Оскар останавливается. Лижет карандаш, раздумывая, согласится ли Таддеус на "барона". Взгляд опять упирается в воздух и опять натыкается на шкафчик.
- Это надо обмозговать, - говорит он про себя и снова обращается за советом к бутылке. Из лесу доносится птичий свист, в повозке веет мужественным ароматом виноградной водки.
Оскар более не колеблется. Палинка прошла хорошо, и сразу все стало ясно. Почему бы ему не назваться бароном? Таддеус? Пусть только попробует вмешаться… а, он не посмеет! Итак:
"Барон Оскар(энергичный человек в шелковой пижаме, входит незамеченный. Смотрит хмуро, однако держится пока на заднем плане. Руки грозно сплетает на груди).
Додо(выпуская огромное облако дыма, Репейке, язвительно). Репейка, ты не знаешь, барон все еще дрыхнет?
Репейка(молчит).
Додо(зевает). А ты не подумал о том, как вредно курить до завтрака? Будь добр, скажи Пипинч, чтобы внесла завтрак. Поедим!
Репейка(пулей вылетает с арены и возвращается с Пипинч, которая несет на большом подносе кусок мяса, хлеб, чай, сладости. На Пипинч красная ливрея с золотым кантом).
Барон Оскар(качает головой и по-видимому с трудом сдерживает себя…"
Оскар пишет и сам уже сердито качает головой в священном пылу творчества. Он явно иссяк, но произведение не окончено, он со вздохом опять возводит глаза. Однако взор его и на сей раз не достигает небес, зато, как и раньше, достигает шкафчика - дальнейшее ясно без слов. Сильно потянув из бутылки, Оскар вновь обращается к своему творению.
"Теперь-то уж нельзя бросать, пока я в таком вдохновении", - думает он. Ему даже не приходится долго почесывать карандашом нос: продолжение придумано, - впрочем, подсинить нос он тоже успевает.
"Пипинч(ставит поднос на низенький столик. Рядом с ней Репейка).
Барон Оскар(со скрещенными руками выступает из тени вперед. Все прочие действующие лица выражают страх. Барон безжалостно указывает на завтрак). Что это?!
Додо(нахально, понимая, что его песенка спета). Насколько могу судить, завтрак.
Барон Оскар(металлическим голосом). Репейка, и ты это терпишь? Прогони его!
Репейка(с ворчаньем и лаем бросается на Додо, несмотря на его сопротивление стаскивает одеяло, потом хватает за штанину и заставляет встать).
Додо(падает перед Репейкой на колени). Смилуйся!
Барон Оскар. Пипинч, помоги!
Пипинч(с другой стороны хватается рукой за штанину Додо и помогает вывести его с арены).
Барон Оскар(следует за ними). Прочь его, прочь!
Из-за кулис зрители слышат голос барона, распекающего Додо. Тем временем Репейка и Пипинч выбегают на сцену и быстро уплетают завтрак. Когда все съедено, мы с Додо за руку появляемся через другой выход, Пипинч берет под мышку опустошенный поднос. Репейка тоже к нам подходит; Додо, я и Пипинч кланяемся, Репейка сидя приветствует публику…"
- Получилось! - прошептал Оскар. - Получилось! - и размягченно улыбнулся, что объяснялось частично утомлением от литературных трудов, частично же затянувшимся обменом мнениями с бутылкой виноградной водки. - Таддеус спятит от радости, да и есть от чего спятить! Второго такого номера не было в целом свете и никогда не будет.
И Оскар принялся перебеливать свой труд. Беззаботно насвистывая, поскольку муки мыслительного процесса были уже позади, он достал из ящика чистую бумагу, не пропустив, разумеется, по дороге и шкафчик, отточил упомянутый ранее карандаш - и все затихло, слышалось только жужжание мух. Однако Оскар иногда вскидывал голову и улыбался: он отчетливо слышал перекатывающиеся волнами аплодисменты, - было похоже, что на берег обрушиваются огромные морские валы.
