.
Шотландец покачал головой. Не сводя глаз с собаки, он увидел, что она подступила к самой кромке воды и зашла в озеро на несколько футов от берега. Потом вернулась назад, пробежала берегом несколько ярдов и попробовала еще раз. Это повторялось опять и опять, как будто она ждала, что где-нибудь на новом месте вода исчезнет и под ногами окажется сухое дно.
- Вон оно что, мистер Фрит! Она, значит, ищет, где бы перейти.
- Может быть, она хочет пробраться следом за нами на остров?
- Нет. Она ищет, где перейти.
Как будто чтобы устранить все сомнения, послышалось жалобное скуление - тот ряд коротких взвизгов, каким собака выражает свое недоумение, когда наталкивается на непонятную помеху.
- Так и есть, хочет перейти, - повторил шотландец. - Подгребу-ка я, пожалуй, к тому месту и…
С этими словами он подошел к отмели и, взявшись за нос, приподнял лодку. Погруженные в воду весла застучали в уключинах, и шум разнесся, вихрясь, по тихой поверхности озера. В это мгновение Лесли Фрит увидел, что собака подняла морду и повернула в сторону.
- Ока уходит, мистер Мак-Бейн, - окликнул он гребца.
Шотландец поглядел на берег. Он встал. Оба, художник и гребец, увидели, как колли нырнула под кусты. Теперь они только в отдельные мгновения могли видеть, как собака неуклонно бежала вдоль озера, кромкой берега, на запад, Она бежала уверенно, как будто теперь уже твердо приняла свое решение.
- Побежала в обход, - сказал Мак-Бейн. - Бедняга - не близкий это конец.
- По-вашему, она хочет обогнуть озеро? Но это же мили и мили…
- Ей придется покрыть без малого сто миль, пока она доберется.
Художник недоверчиво посмотрел на старика:
- Вы будете меня уверять, что собака способна пробежать сто миль только ради того, чтобы обогнуть озеро? Ну, знаете!..
Фрит рассмеялся, но Мак-Бейн заговорил таким тоном, что художник сразу притих:
- Мистер Фрит, колли - собака шотландского происхождения, и в ней есть и храбрость к упорство, отличающие нашу страну.
Мак-Бейн сказал это с упреком, и Фрит распознал за словами их задний смысл. Его мысль пошла дальше.
- Мистер Мак-Бейн!
- Да?
- Как вы думаете, почему она хочет перебраться через озеро? Зачем это ей?
Шотландец долго стоял молча. Потом сказал:
- Кто ее знает! Одно только можно сказать. У нее есть дело где-то там, и она пошла по своему делу, не прося помощи ни у одной души на всем белом свете. И это…
Тут Мак-Бейн повернулся к своей лодке и залез в нее. Затем докончил:
- … хороший пример, такой, что всем бы нам не худо ему следовать.
Фрит усмехнулся про себя. Строгий старик имел обыкновение из всего на свете извлекать строгий урок о правилах поведения. Его мысль вернулась к этюду, и теперь он лишь вполглаза видел лодку, становившуюся все меньше и меньше, по мере того как Мак-Бейн уходил в ней по воде, оставив его в одиночестве.
Инстинкт - как птичий полет: он держит направление всегда твердо по прямой.