- Когда они сдружатся по-настоящему, - на другой день сказал Оскар клоуну, - мы придумаем какой-нибудь толковый номер; из этого черт знает какая прелесть может выйти. Да и премия нам не помешает, верно? Пока самое главное, чтобы дружба закрепилась как следует и они узнали, какие у кого причуды. Видел: щенок не любит, когда обезьяна бросается обниматься, - ворчит. И Пипинч сразу поняла, отступилась. Возможно, Репейка и к этому привыкнет, но слишком себя сжимать ни одно животное не позволяет, ведь это означает поражение, гибель или плен. Щенок твой очень умный - как всякий пуми, - об обезьяне и говорить не приходится. Она тоже совсем молодая и многое умеет, но теперь мы придумаем что-нибудь новенькое. Она сама попросилась на крышу, что ж, я не против. Оттуда ей много видно, есть пища любопытству, но уж на ночь я ее там не оставлю. У нас есть пустая клетка, довольно просторная. Скажу Таддеусу, чтобы прикрепили ее насовсем к задку моей повозки, потому что у нас есть планы насчет собачонки и Пипинч. Там можно будет и с цепи ее спустить. До сих пор я учил ее кое-чему с Эде, но теперь придумал в общих чертах новый урок.
- Щенок еще мало что умеет, - встревожился Додо, но Оскар посмотрел на него тем самым взглядом, от которого отворачивался Султан.
- С твоего щенка ни одна шерстинка не упадет во время занятий, и я ни разу не возьму кнут в руки, это я тебе обещаю.
Репейка, конечно, и не подозревал, что для него начинается новая школа и появится еще один человек, которого он должен будет слушаться так же, как Додо.
Этот переход был несколько облегчен тем, что Додо - не взвесив последствий - во время одного представления, в полном клоунском облачении и загримированный до неузнаваемости, вошел зачем-то в повозку.
Репейка радостно выпрыгнул из ящика, услышав знакомые любимые шаги и скрип ключа в замке, но тут в двери показался какой-то ужасный незнакомец, и этот незнакомец говорил голосом Додо!
- Ты одурел, Репейка?
Репейка весь ощетинился и, показывая зубы, стал пятиться к кровати.
- Что с тобой? - испугался Додо, забыв, что сейчас он для щенка вовсе не привычный добрый друг. - Иди сюда!
- Не пойду, - прохрипел из-под кровати Репейка, и только тут Додо хлопнул себя по лбу.
- Ну, конечно, ты прав! Ах, я дурак, как же ты признал бы меня в этом костюме?
После представления он, торопясь, смыл с себя толстый слой краски, но Репейка все же не бросился к нему навстречу и подозрительно следил за отворяющейся дверью из-под кровати. Но в следующий миг он уже был у Додо на руках и, скуля и тявкая, жаловался, что кто-то приходил сюда и был очень безобразный, как будто бы кто-то другой, а при этом вроде все-таки Додо…
С тех пор Репейка посматривал на дверь выжидающе, даже когда слышал знакомые шаги.
- Испугал я своего щенка, - пожаловался Додо Оскару, - вошел в повозку в костюме и гриме…
Оскар подумал.
- А ты попробуй гримироваться при нем и тем временем разговаривай с ним, он увидит, как происходит перемена, и поймет, что обе физиономии - одно и то же.
Так и было сделано, но у Репейки пошатнулась вера в единство образа Додо, и он почти не протестовал, когда Оскар взял его в свои руки, отчасти и потому, что у Оскара - особенно поначалу - всегда находились для него самые лакомые кусочки, да и приказывал он теми же словами, что Додо.
Началась серьезная школа. Сперва повелось так, что часов в девять утра Додо говорил:
- Я думаю, Оскар уже ждет. И Пипинч ждет…
Репейка тотчас бросался к двери, словно ради учения готов был выложить душу, но, так как правда всегда остается правдой и нет такой цели, ради которой ее можно безнаказанно обойти, мы должны признаться, что имя Оскар манило щенка надеждой на лакомство, а Пипинч - ожиданием игры, учение же было лишь неприятным дополнением, отнюдь не вызывающим у Репейки восторга.
