Бродя ночью среди повозок, он теперь смело заглядывал туда, где стояли клетки с крупным зверем и откуда несся уже привычный храп Эде. Днем, в жару, мишка мучился, бодрствуя, но едва наступала ночь и цирк затихал, он со вздохом опускал между передними лапами свою косматую голову и начинал храпеть.
Зато Султан и Джин не спали бы по ночам и в том случае, если бы Эде не храпел, ибо ночь была временем их охоты в тех далеких краях, где по небу ходят иные звезды и где совсем другая земля, которой они - впрочем, это им неизвестно - больше никогда не увидят.
И все же тот мир возвращался - ведь он жил в них так же, как жили в грезах Репейки пастбище и стадо, - и смутные невнятные воспоминания полыхали в их глазах, пронизывали насквозь, недостижимо далекие и неосязаемо близкие, словно звезды, поблескивающие в глубокой воде.
Репейке знакомо это смутное полыханье глаз ночных охотников, их пугающий тусклый отсвет, но откуда же ему знать, что в действительности говорят эти глаза - он угадывает в них только повесть о дальних материках, о неведомых странах и завораживающих масштабах.
Он не знает, но чувствует, что Султан в один миг бы прикончил Буби, а потом, схватив в зубы, как собака хватает зайца, перепрыгнул с ним даже через двухметровый забор. Он не знает, только ли в ночную тьму глядит неподвижно Султан или видит табун зебр, пробирающихся к воде, видит длинного, как башня, жирафа, способного, лягнув один-единственный раз, покалечить даже самого сильного льва. Если успеет, конечно, и если не нападут на него сразу несколько львов; ему ведь нужно время, чтобы собрать разъезжающиеся ноги, а расставляет он их широко, иначе мачта-шея не дотянется до воды. Но в этом положении он не в состоянии бежать и, покуда опомнится, на шее его уже повиснет гибельный всадник.
Немного знает маленький пуми о Султане, а, если бы знал, уважал бы льва еще больше, хотя это вряд ли возможно. И вот станет Репейка где-нибудь в укромном уголке и смотрит, смотрит, наблюдает издали - пока не зашевелится леопард в соседней клетке.
Ночью Джин особенно беспокоен, и если глаза Султана страшны, то глаза этой огромной пестрой кошки ужасны. Под мягким гибким шагом леопарда потрескивают доски, хотя вообще его походка невесома и неслышна. Когда ветер дует со стороны Пипинч, он на мгновение прижимает нос к решетке: запах обезьяны волнует его превыше всего. Леопард самый свирепый потрошитель сородичей Пипинч, причем не только маленьких обезьянок вроде нее, но и больших. Для всех них страшней леопарда разве что змеи. Пипинч замирает от ужаса даже при виде извивающегося резинового шланга, но и клетку Джина обходит стороной, ибо Джин с явным интересом следит за обезьянкой. А Пипинч пробирает дрожь от такого интереса к ее особе - кому же приятно представлять себе, как хрустят его кости.
Вокруг Джина всегда ощущается напряженность, ночью даже больше, чем днем. Иногда он вдруг перестает метаться по клетке и ложится, становится неприметен, как тень, и нельзя понять, видит ли он что-нибудь и что управляет его внезапными движениями. Быть может, ночь принесла ему раскидистое дерево, и он притаился на толстом суку, чтобы, выждав момент, молнией броситься на беспечную антилопу? Или перед ним шумно, без опаски, бежит ночной своей дорогой дикобраз, не подозревая, как длинны когти леопарда и как коротка жизнь? Кто мог бы рассказать об этом?
Наконец, Султан - словно наскучив постоянным беспокойством соседа - встает, потягивается, опускает косматую голову и, с хрипом вздохнув, издает такой рев, что Репейка сломя голову бежит прочь.
После этого рева воцаряется тишина, кажется, даже брезент закоченел от ужаса, - и только Джин продолжает свое бесконечное кружение, даже головы не подняв при звуках "царского волеизъявления". Джину цари не по нраву и вопли тоже. Джину по нраву только Оскар, но и он не всегда…
Репейка на секунду останавливается перед клеткой Пипинч, две пары блестящих глаз встречаются.
