Через осинник, шла избитая собачьими лапами тропа. Свежая тропа. Здесь совсем недавно, после того, как мы пробежали к реке, побывала огромная стая. Она исчезла совсем недавно. Мы могли с ней столкнуться. Я видел комья мерзлой земли, вывернутые мощными лапами. Река из собак прошла вдоль окраины города… Куда? Я вдруг вспомнил сообщения по телевизору. Я вспомнил кадры, снятые на городской свалке. Откуда столько собак? Куда они идут? Я быстро увел своих псов из осинника и побежал домой…
Телефон Митрич взял на удивление быстро.
- Ну, ты что, еще не начал пить? - спросил он.
- А ты еще трезвый? - осведомился я.
- Так день! Воскресенье. Куда гнать? Шурин к вечеру придет. А свой пузырь я так, по маленькой растягиваю. Для души.
- Грей сейчас прибежит к тебе. Слушай, Митрич, в лесу собаки. Я следы видел. Очень много, Митрич. Что они там делают - не знаю. Крупные.
- Да мало ли собак бегает… Может вы свои следы видели?
- Нет. Нас не так много, Митрич. Две собаки - не сто. Чуешь?
- Чую. Не эти ли - с Заводского района? После двух трупов, там перестреляли всех собак, какие попались. Но только - сам по радио слышал… Не тех, явно. Тех, уже не было. Значит, в лесу, говоришь? Ну дела…
- Не выходи ночью. Грея возьми к себе. Шурина - на хуй. Для них колючка - так, видимость. Хотя вряд ли они сюда пойдут. Но чем черт не шутит? И позвони… я не знаю. В ментовку, что ли? Во, Васькиному брательнику звякни! Пусть разбирается.
- Это можно… Моя милиция - меня бережет…
Карат все это время смотрел на меня. Я погладил его по голове.
- Что, шерстяной? Грустишь? Пошли-ка к Лисе. Ты у нее еще не был.
- …Э-э-э, - сказал я на вахте через 40 минут. Эту вахтершу я помнил. Не дай бог - и она меня! Впрочем, я всегда покидал общежитие и иногда попадал в него через что попало. По причине холода, путь через колясочную был перекрыт. Черный ход - почему-то тоже. Видать, разъебали их недавно за какой-нибудь аспирантский дебош. Пока я говорил "Э-э-э", Карат вразвалку шел мимо вахты и не был виден из-за стойки. Во всем, уже уходящем в небытие сэсээре, всегда на входе в общежитие есть либо вертушка, либо стойка, за которой сидит вахтер. Либо, как вариант - и то, и другое вместе. Здесь была стойка. И Карат не был виден даже теоретически. Но стук когтей надо было заглушить. И я вежливо осведомлялся о работе буфета на первом этаже. Который, вообще говоря, сроду не работал.
Лисы почему-то не было. Я позвонил в дверь, постоял, пожал плечами и решил сходить пока к Васе. Вася был. Он… мыл пол. Когда я открыл незапертую дверь - на меня надвигалась джинсовая потертая жопа с кожаным лоскутом, на котором было выдавлено "Diesel". Карат с изумлением на нее уставился.
- Если мою морду… и твою жопу поставить рядом, то все скажут, что это - два бандита! - сказал я.
- Слыхали мы эту песню триста раз! - сказал снизу Вася и выпрямился. - Привет! Садись вон пока на стул. Я сейчас.
Вася посбрасывал все ведра, тряпки и прочее в угол, сходил помыть руки, но вернулся почему-то с бутылкой водки.
- Это ты откуда ее вытащил? - удивился я.
- Э-э-э. Из бачка. Я там прячу.
- С унитазного, что ли?
- Ага. "Каждую песчинку вашего вклада мы превратим в жемчужину". Русский дом Селенга. Ирка не хочет, чтоб я пил.
- А где она, кстати?
- Уехала к сестре в деревню. На выходные. Ну-с, водку какой страны мы предпочитаем в данное время суток? Хотя, о чем это я? Водка бывает только одной страны - нашей. Все остальное - фуфло.
- Так я это… спортсмен. И все такое. Сейчас вот с Каратом купались в речке. Бегали.