Оскара он любил, но и боялся, так как в его глазах и голосе прокатывались иногда слишком властные, беспощадные волны; странности же Пипинч, так напоминавшие человеческие, ее шалости и поиски блох очень ему нравились, потому что это была уже дружба.
Обезьянка была иногда непонятной и немножко страшной - как и человек, - но в большинстве случаев она вела себя по-звериному просто, и эту часть ее существа Репейка прекрасно понимал. Репейка не умел предаваться воспоминаниям, и лишь поведение его и поступки приоткрывали его прошлое, но Пипинч иногда вдруг задумывалась, уставясь взглядом прямо перед собой, или смотрела в лесную даль, на синеющие кручи далеких гор, и щенок чувствовал в такие минуты, что он в некотором смысле остается один.
Воспоминания Пипинч были явственнее, и она иногда заводила о них долгий рассказ, но щенок не понимал ее речей, зато игра, возгласы, выражавшие голод, страх, злость, радость, хотя и произносились не на его языке, были ему совершенно понятны.
Маленькая берберийская обезьянка всегда оживала, когда путь цирка пролегал в гористых, скалистых местах, если же редко-редко она видела где-нибудь матроса, то сразу ему салютовала и протягивала руку. Первым владельцем Пипинч был матрос; он купил ее в марокканском порту Могадор за двадцать франков у какого-то бродяги, который украл ее у того, кто сам ее прежде украл. Едва Пипинч успела сменить хозяина и разглядеть часы на руке матроса, появился вор номер один и потребовал еще франков, или пиастров, или песет, словом, потребовал у матроса денег в любой валюте, но матрос ответил ему пинком и посулил добавить еще, по требованию.
Перепалка Пипинч чрезвычайно понравилась, потому что вор номер один несколько раз бил ее, и Пипинч этого не забыла. Она обняла матроса за шею и морщинистой ручкой погрозила темному субъекту, который проклял обезьяну, матроса и всю его наличную и будущую родню. Затем, переведя дух, призвал всех местных и иноземных богов потопить судно, под конец же в знак презрения сплюнул в воду и удалился.
Пипинч прекрасно чувствовала себя на судне и находилась преимущественно в районе кухни. Кок научил ее отдавать честь, и, когда старший офицер пришел проверить состояние кухни, обезьяна, наряженная в передник, стала рядом с коком, и они козырнули одновременно.
Офицер усмехнулся, но потом весьма пространно объяснил коку, что вышвырнет его за борт вместе с обезьяной, если еще раз застанет на кухне подобную грязь.
После недолгого морского путешествия Пипинч, нимало о том не подозревая, прибыла в Европу; не знала она и того, какая разница между двадцатью и пятьюстами франками. Но матрос это знал. Он попрощался с обезьянкой за руку и отдал какому-то типу, которого любой полицейский мира арестовал бы без всяких разговоров.
Так переходила обезьянка от владельца к владельцу, пока не попала к Оскару, вернее, в цирк "Стар", где каждый вечер обслуживала за столиком Эде к вящему удовольствию младшей части зрителей.
Однако все это лишь мимолетно всплывало в памяти обезьянки. Подлинные же, самые глубокие воспоминания уводили ее на крутые, обрывистые скалы Атласских гор, где в расселинах карабкается густая поросль олив и ползают скорпионы по горячим камням, на радость Пипинчевой родне. Обезьянки быстро поняли, что укус скорпиона опасен, поэтому сперва вырывали у него жало, а затем съедали, словно саранчу или клубнику, которую выкрадывали из садов земледельцев-кабилов.
Вот об этом-то и рассказывала Пипинч, иногда сердито, иногда задумчиво, но Репейка лишь поводил куцым хвостом:
- Тут я что-то не понимаю тебя, Пипинч. Лучше половила бы у меня блох, опять по животу скачут… - И он ложился на спину, а Пипинч вполне квалифицированно принималась за отлов маститых прыгунов.