Оскар улыбался и чуть-чуть кланялся, принимая воображаемые аплодисменты, однако то была дьявольская улыбка, ибо чернильный карандаш сделал его физиономию совершенно синей, как будто голова славного дрессировщика побывала в чане с красителем.
Разумеется, Додо и Репейка, два других главных персонажа "Веселой сценки", не имели обо всем этом ни малейшего понятия. Они пошли по грибы и действительно собирали грибы.
- Репейка, назад, - одергивал Додо не в меру усердного помощника, когда тот забегал слишком вперед, - позабыл уже про силки? Лучше держись поблизости.
Репейка тотчас возвращался, так как понимал теперь не только слово "назад", но все лучше разбирался в малейших оттенках голоса Додо. Нельзя сказать, чтобы речь клоуна доходила до него полностью, но отдельные слова он понимал, окраска же других звуков меж ними, интонации голоса - твердые или мягкие, поощрительные или запрещающие - сами собой встраивались в ряд знакомых слов.
Было раннее утро. Прохладные испарения ночи, душистые запахи цветов, деревьев, прошлогодней листвы еще колыхались на тенистых тропинках, еще звонко лились песни птиц, покуда не заполыхало жаром солнце, запахи не привяли от тепла и звуки не стали ломкими в редком, пересохшем воздухе.
Додо, насколько возможно, избегал дорог, чтобы не встретиться с кем-нибудь, кто мог бы, допустим, спросить, зачем он бродит по лесу; ничего худого бы, конечно, не произошло, но ему было так хорошо с Репейкой вдвоем, что не хотелось никого видеть, особенно чужого.
Он отыскивал тенистые грибные места и, обнаружив красивую шляпку съедобного гриба, приподнявшую прошлогоднюю листву, тотчас подзывал собаку.
- Смотри, какой красавец этот молодой боровичок.
Репейка нюхал названный гриб и вяло повиливал хвостом:
- Запах у него так себе.
- Ну, конечно, ты в грибах не разбираешься, - говорил Додо, видя, что щенок не выражает особого восторга, - но погоди, ужо понюхаешь, когда Мальвина их приготовит.
При слове "Мальвина" Репейка энергичнее заработал хвостом, телеграфируя другу, что весьма симпатизирует блистательной наезднице, и даже огляделся по сторонам. Однако, Мальвины нигде не было видно, - мы-то знаем, что в это самое время она вышла на поиски простокваши.
Корзинка Додо быстро наполнялась, и ничто не нарушало приятной одинокой прогулки, пока Репейка не бросился под очередной куст, но в ту же минуту и выскочил, едва удержавшись на ногах, словно его стукнули по носу.
- Уй-уй-уй, - скулил он тихонько. - Уй-уй-уй, там кто-то колючий, - и крохотные капельки крови на морде подтвердили справедливость его возмущения. - Но уж теперь-то я рразоррву его! - зарычал щенок, изготовясь к прыжку.
- Нельзя!
Додо раздвинул ветки и обнаружил ежа, закутанного в оснащенный тысячью иголок плащ.
- Да, Репейка, он и вправду колется, но ведь не он зачинщик…
- Вот я ему сейчас! - проворчал щенок.
- Не лезь, куда не следует, - укорил собачонку Додо. - Еды у тебя хватает, зачем же убивать его? Да и не удастся ведь! Всю морду тебе исколет, раны загноятся, придется мне заливать их йодом. Помнишь, какой йод вонючий? Вот и представь его на носу своем… Ну, пойдем.
Репейка неохотно, то и дело отставая, плелся за Додо и уже совсем издалека опять оглянулся.
- Может, все-таки попробовать?…
Додо понял этот тоскливый и воинственный взгляд.
- Не дури, Репейка. Еж тебя не трогал. У него, может, маленькие ежата есть, и он ничего дурного не делает, знай себе помалкивает… Одним словом, нельзя!