- Да? Так вы замерзли, мать вашу!!! Быстро на кухню!
Сказать, что я не хотел выпить - было нельзя. На самом деле, меня просто трясло от желания пропустить литр-другой. И это в корне отличалось от привычного желания опохмелиться. Потому что опохмел - акт физиологии, так сказать, потребность тела и казус органической химии. Когда уходит после нескольких дней воздержания утренний депрессняк, то остается кристальное и возвышенное желание просто прикоснуться к великому изобретению Дмитрия Ивановича. И сдержать это желание бывает еще труднее, чем победить абстинентный синдром без алкоголя. В общем, я шел за Васей как осел за морковкой. Или что им там привязывают на шесте перед носом? Когда на столе оказалась сельдь в горчичном соусе, черный хлеб и картошечка - мой организм пошел вешаться. Он понял все. Он не хотел в этом всем участвовать даже символически. А нельзя, скажем, сельдь без водки, спросил он, намыливая веревку. А нельзя, сказал я. А нельзя, скажем, перекусить слегка, фуршетно и без акцента на алкоголь, спросил организм. Почему нельзя - можно, не совсем уверенно сказал я. Тогда я потом, сказал организм, откладывая веревку. Уж больно селедочки хочется…
Карат получил хранящийся для него на дне холодильника пакет со всякой вкуснятиной и залез в него лицом по уши. Аппетитный хруст витал в воздухе. И мы сели за кухонный стол, потирая руки.
- Ирка - баба хорошая, - сказал Вася. Только не любит, когда я пью. У нее ведь муж был и от этого дела умер. Ну, или не от этого, кто знает - заснул пьяный, проснулся мертвый. Она меня замучила - будит, понимаешь, по ночам, когда ей кажется, что я не дышу. А я ж не храплю. Вот и будит. Да еще спросонья как вскрикнет! Я вскакиваю и хуею. Тревога, по коням, немцы в городе и все такое. Потом успокаивает. А сна-то нет уже! Вот и сплю днем. Но скоро это прекратится…
- Почему? - спросил я, делая себе самый вкусный бутерброд на свете.
- Так работать же надо. Тут знакомый мой фирмочку организовал - приглашает.
- Что делать будешь?
- Да так, коммерция. Светка ж меня не зря натаскивала. Ты ж в курсе - она еще и советское время делами заправляла. Не дай бог, сейчас наши пути с ней перехлестнуться - все, кранты, сожрет и не подавится! Ну да насрать, разберемся. Дай-ка я музыку включу.
Вася включил магнитофон, стоящий на холодильнике. Оттуда потек разнузданный русский шансон. В России все разнузданное - даже шансон, который в оригинале если не сдержан, то хоть при бабочке. Здесь никаких бабочек не было. Косоворотка, знаете ли. Мы чокнулись и выпили, закусив небесной сельдью в горчичном соусе. Потек, потек мир отдельно от нас. Красота. Пускай течет. А мы - смотреть будем. Художники мы. Пиросманишвили. Пир трех князей. Такое вот состояние.
После третьей стопки Вася вдруг загрустил.
- Ты чего? - спросил я.
- Да песня, мать ее… Была у меня в институте подруга. Никаких сексов. Просто охуительная девушка Лена одного со мной роста, крупная и здоровая как лошадь. Кровь с молоком. Вообще я ходил не к ней, а к ее подружке… вот черт, забыл, как зовут. Они жили в комнате на двоих. На втором этаже. Я - на пятом. В комнате на четверых. Вертеп разврата. Пивная нора. Филиал хора имени Пятницкого. Я - единственный городской с нашего курса, кто жил в общежитии. На четвертом курсе меня, наконец, выкинули оттуда на хуй. Выкинуть-то выкинули, а как меня выгнать реально? Никак. Не тюрьма, не зона. Захотел - зашел. Захотел - вышел. А поскольку на непроживающего вообще никакой управы - отстали. И я опять стал там жить. Но это так, к слову.