Но теперь этим веселым развлечениям пришел конец, у двух друзей почти не оставалось времени на личную жизнь. Каждое занятие Оскар начинал с того, что вместе с обоими своими воспитанниками делал круг по арене цирка, ведя Пипинч за руку и приказав Репейке идти рядом. Потом они навещали льва Султана, леопарда Джина и медведя Эде.
При первом знакомстве со львом шерсть на Репейке встала дыбом от ужаса, он весь дрожал перед его клеткой.
- Не бойся, Репейка, Султан хороший мальчик…
"Хороший мальчик" в это время зевнул, и его страшенные зубы сомкнулись с таким звуком, будто защелкнулся стальной замок. Он скучливо посмотрел на Репейку.
- Вижу тебя, малыш, - сказали глаза Султана, и лев медленно отвернулся.
Следующей была клетка Джина.
- Близко подходить нельзя, - произнес Оскар тихо, и Репейка понял, что тут надо держать ухо востро, хотя леопард на них даже не взглянул. Он лежал неподвижно, и только длинный хвост иногда извивался, словно растрясая по грязному полу напряжение бездействующих мышц.
- Эде! - позвал Оскар у следующей клетки. - Пипинч принесла тебе сахару, да вот, познакомься еще с Репейкой. Это - Репейка. - Он поднял щенка, потом опять опустил.
Медведь заворчал.
- На медвежонка похож. Я тебя не трону, малыш, только где же сахар?
Оскар вложил кусок сахара в ладонь Пипинч.
- Отдай Эде, - указал он на мишку, но Пипинч тоскливо смотрела на сахар в руке и даже бормотала что-то.
- Отдай Эде, слышишь, не то плохо будет!
Пипинч, зная, что с Оскаром шутки плохи, проковыляла к решетке и сунула сахар медведю в рот.
- Вкусно, - заурчал медведь. - Больше нет?
- Молодец, Пипинч, - сказал Оскар и подал обезьянке руку, в которой уже держал наготове сахар.
Обезьянка моментально проглотила кусочек и опять протянула руку для рукопожатия, но Оскару это надоело, и он тут же призвал ее к порядку.
- Вы что, думаете, у меня сахарная фабрика? Эде, блохи есть?
Эде немедленно улегся на живот: были у него блохи или нет, но Пипинч - его подружка, и мишке нравилось, когда быстрые ручки обезьянки копошились в его шубе.
Оскар отпер клетку, и Пипинч вскочила внутрь, однако даже Репейке это не показалось слишком опасным, так как вокруг мишкиной клетки веяло ворчливым добродушием. Но все же он с удивлением наблюдал за Пипинч, которая уселась на спину Эде и стала сосредоточенно искать в густой его шерсти.
Эде блаженно растянулся во всю длину.
- Пошли, Репейка, навестим Додо.
Щенок ощерился до самых ушей - он форменным образом смеялся, словно ему предстояла любимейшая игра.
Репейка радостно запрыгал вокруг Оскара, он знал, что Додо сейчас не Додо, но все-таки Додо. Додо лежал на кровати в полном клоунском наряде и гриме - позднее от этого костюма отказались, клоун надевал самую обыкновенную пижаму. Репейка сел у кровати, но иногда поглядывал на дверь, где неподвижно стоял Оскар.
- Начинай, - бросил Оскар тихо.
Додо пошевельнулся, вздохнул и строго посмотрел на Репейку.
- Что же, трубку мне самому принести?
Репейка бросился за трубкой.
- И спички!
Репейка помчался за спичками.
- Благодарю, - барственно высокомерным тоном проговорил Додо и с нарочитой неловкостью стал раскуривать трубку.
- Не позволяй ему, Репейка! Отними трубку! - приказал Оскар, и щенок отобрал трубку у Додо, мимоходом лизнув его в щеку - это, мол, только игра, - отнял и спички, как ни молил его Додо дать закурить, как ни грозил, что, не закурив, он не встанет.
- Что тут такое? - шумно хлопнув дверью, появился Оскар. - А ну, Репейка, вытащи его из постели!
И Репейка разошелся вовсю. Он ворчал, рычал, хрипел, хотя глаза так и сверкали весельем, наконец, стащил с клоуна одеяло и ухватился зубами за штанину.