- Это другое дело, - вздохнул щенок. - Нельзя так нельзя. Может, еще встретится что-нибудь более подходящее для разминки…
Надежды его оправдались, хотя и позднее.
Додо держал путь в небольшую низину, где земля была посырее; они вышли на лесную лужайку, как вдруг Репейка услышал какой-то шорох над головой и не успел взглянуть, как его кто-то ущипнул за ухо. Щенок испуганно прижался к земле, скосил глаза вверх и заворчал:
- Ах ты, подлый сорокопут, чего тебе от меня нужно?
На кусте сидела коричневая птица и раздраженно клекотала:
- Ступай отсюда. У меня здесь гнездо и птенцы.
- Ты что, не видишь, я же с человеком! Будешь скандалить, наведу его на твое гнездо…
Сорокопут испуганно нырнул в куст, а Репейка побежал к Додо, который, стоя на коленях, как раз укладывал грибы в корзинку.
- Щелкун клюнул меня в голову, - вильнул хвостом Репейка, на что Додо сразу ответил:
- А вот этот гриб боровику в подметки не годится, но среди белых его никто и не заметит. Было бы только сметаны побольше.
Так Додо и не узнал о воинственной птичке и обиде Репейки, зато сразу вскинул голову, когда мягкую тишину леса прорезал отчаянный, захлебывающийся вопль.
- Змея! - вскочил Додо на ноги, едва не опрокинув корзинку с грибами. - Пошли, Репейка! Змея поймала лягушку…
Они бросились по лесу напрямик. Прерывистые вопли, исполненные смертельного ужаса, звали их, и все же они оторопели, когда увидели большую лесную лягушку в пасти темной, почти черной змеи.
- Держи, Репейка!
Вот теперь щенок мог наплясаться вдоволь. Вздрогнув от отвращения, он все же перехватил пресмыкающееся посередине и стал бешено трясти его…
- Если Додо сказал "держи", значит так и нужно, тут уж все понятно.
Репейка перекусил позвоночник змеи и хлестал ею по сторонам, словно кнутом. Лягушка, наконец, вывалилась из ее пасти, но змея к тому времени лишь судорожно подергивалась, и Репейка, куснув еще раз, покончил с нею.
- Хорошо, Репейка, - одобрил Додо, - справился хоть куда! Но лягушку не тронь, ей и так досталось…
Предупреждение было не лишним, ибо Репейка вошел во вкус драки и как раз собирался накинуться на лупоглазую квакуху.
- Нельзя, - еще раз сказал Додо, а лягушка дрожала, как осиновый лист. Нельзя сказать, чтобы она сколько-нибудь осмысленно таращилась на Репейку своими выпуклыми кроваво-красными глазами, - но так ли уж осмысленно смотрел бы человек на зверя, ростом со шкаф, который вытряс бы его из пасти толстой, как заводская труба, отвратительной змеи?
- Пошли отсюда, Репейка, видишь, она испугана насмерть, бедняга.
Репейка бросил последний взгляд на змею - не движется ли, - и они покинули лягушку, у которой все еще испуганно пульсировало горло, и которая никак не могло поверить чудесному своему спасению.
- Молодец, Репейка, право, молодец. - Додо погладил щенка по всклокоченной голове. - А теперь пойдем домой и - поедим.
Время близилось к полудню. Уже и бабочки охотней летели к тенистому строевому лесу, белыми, желтыми или красными цветами вились среди огромных молчаливых деревьев, отыскивая путь к широким, залитым солнцем лесным дорогам. А возможно, малютки-пилоты были заняты доставкой любовной почты - на ножках, на рыльцах несли цветочную пыльцу, передавали ее соответствующему цветку, чтобы, оплодотворенный, он вырастил семена для будущих цветов, для грядущих лет.
Когда человек и собака вышли на пыльное шоссе, даже Репейка прищурился от внезапно ослепившего их солнца, а Додо поспешил прикрыть рубашкой корзину с грибами.