Ленка была здоровая, как лошадь. Ну, это я уже говорил. С ее подружкой у меня чего-то не заладилось. Потом эта подружка стала часто где-то шляться и, в общем, Ленка подолгу жила вообще одна. Я, по старой памяти, заходил. Приду - этой подруги нет. Принесу, чего сворую в учхозе, поесть. Или водки. Она пила, но не сильно. Идеальный для меня собутыльник была. Поговорим, поржем. Петь тоже любила. Хорошо пела. Допоздна сидели. Потом идти неохота, да и куда идти - мои сокамерники уже ни тятя, ни мама. Пойло выжрали. Еще и кровать мою заняли. Вытряхивай их, невменяемых. Больно надо. Ленка говорит - ложись на соседнюю, все равно ее нет. Повторяю - без всяких разговоров о сексе и прочей ерунде. Ну не воспринимал я ее с этой точки зрения. Упадем, в темноте еще разговариваем. Хорошо с ней было. Просто.
Дальше - больше. Было время, я вообще у нее жил несколько месяцев. Такая семейная идиллия без всякого намека на семью. Вечером собирается на свидание - Вася, посмотри, как я? Ленка, тебя кто такую вообще трахать будет? Иди сюда. Волосы распущу, пуговицу расстегну на вороте - вот теперь иди. Вообще никакой ревности. Друзья. Она мне рубашку гладит перед свиданием. Ругается. Как можно в такой мятой ходить? Про нас уже говорили, как про состоявшуюся пару. А нам до лампы. Летом на пляже к экзаменам готовились. Она на спине, под газетой, я голову ей на пузо положу и читаю вслух. Потом она перевернется на живот и рассказывает. Я поправляю. Самое интересное - так я вообще ничего не запоминал. Только ночью, почему-то. Но почитать Ленке - отчего не почитать. Пусть запоминает. И подушка классная. Я ж говорю - здоровая как лошадь. Плавала она - как подводная лодка. Всплывает - волна по пляжу.
Как-то влюбилась сильно. Мучилась - смотреть было тошно. Я ей "Абрикотину" принесу, отпою - ничего, оживает. Классная штука для женщин - "Абрикотин". Сам я его не очень - сладкий. Но запах! Свежими абрикосами пахнет, без всяких примесей. Недели две тосковала, бросил он ее. Бывает. Я ее силой на экзамены водил. Ну, не идет, и все! Хоть убей! Поднял ее как-то, да взял неловко - удержал, но руку вывернул. Говорю, сукина дочь, не пойдешь - считай, зря я руку повредил. Пошла. Сдала. На пятерку. Мы оба с ней отличники были. Как-то институт собрал всех их - много получилось - и устроил что-то типа праздника. Ленка меня потом тащила по закоулкам, еле живого. Впрочем, как-то и я ее тащил. Свалил на кровать, накрыл одеялом. Наградил братским поцелуем и ушел догуливать. Одну зиму страшно холодно было. Батареи - так, фикция одна. Помню, каникулы. Две, что ли, недели. И все, само собой, разъехались. В общежитии - пузырь распить не с кем. Тишина и холод собачий. А Ленка осталась. Она там где-то еще работала и не могла уехать. Я тоже что-то делал. Мы сдвинули кровати, я притащил все одеяла со своей комнаты и мы совместными усилиями свили кокон. Это у нас называлось - "гнездо". Заберемся внутрь и спим до утра. Какой там секс. И в мыслях не было. У ней тогда курсант какой-то был. А у меня… Вообще экзотика. Баба замужняя. На другом конце города. С ребенком. На студенческой "малине". Я там тоже несколько месяцев провел. Но именно эти две недели мы как-то никуда не рвались. Из-за холода, что ли. Утром надо чай ставить. Долго препираемся - кто будет вылезать. Одни маты. Потом я все же устроил Африку - спер "козла" в соседнем блоке. Там нихром - в палец толщиной и через пять минут - сауна. Одна беда - пробки вылетали с завидной аккуратностью. Со второго или с третьего - плохо помню - курса стали мы в летнее время работать кто где на практике. Она родом с Читинской области, ее сразу в родном селе агрономом поставили и горя не знали. Я, понятно, по экспедициям. Науку двигать, спирт гидролизный пить и прочие радости.