- Не дают поспать, совершенно не дают поспать! - слезливо пожаловался Додо и позволил Репейке вывести его из повозки.
На том игра, вернее, занятия, кончались. Щенок сделал несколько кругов вокруг Додо и Оскара и сел поблизости, ожидая похвалы в виде шкварок.
- На, ешь! - Оскар погладил Репейку. - Ты хорошая собачка. Право, хорошая собачка. - Голос у Оскара в такие минуты звучал нежно, как флейта, а руки были мягкие, словно бархат.
- Ты даже не подозреваешь, чего стоит этот комочек шерсти, - повернулся он к Додо. - Репейка будет жемчужиной цирка… Но сценка еще не готова. Я подумываю, как бы включить в нее и Пипинч…
- Не слишком ли будет сложно?
- Ничуть. Только вот еще не знаю, как.
- Хорошо бы тебе тоже в нее включиться.
- Я и об этом думал. Во всяком случае, мы должны состряпать полноценный самостоятельный номер, чтобы Таддеус и заплатил как следует, ведь этому скупердяю все нехорошо, особенно, если не им придумано!
- Останься здесь, Репейка, - скомандовал Оскар, передавая щенка Додо, - а я пойду выпущу обезьяну, не то она еще сожрет Эде.
Оскар шел к клетке под злое ворчание Эде: дело в том, что Пипинч пожелала осмотреть его ухо не только снаружи, но также изнутри.
- Не надо, я этого не люблю, - проворчал Эде и тряхнул огромной косматой головой.
Пипинч моментально пришла в ярость и крепко вцепилась в столь заманчивый охотничий участок.
- Ты уж мне доверься, - сердито залопотала она, - ничего худого тебе не будет, - и принялась закручивать шерстинку в чувствительном ухе Эде.
Тут уж мишка так затряс головой, что Пипинч едва не свалилась с его спины.
- Сказано ведь, там не тронь, - рявкнул он уже сердито, и в ту же секунду в соседней клетке послышался мягкий прыжок.
Леопард соскочил со своего настила, и Пипинч, дрожа как в лихорадке, увидела в просвете решетки два пылающих, устремленных на нее глаза. У себя на родине Джин чаще всего лакомился обезьяниной…
В этот момент появился Оскар.
- Ты что тут опять натворила?
- Он не давал поискать в ухе, - залопотала Пипинч, но Оскару очень обрадовалась. Она мигом выскользнула из клетки и обняла укротителя за шею, испуганно помаргивая и косясь на соседнюю клетку.
- Ага, - проворчал Оскар, - ага! Значит все-таки безобразничаешь.
И держа Пипинч на руках подошел к клетке Джина. Леопард заинтересованно приблизился к решетке, и Пипинч, трясясь всем телом, спряталась Оскару под жилет.
- Ну-ну, гляди у меня, не то отдам Джину, если будешь дурить.
Правда, стоило Оскару покинуть зверинец, как обезьянка сразу же высунула голову из-под его жилета, но когда укротитель знаком спросил, что она предпочитает - крышу повозки или свою клетку, Пипинч одним скачком оказалась в клетке: она все еще видела перед собой глаза леопарда, и за железными прутьями было все же спокойнее.
В тот день цирк получил отдых, а Таддеус так организовывал кочевье, чтобы по возможности располагаться на отдых у воды или на какой-нибудь лесной опушке у дороги. Он звонил в соответствующее - тоже официальное - учреждение, испрашивая разрешение на выпас лошадей, и разрешение, как правило, получал.
На отдыхе, после того, как животные были покормлены, каждый мог делать, что хотел. Додо в сопровождении Репейки уходил по грибы, Алайош спал, Мальвина зачитывалась всяческими кошмарными историями и в самых волнующих местах будила сладко спавшего мужа.
- Лойзи, миленький, можно я тебе прочитаю…
- Я сплю.
- Лойзи, только вот это… послушай же! "Дочь лесника висела на веревке - жизнь, казалось, уже покинула ее тело, - и длинные золотые кудри мягко трепетали в вечернем ветерке…"
- Мальвинка, дорогая, если ты еще раз разбудишь меня ради подобных глупостей, то услышишь такое, что веревка оборвется, а дочь лесника тут же грохнется наземь.