- Не спишь? - спрашивают глаза Репейки.
- Будешь тут спать! - дрожит обезьянка. - Вдруг ка-ак выйдет…
- Он не может выйти, - моргает Репейка, - ни тот, старый, ни другой, что поменьше. И Оскара они боятся…
- Оскар спит… слышишь?
- Слышу. Эде спит так же громко, да и тебе лучше бы спать. Буби всегда спит. Я еще пробегусь, поразнюхаю что и как, потом лягу с ним рядом. А когда станет светло, опять пойдем играть с Оскаром.
- Ничего себе, игра, - зевает Пипинч, - у Оскара в руках всегда эта штука… ну, знаешь… от которой больно…
Вдруг Репейка вскинул голову, заслышав с дороги чужие голоса, и убежал стремглав.
Пипинч однако была права, Оскар, в руке или за поясом, всегда имел при себе "эту штуку" - плетку, и, судя по всему, не зря, потому что "Веселое представление" шло уже на репетициях без сучка, без задоринки, и даже Таддеус заявил, что это будет "номер на всю страну", но возможен такой номер, разумеется, лишь в его цирке и с его людьми.
- В нашем цирке, - сердился Оскар, - в нашем цирке. Можешь смело пользоваться высочайшим множественным числом. Я, конечно, имею в виду не то множественное число, какое относится к одной персоне, - превратил он все в шутку. - Погоди, вот приедут из центрального управления, я и им это скажу.
- Когда они приедут, я намерен во всяком случае выбить для вас солидное вознаграждение…
- Вот это другое дело! - Оскар подмигнул Додо, а цирк в это время хохотал: ведь последнюю репетицию положено проводить уже "на публику", с музыкальным вступлением и при свете юпитеров, чтобы для Репейки и Пипинч не было потом ничего неожиданного.
Ничего неожиданного для них и не было.
Но еще прежде Таддеус заказал специальную афишу с фотографиями Репейки, Пипинч и Додо, а чуть поодаль во весь рост изображен был Оскар - барон.
Афиша гласила: "Репейка, чудо-собака. Пипинч, верная подруга. Додо, вероломный слуга. Автор и режиссер сценки Оскар Кё. Первое представление в стране! Колоссальная сенсация! Дрессировка на грани фантастики! Грандиозное музыкальное сопровождение".
Весь цирк был словно в лихорадке. Даже Оскар нервничал, и только Пипинч да Репейка не ощущали ничего особенного.
Первый номер программы был выполнен, затем на арене появился Таддеус в парадной кавалерийской экипировке и объявил невиданный номер, по сравнению с которым - "мы смело можем это утверждать" - меркнут все аналогичные попытки зарубежного цирка.
- Сценка "Веселое представление" написана и поставлена нашим дорогим коллегой и одним из ее участников - Оскаром Кё! Он же дрессировал животных, причем - я бы сказал - исключительно добрым словом и без применения какого бы то ни было насилия (Пипинч могла бы сделать на этот счет более подробное заявление), чем обеспечил себе выдающееся место среди артистов, работающих в той же области. С вашего любезного разрешения мы поздравляем нашего товарища Оскара Кё с крупным успехом в его замечательной деятельности. - И директор цирка отвесил поклон. Большего от Таддеуса ждать было невозможно.
Между тем Додо улегся на кровать, которую вместе с прочими аксессуарами вынесли на арену и установили в течение нескольких секунд. Свет немного притушили, и битком набитый цирк задышал, словно одни гигантские легкие.
Додо захрапел, потом заворочался; загоравшиеся одна за другой лампы обозначили наступление утра.
И тут на арену неторопливо вышел маленький пуми. Щенок не спешил, не волновался, урок свой он знал хорошо, а что такое волнение перед выходом на сцену, не знал вовсе.
Он обнюхал кровать со всех сторон, затем сел перед нею на коврик. Додо открыл глаза и зевнул.
- Привет, Репейка, опять уже утро?