На пятом курсе диплом в первый день сдавал. Защита, если память не изменяет, на месяц растянулась. Я тыквой покрутил - ну, не хочу я месяц ждать. Жить хочу. Пошел на кафедру - говорю, первый буду. Нас там трое таких набралось, тунеядцев. Одно плохо - режим получается ну совсем нереальный. Без сна и отдыха. Про водку и говорить не приходится - не вписывается она. Ленка что, у Ленки еще материалы какие-то должны были подъехать - у нее времени валом и не торопится она. А я тороплюсь. Надо первым отстреляться и потом месяц гулять и не думать ни о чем. Пошел к Ленке. Посмотрели, посчитали. Реально, но не очень. Успеваю, но в притык. Вызвалась помогать. Ничего подобного. Сам, все сам. Только единственное - за книгами она мне бегала. А так - сам. Последние три дня запомнил. 36 часов без сна. 5 часов сна. 24 часа без сна. 7 часов сна. Кофе в зернах сам молол на кухне и пил тазиками. Успел.
Вышел из аудитории, плакаты свои с таблицами на полу разложил, потоптал ногами. Традиция. Еще полчаса назад пылинки с них сдувал. Тут же, в коридоре, бутылку пива из горлышка. И накатила такая тоска - хоть вешайся. Еле дождался результатов и пошел к Ленке. Хотел, вообще говоря, в кабак. А пошел к Ленке. Она сидит, на меня смотрит, ничего понять не может. А я и сам ничего понять не могу. Тошно как-то, бессмысленно все - и учеба эта, и диплом этот, и весь мир.
Весь месяц пил. Все бегают, суетятся, а я пью и пью. Лежу в общаге пузом кверху и пью. Очередная партия отстрелявшихся зайдет с пойлом и я с ними. Таблицу какую-нибудь напишу очередному дипломнику и опять пью. Я хорошо таблицы писал. Тогда я еще мог это делать и пьяный. Почернел за месяц как черт. Ленке, конечно, тоже написал.
Не заметил, как время прощаться пришло. В тумане прошел грандиозный отходняк в ресторане. Потом какие-то ночные крики с ракетницами. Фейерверк. Цыплята табака. Ничего не заметил. Одни тени.
Помню только последний день. Уже все разъехались. Девчонки вообще почти все и навсегда. Парни тоже почти все, но не навсегда - через несколько дней все должны были вернуться на сборы сроком на 45 суток. Офицерье, как никак. Мне куда ехать - я местный. А Ленка здесь, какие-то дела у нее, не уезжает. Пришел к ней.
И комната та же, да не та. Все изменилось. Она бутылку достала. Выпили. Не поется. Не пьется. Всего-то половину и выпили. Стемнело. Я завтра уезжаю, Вася. Утром.
И - как гром с неба. Такого секса, дикого, животного, у меня никогда не было. Я думал, я умру. Тишина, ночь, а мы говорим - а помнишь, а помнишь. И опять секс. И опять говорим. И ночь - как свечка. Сгорела, как не было. …Я провожал ее рано утром на вокзал. Она разревелась на перроне, странно ее было видеть такую - здоровую, крепкую, кровь с молоком и совсем беспомощную. Я пытался что-то сказать, но она закрывала мне рот своими губами, говоря только одно слово - молчи, молчи. Молчи.
Я ей отдал свой блокнот. Там, среди всякой ерунды, было десятка два моих стихов. Я, Алкаш, и стихи когда-то писал. Сиська-писька, звезда-пизда. Водка-селедка. Я запомнил ее на всю жизнь, как она стояла, вся в слезах, в дверном проеме и губами беззвучно повторяла - молчи.
Когда поезд уехал, я просто сел на какую-то железяку. Есть такие на перронах, непонятного назначения. Достал из кармана оставшиеся полбутылки водки. И пил ее как воду. Охуеть, история?
- Охуеть. А… Ты что, ее больше не видел?
- В том-то и дело. Никогда не видел. Письмо она прислала через несколько месяцев - о сексе ни слова. Привет, как живешь, все такое. Ответить хотел, да… Да как-то все… жизнь-то идет. То одно, то другое… Давай по маленькой!
- Давай…
Стая Одинокого Ветра-7
Но если вы говорите нам,
наши боги теперь мертвы,
пусть мы теперь умрем,
пусть мы теперь погибнем,
ибо теперь наши боги мертвы…
Науатльские мудрецы - испанским миссионерам, 1524 г.
