- София, не бери так много, оставь и нам что-нибудь, - прикрикнула я, а затем обернулась к младшей дочери. - Лулу, ты как неотёсанный дикарь. Попробуй икру. Ты можешь добавить туда немного сметаны.
- Так ещё хуже, - сказала Лулу и передёрнулась - И не называй меня дикарём.
- Не порти всем отпуск, Лулу.
- Это ты его портишь.
Я подтолкнула икру к Лулу и приказала ей попробовать икринку, одну маленькую икринку.
- Почему, - спросила Лулу с вызовом, - почему ты так об этом переживаешь? Ты не можешь меня заставить что-то там есть.
Я почувствовала, как во мне закипает злость. Неужели я не могу заставить дочь сделать даже самую простую вещь?
- Ты ведёшь себя как малолетняя преступница. Сейчас же попробуй икринку.
- Я не хочу, - отреагировала Лулу.
- Сейчас же!
- Нет.
- Эми, - начал Джед дипломатично. - Мы все устали. Почему бы нам просто...
Я перебила его: "Ты знаешь, как грустно и стыдно было бы моим родителям, если бы они увидели это, Лулу? Ты откровенно меня не слушаешься. А это выражение на твоём лице? Ты только вредишь себе. Мы в России, а ты отказываешься есть икру! Ты как варвар. И на случай, если тебе кажется, что ты - большая мятежница, я скажу тебе, что ты совершенно обыкновенная. Нет ничего более обычного, более предсказуемого, более вульгарного и низкого, чем американский подросток, который отказывается что-то попробовать. Ты скучна, Лулу. Скучна".
- Заткнись, - сказала Лулу сердито.
- Не смей говорить мне "заткнись". Я твоя мать, - я прошипела это, но все же несколько посетителей обернулись на нас. - Перестань вести себя так, чтобы впечатлить Софию.
- Я ненавижу тебя! НЕНАВИЖУ! - это со стороны Лулу уже не было шипением. Это было громко и с надрывом. Теперь на нас уставилось все кафе.
- Ты не любишь меня, - выплюнула Лулу. - Тебе кажется, что любишь, но это не так. Ты только заставляешь меня думать о себе плохо каждую секунду. Ты сломала мне жизнь. Я не могу находиться рядом с тобой. Ты этого добивалась?
Ком подступил к моему горлу. Лулу видела это, но продолжала:
- Ты ужасная мать. Ты эгоистка. Ни о ком, кроме себя, не заботишься. Что, не можешь поверить, что я столь неблагодарна? После всего, что ты сделала для меня? Все, что, как ты говоришь, ты делала для меня, ты сделала для себя.
Она очень на меня похожа, подумала я, такая же жестокая. А вслух сказала: "Ты ужасная дочь".
- Я знаю, я не та, кого ты хотела, я не китаянка! Я не хочу быть китаянкой, почему ты не можешь этого понять? Я ненавижу скрипку. Я НЕНАВИЖУ свою жизнь. Я НЕНАВИЖУ эту семью! Я собираюсь разбить этот стакан.
- Давай, - решилась я.
Лулу схватила стакан со стола и шваркнула его о землю. Вода и осколки разлетелись, и некоторые посетители ахнули. Я чувствовала, что все взгляды были устремлены на нас, на это гротескное зрелище.
Я сделала карьеру, порицая западных родителей, не способных контролировать собственных детей. Теперь же у меня был самый неуважительный, грубый, неконтролируемый ребёнок из всех.
Лулу дрожала от гнева, в её глазах были слезы. "Я разобью больше, если вы не оставите меня в покое", - плакала она.
Я встала и побежала. Я бежала так быстро, как могла, не зная куда - сумасшедшая, рыдающая 46-летняя женщина в сандалиях. Я бежала мимо мавзолея Ленина и караула с винтовками, из которых, как я подумала, солдаты могли бы застрелить меня.
Затем я остановилась. Я подошла к краю Красной площади. Дальше некуда было идти.
Глава 32 Символ
Семьи часто выбирают себе символы: деревенское озеро, дедушкина медаль, ужин в Шаббат. В нашем доме таким символом стала скрипка.
В моих глазах она символизирует совершенство, утончённость и глубину в противовес торговым центрам, гигантским бутылкам колы, подростковой одежде и бесконтрольному потребительству. В отличие от прослушивания айпода игра на скрипке сложна и требует концентрации, точности и анализа. Даже на физическом уровне все, что связано со скрипкой, - полированное дерево, завиток грифа, конский волос, элегантный "мостик", резная дека - является утончённым, изысканным и хрупким.
Как по мне, скрипка символизирует уважение к старшим, эталонам и опыту. К тем, кто знает больше и может научить. К тем, кто играет лучше и может вдохновлять. И к родителям.