Здесь уже не слышен был упорный перестук дятлов, зато неумолчно стрекотали жаропоклонники кузнечики, гудел, пролетая, припозднившийся майский жук, а от лесных лужаек, попадавшихся вдоль дороги, мягко неслось жужжание вечных скитальцев - шмелей, ос, пчел, напоминая звуки далекого органа.
Репейка, свесив язык, потел - собаки потеют через язык - и трусил позади Додо, точно подлаживаясь к шагам своего друга. Вскоре походка Додо устало замедлилась, он поглядывал на дорогу, уходившую в серую пыль, и все ниже опускал голову, ибо вспоминались ему былые дороги, по которым нельзя пройти дважды, точно так же, как нельзя вернуться в минувшие лета.
Ему припомнились прежние скитания и подумалось о том, что и тогда всякий раз нужно было выходить из лесной прохлады, из бездорожья редких счастливых и радостных дней на пыльные, серые дороги жизни, чтобы прийти к дому, к обеду.
Топ-топ-топ - шагал по шоссе клоун, а за ним, высунув язык, поспешал пуми; не сразу услышали они далекий зов:
- Додо! До-дооо! Подождите!
Едва Додо обернулся на крик, Репейка сразу же сел - собаке это сделать легче, чем человеку; Додо отошел в тень, так как Мальвина была еще далеко.
Красная косынка наездницы весело трепыхалась над серой истомленной дорогой и все больше места занимала в грустных мыслях Додо.
- Откуда взялась здесь Мальвина?… Иди сюда, Репейка, зачем тебе сидеть на солнце… еще удар случится.
Репейка тотчас лег рядом с Додо, но не мог объяснить, что для какой-нибудь до безобразия упитанной комнатной собачонки солнечный удар, вероятно, опасен, но чтобы солнце повредило пастушеской собаке - такого еще не бывало.
- Не вставай, Додо, - махнула рукой Мальвина, - я тоже передохну малость, а то у меня уж язык на плече в этом адском пекле.
Нам незачем говорить, что язык прекрасной наездницы был вполне на своем месте и ничуть не утратил привычной подвижности. Мальвина и жаловалась-то всегда с улыбкой, больше того - ей приходилось крепко брать себя в руки, чтобы встречать признания Алайоша об очередном карточном проигрыше с должным унынием. У Мальвины был ангельский нрав, и цветущее ее здоровье никогда не отравлялось горечью злости, кислой завистью и терзаниями долгой печали.
- Привет, Репейка! Грибы есть, Додо?
Репейка выразил свою радость от встречи с Мальвиной с помощью куцего хвоста, а Додо показал ей корзину.
- Вот прелесть! - воскликнула Мальвина, глянув в корзинку. - Но какой же ты умница, что прикрыл их от солнца… видишь, Додо, я всегда говорю, что все на свете к лучшему…
- Н-ну…
- Не перебивай! Алайош, этот ленивец, этот неженка, послал меня за простоквашей. Именно простокваша потребовалась моему красавчику, хорошо еще, что не устрицы…
- Да, за устрицами далековато пришлось бы идти…
- Все равно! Я, может, и за устрицами пошла бы, люблю ведь его, обезьяну этакую… но - короче говоря, не было простокваши. В одном месте говорят: приходите вечером, в другом - приходите утром. Ну что было делать, купила сметаны. Покупала - злилась, а, видишь, злиться-то и не стоило, вот почему я говорю: все на свете к лучшему… Ну, налопался бы Алайош простокваши, а сметаны для грибов и не было бы. Разве я не права?
- Ты всегда права, Мальвинка.
- … а за это время и дочка лесника спаслась, черт бы побрал эту чушь с автором ее вместе, чуть глаза не выскочили, на солнце читала ведь, да еще чудом об километровый столб не стукнулась… покуда не спасли, наконец, ее, бедняжку.
- Книжка какая-нибудь?
- Ну да. Чудо что за книжка! Но только Алайош ошибся, будто герцог прострелил веревку. Как бы не так! Спас ее молодой охотник, а потом, можешь представить…
- Представляю, - сказал Додо.