Я проснулся от шума. Во дворе разворачивалась машина. Здесь? Ночью? Тут и днем-то они редко бывают. Не понравилось мне это. И правильно не понравилось.
…На пороге стояла… Светка.
- Ты здоровый? - Я еще ее терпеть не мог и потому, что она сроду не здоровалась. Поебать - кто ты. Ни здрасьте, ни до свидания. Чума.
- В каком смысле?
- Васька в реанимации. Кровь нужна… Сегодня пил?
У меня рухнуло вниз сердце.
- Да нет. А что случилось?
- Под машину попал, пьяный. Блядь, говорила я вам, допьетесь, скоты!
- Группа у него какая?
- А у тебя какая?
- Третья.
- А резус не ебанутый у тебя?
- Да нормальный у меня резус! Положительный.
Ну, чума!
- Пойдет. Быстро в машину!
…В машине Светка на ходу потрошила свой роскошный кожаный органайзер, выискивая адреса и телефоны. Шофер напряженно молчал, не отрывая глаз от дороги. Несколько раз мы останавливались, она выскакивала, матерясь и скрипя зубами, и исчезала в дверях домов. Чаще она возвращалась ни с чем. Но еще пару доноров эта вампирша вбила в машину пинками. С тех пор я уважаю ее. Чума.
Кровь моя напрямую не подошла. Но для плазмы или там еще чего годилась. Вообще, на плазму берут днем - это не срочно. Но Светка сказала, что лично отхуярит каждого по отдельности, если с меня сейчас не сольют столько крови, сколько я смогу выдержать. Никто не решился ничего сказать. Чума не принимала никаких возражений. Она просто приказывала. Когда я вышел в коридор, придерживая правой рукой левую, Светка стояла у мраморной колонны и зло плакала - молча и мощно. Ни одного звука - только скрип зубов. Увидев меня, она вытерла платком свое породистое лицо и подошла ко мне.
- Голова не кружится?
Я не верил своим ушам. Тон был очень даже дружеский. И без матов.
- Да нет. Расскажи, что случилось-то?
- Он вышел из общежития. Кстати, я еще эту суку…
- Да ладно, ты о нем…
- А что о нем? Пошел за очередным пузырем, там, ты помнишь, можно вокруг обойти, а можно на горку подняться. Он поднялся. И заскользил вниз. Влетел прямо под "девятку". Никто не виноват. Кроме него, дурака. Перелом таза, ребер, черепно-мозговая. Вылечу - убью.
Последняя фраза поразила даже ее саму. Она засмеялась. И я вдруг увидел перед собой женщину изумительной, нечеловеческой красоты… и понял - почему Вася на ней женился. Для меня это всегда было неразрешимой загадкой. - Сейчас, подожди меня. Я схожу спрошу - что там у него. Доживет до утра или нет… - она сунула мне свою сумку.
- Подержи пока. И иди в машину…
…Измученный шофер спал, запрокинув голову и широко открыв рот. В полуоткрытых его глазах светились белки. Он вздрогнул от моего стука по стеклу окна и вцепился в баранку, как лемур. Потом, посмотрев на меня краем глаза, облегченно выдохнул.
- Я уж думал - она.
- А что, страшно? - спросил я, захлопнув дверь.
- Не говори. Ты ее вечером не видел. А я видел.
- Ты давно у нее работаешь? - спросил я.
- Вообще, в ихней фирме уже полгода. А ее я месяц вожу.
- Уходить не собираешься?
- Нет, - с непонятной гордостью сказал шофер, - не собираюсь.
Дверь открылась и в машину полезла Светка.
- Доживет, - успокоено сказала она. - Пусть, блядь, попробует не дожить! Хоронить буду лично!
- Ну ты уж… совсем озверела, - сказал я, полный иронии.
- Ну-ка, там, возле тебя, сумка. Дай-ка ее сюда. - Светка сняла шапку и взъерошила себе волосы двумя руками. На приборной панели горели часики с иероглифами и цифрами. "4:10 AM". Светка щелкнула по ним холеным ногтем.
- Ни хрена себе. Спать-то я буду сегодня, нет? Алексей, где наша фанерка? Порежь-ка…