Глава 32 Символ
Она также символизирует историю. Китайцы никогда не достигнут высот западной академической музыки, китайского эквивалента 9-й симфонии Бетховена нет, но высоты традиционной музыки глубоко переплетены с китайской цивилизацией. Семиструнный цинь, который часто ассоциируют с Конфуцием, существует уже как минимум две с половиной тысячи лет. Его обессмертили поэты династии Тан, почитавшие его как инструмент мудрецов.
Но лучше всего скрипка символизирует контроль. Над семейным упадком. Над очерёдностью рождаемости. Над судьбой. Над ребёнком. Почему внуки эмигрантов должны играть только на гитарах и барабанах? Почему вторые дети так предсказуемы в несоблюдении правил, в школьных успехах и в "большей социальности", чем старшие? Короче, скрипка символизирует успех китайской модели воспитания.
В глазах Лулу это воплощение притеснения.
И, пока я медленно шла по Красной площади назад, я поняла, что скрипка стала символом притеснения и для меня. Просто представляя скрипичный футляр Лулу перед дверью нашего дома, я думаю о тех бесконечных часах и годах труда, борьбы, раздражения и страданий, которые мы пережили. Ради чего? Также я поняла, что всем своим сердцем боюсь того, что нам ещё предстоит.
Мне пришло в голову, что так, должно быть, думают западные родители и что именно поэтому они столь часто позволяют свои детям отказываться от сложных музыкальных инструментов.
Зачем пытать себя и своего ребёнка? В чем смысл? Если ваш ребёнок чего-то не любит, даже ненавидит, то, что хорошего в том, чтобы заставлять его заниматься этим? Как китайская мать я знала, что никогда не должна предаваться таким мыслям.
Я присоединилась к семье в кафе при ГУМе. Официанты и посетители отвели глаза.
- Лулу, - сказала я. - Ты победила. Все кончено. Мы бросаем скрипку.
Глава 33. На Запад
Я не блефовала. С Лулу я всегда балансировала на грани, но в данном случае говорила всерьёз. Может, я наконец-то позволила себе восхититься непоколебимой силой Лулу, даже если была категорически не согласна с её выбором. Или, возможно, дело было в Кэтрин. Видя, как она страдает, мы поняли, что именно стало для неё по-настоящему важным в те отчаянные месяцы, и это смешало карты всем нам.
Это также могло быть связано с моей мамой. Для меня она навсегда останется воплощением китайской матери. Когда мы росли, для неё все было недостаточно хорошо. ("Ты сказала, что заняла первое место, но на самом деле ты его с кем-то разделила?") Она занималась с Синди музыкой по три часа в день, пока учитель мягко не сказал ей - достаточно. Даже когда я стала профессором и приглашала её на некоторые из своих публичных лекций, она позволяла себе болезненно точную критику, тогда как все говорили, что я хорошо поработала. ("Ты слишком взволнована и говоришь чересчур быстро. Попробуй держаться хладнокровно, и станет лучше".) Тем не менее, моя собственная китайская мать взывала ко мне долгое время, утверждая, что с Лулу что-то не так. "Все дети разные, - говорила она. - Ты должна все исправить, Эми. Посмотри, что случилось с твоим отцом", - добавила она зловеще.
Так вот, о моем отце. Думаю, настало время кое-что прояснить. Я всегда говорила Джеду, себе и всем вокруг, что окончательное превосходство китайского воспитания заключается в том, как дети относятся к своим родителям. Несмотря на жёсткие родительские запросы, словесные оскорбления и игнорирование их желаний, китайские дети до последнего, обожают и уважают родителей и хотят заботиться о них в старости. С самого начала Джед спрашивал меня: "А что насчёт твоего отца, Эми?" - и у меня ни разу не нашлось подходящего ответа.
В своей семье мой отец был паршивой овцой. Его мать не любила его и относилась к нему несправедливо. В его доме сравнивать детей было обычным делом, и мой отец - четвёртый из шестерых - всегда был хуже всех. Он не интересовался бизнесом, как остальные члены семьи. Он любил науку и быстрые автомобили; когда ему было восемь лет, он с нуля собрал радиоприёмник. В сравнении с братьями мой отец был изгоем, рисковым и бунтующим. Мягко говоря, его мать не уважала его выбор, не уважала его индивидуальность и не беспокоилась о его самооценке, то есть обо всех этих западных клише. В результате мой отец возненавидел свою семью, считал её удушливой и вредоносной и, как только ему представился шанс, уехал так далеко, как только смог, ни разу не оглянувшись.
История моего отца иллюстрирует то, о чем я в жизни не хотела бы думать. Когда китайское воспитание успешно, нет ничего подобного ему. Но успешно оно не всегда. В случае с моим отцом оно не сработало. Он почти не разговаривал со своей матерью и думал о ней лишь как о вселенском зле.