Репейка весело завертел куцым хвостом и выжидательно уставился на Додо, который уныло распорядился:
- Трубку!
Репейка вскочил и принес трубку. Додо с недовольным видом повертел ее в руках и укоризненно посмотрел на Репейку.
- Что же, мне ее пальцем разжигать, что ли? Спички!
Едва сжимая зубами приготовленный заранее коробок, Репейка мягко кладет его в ладонь Додо, который неторопливо закуривает и выпускает к небу, а точнее - к куполу цирка, огромное облако дыма.
Щенок сидит на коврике и, вертя хвостом, смотрит на своего друга - человека, но одним глазом косится за спину Додо, где - "словно рок" - появляется в шелковой пижаме Оскар, "барон"…
"Вероломный лакей", разумеется, не замечает своего хозяина, напротив, он говорит:
- Не знаешь, Репейка, барон еще дрыхнет?
Щенок на это ничего не отвечает, но усиленно вертит хвостом и поглядывает на "барона", жестокое лицо которого искажает коварная улыбка; он выступает вперед…
- А ты не подумал о том, - продолжает Додо, - как вредно курить натощак? Будь добр, прикажи Пипинч внести завтрак. Поедим!
Услышав заветные слова, Репейка летит пулей и, дважды тявкнув, выводит из-за занавеса Пипинч. (Тихий потрясенный вздох публики, восторженный вскрик ребенка взлетают к куполу апофеозом успеха.)
Пипинч, наряженная в алую, как кровь, ливрею с золотым кантом, вносит завтрак. По всему видно: слуге барона живется отлично. Кусок ростбифа, хлеб, сало, чай - правда, всего лишь полчашки, ибо Пипинч не умеет удерживать поднос в равновесии и всякий раз проливает чай. Обезьянка ставит поднос на стол, а "барон" скрипит зубами и корчится от злости. Затем Пипинч ковыляет к Репейке, и оба выжидательно смотрят на Додо.
- Молодец, Пипинч, мой верный слуга, погоди, я стащу для тебя у нашего болвана кусочек сахара.
Этого "барон" уже не в силах вытерпеть. Скрестив руки на груди, он выступает из тени и величественным движением указывает на поднос:
- Что это?!
Сначала Додо ужасно пугается, даже прячется под одеяло, но потом видит, что все потеряно, его так и так выгонят. Тогда он приподымается и берет кусок хлеба.
- Мне кажется, это завтрак.
"Барон" взрывается, его металлический голос хлещет, как бич:
- Репейка, и ты терпишь это? Ты это позволяешь?! Прогони его! Прочь!! Прочь!!!
Тут Репейка тоже "приходит в ярость", хотя веселым тявканьем подчеркивает, что все это игра. Он вскакивает на кровать, стаскивает одеяло с Додо - пойдем, пойдем, лает он, все у нас хорошо! - затем хватает клоуна за штанину и заставляет встать.
- Смилуйся! - падает Додо на колени перед Репейкой. - Смилуйтесь, господин барон!
(Цирк вибрирует от накипающего смеха, но взрыва еще нет, зрители сдерживают друг друга: тс… тс… не слышно…)
Оскар, то есть "барон", вводит в действие Пипинч.
- Пипинч, помоги Репейке!
Пипинч что-то лопочет, у нее ведь на все и про все имеется собственное суждение, но при этом крепко берет Додо за руку и сердито тащит к выходу. Позади них надрывается "барон":
- Гони его! Гони!
И вот - все плотины прорваны, смех и аплодисменты, крики восторга бурей мчатся вслед актерам, исчезнувшим за кулисами; "барон" не унимается и там, из-за кулис доносятся его неистовые проклятия, а в это время Репейка и Пипинч выбегают на арену и быстро-быстро съедают завтрак.
Когда же Пипинч, изящно держа чашку, выпивает чай, цирк превращается в вулкан, через брезентовый кратер которого вырывается веселая лава признания.