- Охотник был жутко симпатичный. Я потом дам тебе книжку. Называется "Вампир в коридоре"… Ну, если хочешь, пойдем…
Пешеходная дорожка вдоль шоссе была довольно узкая, так что идти надо было гуськом. Впереди плыла Мальвина, за ней Додо и последним Репейка. Дело шло к полудню, и было уже очень жарко. Воздух чуть-чуть шевелился только по краю леса, верхний слой прошлогодней листвы съежился, словно кожа поджариваемого над костром сала, из-под него веяло острым запахом гнили, достигавшим шоссе. Птицы умолкли. Тяжело дышали в гнездах притихшие птенцы, если же сквозь какой-нибудь просвет в гнездо впивался солнечный луч, мать укрывала птенцов под сенью собственных крыльев. Вдоль дороги весело гудели большие зеленые мухи, осы, шмели, но в смолистой глубине леса грезила о предрассветной прохладе тишина.
- Фу, - сказала Мальвина, - будь сейчас вдвое жарче, и то жарче не было бы. Зато какую я сметану раздобыла, Додо, ложка так и стоит. Как у вас дела с Репейкой?
Поникшие уши щенка тут же любопытно приподнялись, хотя он знал, что упоминание его имени не означает сейчас ни приказа, ни даже просто зова.
- Да неплохо. Оскар хочет разыграть целую сценку с участием Пипинч и нас обоих. Подготовить настоящий самостоятельный номер. Сказал, что к моему приходу все будет готово.
- Ну, если обещал, значит, так и будет. Оскар ужас какой волевой.
Мальвина даже не подозревала, насколько она была права. Обещание Оскар выполнил, сам же был "ужас" как ужасен, хотя и не подозревал об этом. Размягченный, сидел он на кровати и с нежностью поглядывал на стол, где покоилось его перебеленное творение. По временам он делал дирижерские движения руками, - номер, право же, заслуживал соответствующего музыкального сопровождения!
- Пламм-пламм, тара-ррара-раа, - напевал "Барон "Оскар", не подозревая о том, что "Неверный лакей" и "Роза пустыни" подслушивают под дверью.
Дверь не была заперта, только прикрыта. Мальвина поставила сумку и, приоткрыв дверь, заглянула.
- Господи Иисусе! - попятилась она, чуть не столкнув Додо.
- Что там?
- Не знаю. Чисто дьявол…
- Брось! - И Додо хотел распахнуть дверь.
- Нет, - прошептала Мальвина, - может, он просто со свету кажется таким черным. Я взгляну еще разок.
- Там-тарам-та-тири-рии, - послышалось изнутри; Оскар слишком был погружен в воображаемое музыкальное сопровождение, чтобы заметить эти испуганные, округлившиеся глаза…
- Кошмар, я уж думала, это не Оскар…
- Оставь, Мальвина, кому ж еще быть в повозке Оскара, - возразил Додо и распахнул дверь.
Распахнуть распахнул, но тоже оторопел; Оскар оказался, правда, не черным, а темно-синим, но зато он был на верху блаженства.
- Додо, Мальвинка, дорогие мои! - широко раскинул он руки. - Входите, входите, вышло гениально…
- Оскар, что с тобой?!
- Как что? Я написал! Блистательно! Радуйтесь, дети мои! Гоп, сперва выпейте чуточку. Мальвинка, не смотри на меня так, я не свихнулся, я просто немножко счастлив. А вот и этот бесценный песик. Иди сюда, Репейка!
Однако Репейка попятился, спрятался за Додо, поджал хвост и заворчал.
- Что такое? Что ты сделал с собакой? - прохрипел Оскар.
- Ничего. Он не узнает тебя…
- Меня?!
- Ну да, тебя. Мальвина, у тебя есть зеркало?
Оскар весьма тупо уставился в зеркало; Мальвина увидела чернильный карандаш, открытый шкафчик, бутылку палинки и затряслась от смеха; даже Додо улыбнулся.