К концу её жизни его семья была почти мертва для моего отца.
Я не могла потерять Лулу. Не было ничего важнее. Так что я сделала самую западную вещь из всех, что можно представить: я предоставила ей выбор. Я сказала ей, что она может бросить скрипку, если хочет, и делать то, что ей нравится, на тот момент - играть в теннис.
Сначала Лулу думала, что это ловушка. Долгие годы мы вдвоём вели такую бескомпромиссную борьбу и столь запутанные психологические войны, что естественно было заподозрить неладное. Но, когда она осознала, что я честна с ней, она меня удивила.
- Я не хочу бросать, - сказала она. - Я люблю скрипку. Я бы никогда не бросила.
- О, пожалуйста, - сказала я, качая головой. - Только давай не будем снова наступать на те же грабли.
- Я не хочу бросать скрипку, - повторила Лулу. - Я просто не хочу так интенсивно репетировать. Это не то, чем я хочу заниматься в жизни. Ты выбрала скрипку, не я.
Оказывается, "не так интенсивно" повлекло за собой радикальные, страшно огорчавшие меня последствия. Для начала Лулу решила уйти из оркестра, отказавшись от места концертмейстера, чтобы освободить для тенниса субботние утра. Не было момента, когда бы это не вызывало у меня боль. Исполнив свою последнюю в качестве концертмейстера пьесу на концерте в Тэнглвуде, она пожала дирижёру руку, и я чуть не расплакалась. Затем Лулу решила, что не хочет каждое воскресенье ездить в Нью-Йорк на уроки скрипки, так что мы отказались от места в школе мисс Танака, нашего драгоценного места у знаменитого преподавателя из Джуллиарда, которое было так сложно заполучить!
Вместо этого я нашла Лулу учителя в Нью-Хейвене. После длительной беседы мы также согласились, что Лулу будет репетировать самостоятельно, без меня или личных репетиторов, и всего по тридцать минут в день - что было, как я знала, недостаточно для поддержания высокого уровня её исполнительского мастерства.
Первые несколько недель после принятия решения я бродила по дому как человек, потерявший свою миссию, смысл жизни.
Недавно за ужином я встретила Элизабет Александер, профессора из Йеля, которая читала свои стихи на инаугурации президента Обамы. Я сказала ей, как восхищаюсь её работой, и мы обменялись парой слов.
Затем она сказала: "Стойте, кажется, я вас знаю.
У вас же есть две дочери, которые учатся в Neighborhood Music School. Это же вы мать тех потрясающе талантливых девочек?"
Выяснилось, что у Элизабет тоже двое детей, помладше моих, которые тоже учатся в Neighborhood Music School, и что они несколько раз слышали выступления Софии и Лулу. "У вас удивительные дочери, - сказала она. - Они вдохновили моих малышей".
Раньше я бы скромно сказала: "О, на самом деле они не так уж и хороши" - в надежде, что Элизабет попросит меня побольше рассказать о музыкальных достижениях Софии и Лулу. Сейчас же я просто кивнула.
- Они все ещё музицируют? - продолжила Элизабет. - Я больше не вижу их в школе.
- Моя старшая дочь все ещё играет на фортепиано, - ответила я. - А младшая, скрипачка, больше не занимается музыкой.
Словно нож вонзился мне в сердце: "Вместо этого она предпочитает играть в теннис". Даже если она занимает последнее из десяти тысяч мест в Нью-Хейвене, подумала я про себя. Из десяти тысяч.
- О нет! - воскликнула Элизабет. - Как ужасно. Помнится, она была такой одарённой
- Это её решение, - услышала я свой голос. - Скрипка отнимала слишком много времени. А вы знаете этих тринадцатилетних. - Каким же западным родителем я стала, подумала я. Какое поражение.
Но я сдержала слово. Я разрешила Лулу играть в теннис, раз уж он ей так нравится, в её собственном темпе, принимая самостоятельные решения. Помню, как она впервые записалась на турнир Novice USTA. Она пришла домой в хорошем настроении, явно заряженная адреналином.
- Ну как? - спросила я.
- О, я проиграла, но это мой первый турнир, и я выбрала неправильную стратегию.
- И какой был счёт?
- Ноль - шесть, ноль - шесть, - сказала Лулу. - Но девчонка, с которой я играла, была просто зверь.
Если она так хороша, то почему же участвует в турнире для новичков, подумала я про себя мрачно, а вслух сказала: "Недавно Билл Клинтон сказал студентам Йеля, что они могут стать по-настоящему великими в том, что любят. Так что здорово, что ты любишь теннис".