Тут с противоположной стороны появляются, рука об руку, Оскар и Додо; Пипинч тотчас сует поднос под мышку и берет за руку Оскара, Репейка становится возле Додо, и они все вместе выходят на середину арены. Оскар, Додо и Пипинч кланяются, а Репейка садится и, виляя хвостом, приветствует взбесившуюся от восторга - да позволено нам будет употребить здесь это выражение - публику.
Восторги и ликование не умолкают, даже когда артисты покидают арену, часть публики теперь хлопает в унисон, другие кричат хором:
- Бра-во… бра-во! Бис!
И тут, в полном кавалерийском блеске (при всех своих регалиях) появляется Таддеус; пожалуй, не будет преувеличением утверждать, что вокруг его напомаженной головы сияет ореол славы. Однако лицо директора серьезно, и, когда он подымает руку, ураган затихает, словно кто-то вдруг заткнул рот великану.
- Слушайте! Слушайте!
Таддеус поклонился, прижав правую руку к сердцу в знак того, что желание публики - для него закон, которому он подчиняется с радостью.
- Почтенная и глубоко уважаемая публика… нам доставляет истинное удовольствие видеть, как чудесно вы веселитесь, оправдывая тем наше заверение, что вы увидите нынче величайший аттракцион мира…
- Бра-во! Бис! Еще разок!
- … и мы прекрасно понимаем всех, кто хочет посмотреть этот потрясающий и никогда прежде не виданный аттракцион еще и еще раз. Мы не отказываемся, да и не можем от этого отказаться.
(Оживленные аплодисменты. Крики: Слушайте! Слушайте!)
- Итак, любезная публика, по общему желанию мы этот номер повторим!..
(Бурный восторг. Ура! Ура! Ура!)
Таддеус скромно поклонился, показывая, что не заслуживает этих оваций.
- … причем в специальном представлении для детей, со сниженными ценами, а также, разумеется, на вечернем праздничном спектакле, который состоится завтра!
Таддеус, улыбаясь, поклонился в озадаченной тишине, тут же рассыпавшейся смехом, и поспешно удалился под бравурный грохот барабанов, что было весьма кстати, ибо заглушило крепкие замечания недовольных. В следующий миг на арену вылетела "Роза пустыни", и галоп почета, красноречиво прозрачная вуаль и сверкающие в тюрбане наездницы "драгоценные камни" заслонили Репейку, Додо, Пипинч в ее красной ливрее и самого барона, который был в реальной жизни, как мы уже знаем, не просто Оскаром, но и писателем, и режиссером.
- Полный успех! - воскликнул за кулисами Таддеус, возбужденно пожимая руки Додо и Оскару. Он погладил Репейку, протянул руку и Пипинч, которая после рукопожатия всесторонне обследовала пустую ладонь директора и вопросительно посмотрела на Оскара.
- Напрасно смотришь, Пипинч, рука директора, как видно, пуста…
- Колоссальный успех, - как ни в чем не бывало продолжал Таддеус, - оригинальный, великолепный номер. Словом, будьте любезны получить в кассе, пока суть да дело… две тысячи форинтов премиальных… Счета уже выписаны.
- По две тысячи на брата? - спросил Оскар, даже желавший, чтобы Таддеус был посрамлен.
- По две на брата, Оскар!
У славного укротителя зверей отвис подбородок, Додо улыбался.
- Таддеус! Мне конец, - простонал потрясенный Оскар. - Ты поверг меня наземь, разбил наголову, укротил. Величайший из директоров, директор грез души моей, ты величайший из укротителей, каких я только видывал в жизни.
- Кроме того… Оскар! - засопел директор в мощных объятиях Оскара. - Оскар, если ты меня задушишь, никакого кроме того не будет. Итак, кроме того: после представления жду вас всех на скромный ужин.
- Таддеус! - Глаза укротителя затуманились. - Отныне любого, кто осмелится поднять против тебя голос, я отдам Джину… кстати, о напитках мы позаботимся сами. Верно, Додо?
- Ну, конечно, - улыбнулся Додо.
- В таком случае, - Оскар взял директора под руку, - покажи мне, Таддеус, где находится волшебный шкаф, именуемый кассой, ибо я уже и не помню, когда бывал в тех краях…
- Ты был там первого числа!