- Алайош, есть ли у тебя сердце?
- Нету! Кстати, дорогуша, ты мне напомнила: а не сходить ли тебе в село за простоквашей? Ты и по дороге почитать можешь. Пока дойдешь до села, наверняка появится какой-нибудь герцог, выстрелом перебьет веревку, и красотка свалится ему прямо в руки…
- Ты думаешь?
- Точно! Только прихвати с собой какую-нибудь сумку, чтобы спрятать кувшин от солнца. Простокваша хороша, когда она холодная.
Мальвина с сердитым вздохом встала с кровати.
- Какой ты жестокий, Алайош…
- По дороге и загоришь еще, хотя ты и так уже, словно бронзовая, с золотым отливом…
- Правда? Ну, привет. - И Мальвина хмуро зашагала по лесной дороге, залитой жаркими солнечными лучами.
Алайош ехидно смотрел ей вслед:
- Как же, так я и позволю тебе читать здесь вслух! - И отвернувшись к стене, опять засопел.
В это самое время Оскар убедился, что писательство не такое уж легкое ремесло. Оскар был упрямый человек. Приняв однажды решение, он не терпел препятствий, вот почему перед клеткой Джина всегда испытывал нечто вроде смущения: леопард с самого начала обещал оказаться неодолимым препятствием, каким и оказался.
Нынешнее решение с виду выглядело значительно проще, ведь Оскару нужно было только писать. Он решил сочинить небольшую сценку для Додо, Репейки, Пипинч и себя, придумать какой-нибудь действительно стоящий номер, чтобы хорошенько повеселить зрителей и добиться признания самого Таддеуса, который бледнеет и хватается за сердце всякий раз, когда вынужден открыть кассу и выплатить особое вознаграждение.
Сидит Оскар, прислушивается к перекличке галок на краю леса, а мысли тем временем разбегаются в разные стороны. Оскар весь в поту. Все становится ему горько, горек и вкус во рту, о причине чего он догадывается, лишь злобно сплюнув в открытую дверь. Слюна у Оскара светло-лилового цвета, ибо, в процессе творчества, он покусывает кончик чернильного карандаша. И даже не подозревает, что в поэтическом запале то и дело постукивает этим обгрызанным кончиком по лбу и по лицу его ручьями растекается лиловый пот. Оскар похож сейчас на татуированного индейца, в полной боевой раскраске собравшегося на охоту за скальпами.
И все-таки дело у него не идет - не идет и не идет. А ведь как красиво он вывел заглавие:
ВЕСЕЛАЯ СЦЕНКА
Написал (для государственного цирка "Стар")
Оскар Кё.
Но как же начать? Гром и молния, как же начать? Оскар подымает глаза, чтобы посмотреть на небо, но взгляд его упирается попутно в шкафчик и уже не достигает высших сфер.
- Это во всяком случае будет на пользу. - Он встает, вынимает из шкафчика бутылку и, предварительно крякнув, церемонно подносит ее к губам - так флейтист подносит к губам инструмент, собираясь дать серенаду своей возлюбленной: одним словом, этот его жест исполнен одушевления.
- Да-да, - шепчет он размягченно, - теперь я уже знаю. - И облизывает карандаш…
"Сцена: арена цирка. Слева кровать, ночной столик…"
- Слева? - сомневается Оскар. - Что значит слева, для кого слева? Глупости! Что может быть слева, если арена - круг… Итак:
"…арена цирка. Кровать, ночной столик, стул, чуть в стороне - невысокий стол. На столе часы, спички, трубка, другие мелочи. Додо лежит в постели. Додо - слуга, его ливрея висит на стуле.
Репейка(входит).
Додо(открывает глаза, зевает). Привет, Репейка, уже опять утро.
Репейка(не произносит ни звука).
Додо. Моя трубка!
Репейка(приносит трубку).
Додо. Прикажешь пальцами зажигать? Спички!
Репейка(приносит спички).
Додо(закуривает).
Барон Оскар…"