- Кошмарно давно, - махнул рукой Оскар, и они отправились за деньгами. Пипинч держала за руку Оскара, а Репейка бежал позади шествия, ведь он, не надо о том забывать, был когда-то при стаде загонщиком да к тому же - в унтер-офицерском ранге.
И в полночь, когда город затих, над затоптанной ареной разлился негромкий гитарный перебор. Чтобы всем хватило места, праздничный стол пришлось накрыть прямо на арене. Стол был уже опустошен, ряды скамей потонули во тьме, и освещенная единственной лампой площадка под огромным шатром стала по-домашнему уютной.
Звуки гитары, вздыхая, проносились над столом и, ласково прильнув на миг к брезентовым полотнищам, пропадали в ночи.
Пипинч испортила себе сахаром желудок, но зато, в виде исключения, ей разрешено было обнять Оскара за шею и приклонить голову к его плечу.
Мальвина уже зевала, ладошкой похлопывая себе по губам, как и пристало "Розе пустыни", а Репейка лежал у края освещенного круга, но не спал. Ведь Репейка был не только загонщиком, но и сторожем, он бдительно охранял своих веселившихся друзей.
Второе представление принесло еще больший успех, который в последующие дни - если это только возможно - лишь возрастал. О нем писали газеты, брезентовый купол чуть не лопался от аплодисментов, скамьи стонали, заполненные до отказу, прочие номера форменным образом померкли рядом с веселым аттракционом Репейки и компании. Пришлось давать специальные представления для школ, из каждого очередного городка выбирались с трудом, но нарушать расписание гастролей было нельзя. Успех взмыл высоко и все ширился, цирк буквально утопал в нем, и никому не приходило в голову, что за ярким светом славы - как и за всяким иным светом - притаилась тень.
Успех и слава, выручка и "аншлаг" стали привычными, обо всем этом уже и не говорили, как вдруг - не будем медлить, словно перед кабинетом зубного врача, - да, как вдруг Репейка исчез.
Он исчез через две недели после премьеры, между десятью и двенадцатью часами вечера, погрузив в траур Додо, самый цирк и все вокруг. Исчез бесследно, как дым, как иголка в стоге сена. Оскар заметил, правда, наметанным глазом, что Репейка беспокоен был во время представления, но не придал этому значения; возвращаясь к себе, он еще раз увидел, как собака, усиленно принюхиваясь, скрылась во тьме. Но так бывало и прежде, поэтому Оскар не присмотрелся к ней внимательнее. Репейка был дисциплинированный пес, ни с кем в контакт не вступал, не позволял чужому дотронуться до себя, если же кто-то все же пытался приблизиться, встречал грубым рычанием.
- Непостижимо! - Оскар схватился руками за голову, а Додо кулем сидел на краю кровати, словно потерявший направление мореход или обанкротившийся купец в пустой лавке.
Однако Таддеус был человеком действия. Он назначил вознаграждение, поместил в местной газете объявление в жирной рамке, пошел в милицию, в городской Совет - словом, побывал всюду, но его усилия ничуть не изменили того факта, что ряды зрителей зияли пустотами и касса начала немощно стонать.
- Непонятно, совершенно непонятно, - хрипел Таддеус и метался у пресловутого шкафчика-сейфа, как Джин по клетке в самую дурную свою минуту.
- Славная, славная собачка! - вздыхала Мальвина. - По волоску бы выщипала усы тому, кто украл ее.
- А может он бритый был, - возразил Лойзи, - кто теперь носит усы, Мальвинка? Да и кто бы сумел украсть Репейку! Тут скорее несчастный случай…
- Глупости! - сказала Мальвина. - Ты, Алайош, тоже чокнутый? Несчастный случай! Какой такой несчастный случай? Где собака, вот в чем вопрос! Даже если бы паровой каток ее переехал, и то бы след остался. А тем более, если бы под машину попала. Алайош, слушай меня: ее украли!!
Алайош выслушал и даже примолк, ибо Мальвина - против обыкновения - рассуждала логично и, признаемся, была права.
Именно так: Репейку украли.