Но сам по себе факт, что ты что-то любишь, добавила я про себя, не означает, что ты обязательно станешь великим. Не станешь, если не будешь работать. Большинство людей просто отвратительны в том, что они любят.
Глава 34 Окончание
Недавно в нашем доме прошёл официальный обед для судей со всего мира. Один из плюсов работы профессором Йеля заключается в том, что ты можешь встретить некоторых потрясающих людей - величайших юристов наших дней. За десять лет конституционный семинар в Йеле подарил Верховному суду судей из десятков стран, в том числе и из США.
Чтобы развлечь гостей, мы пригласили преподавателя Софии Вей-Йи Янга исполнить часть программы, которую он подготовил для знаменитой серии фортепианных концертов Горовица в Йеле. Вей-Йи великодушно предложил, чтобы его юная ученица София тоже выступила. Ради смеха учитель и ученица также могли бы сыграть дуэтом пьесу "В лодке" из "Маленькой сюиты" Дебюсси.
Я была невероятно взволнована, нервничала из-за этой идеи и с нажимом сказала Софии: "Только не провали. Все зависит от твоего выступления. Судьи приедут в Нью-Хейвен послушать талантливую школьницу. Если ты не будешь сногсшибательно совершенной, то мы их оскорбим. Так что бегом к роялю и не отходи от него". Думаю, во мне все ещё осталось немного от китайской матери.
Следующие несколько недель мы будто воспроизводили подготовку к выступлению в Карнеги-холле - за исключением того, что на сей раз София большую часть времени занималась самостоятельно. Как и тогда, я погрузилась в её пьесы - Аллегро аппассионато Сен-Санса и полонез и "Экспромт-фантазию" Шопена, - но правда заключалась в том, что София во мне больше почти не нуждалась. Она в точности знала, что должна делать, и я лишь изредка критиковала её из кухни или со второго этажа. Тем временем мы с Джедом вынесли всю мебель из гостиной, кроме рояля. Я отскребла пол, и мы арендовали кресла на пятьдесят человек.
В вечер выступления на Софии было красное платье, и, когда она вышла на свой первый поклон, меня охватила паника. Во время полонеза я практически окаменела. Также я не могла насладиться и Сен-Сансом, хотя София сыграла его блестяще. Эта пьеса была частью изысканного развлечения, а я слишком волновалась, чтобы развлекаться. Сможет ли София сыграть все легко и чисто? Может быть, она репетировала слишком много, и теперь её руки устали? Я должна была заставить себя прекратить трястись, раскачиваться туда-сюда и механически напевать, что я обычно делаю, когда девочки выступают со сложной программой.
Но когда София играла свою последнюю пьесу - "Экспромт-фантазию" Шопена, - ситуация изменилась.
По какой-то причине напряжение во мне рассеялось, столбняк прошёл, и я могла думать только о том, что она овладела пьесой. Когда София встала, чтобы поклониться, сияя улыбкой, я подумала - вот моя девочка, она счастлива, и счастливой её делает музыка. В тот момент я знала - мои усилия были не напрасны.
София заслужила овации, а потом юристы, среди которых были те, кому я поклонялась годами, рассыпались в похвалах. Один сказал, что игра Софии была возвышенной и что он мог бы слушать её весь вечер. Другой настаивал на том, что девочке надо заниматься профессионально, поскольку будет преступлением упустить такой талант. И на удивление много гостей, которые сами были родителями, задали мне личные вопросы вроде: "В чем ваш секрет? Думаете, дело в культуре азиатских семей, где рождается так много исключительных музыкантов?" или "Скажите, София занимается потому, что любит музыку, или потому, что вы её заставляете? Просто я не могу заставить собственных детей позаниматься хотя бы пятнадцать минут". И наконец: "А что с вашей младшей дочерью? Говорят, она выдающаяся скрипачка. Мы услышим её в следующий раз?"
Я сказала им, что изо всех сил пишу книгу, в которой отвечаю на все эти вопросы, и что пришлю им по экземпляру, когда работа будет закончена.
Примерно в то же время, когда София выступала перед судьями, я забрала Лулу с одного богом забытого теннисного корта в Коннектикуте, в часе езды от нас.
- А знаешь, мама, я выиграла.
- Выиграла что? - спросила я.
- Турнир.
- И что это значит?
- Я выиграла три матча и в финале выбила сеяного игрока (спортсмен, входящий в число сильнейших игроков основного турнира, которые не должны встречаться между собой в таблице соревнования в первых турах.). Она шла под номером шестьдесят в Новой Англии. Не могу поверить в то, что выиграла у неё!
Это застало меня врасплох. Будучи подростком, я играла в теннис, но всегда только для развлечения, с семьёй или школьными приятелями. Став взрослой, я пыталась сыграть пару турниров, но быстро поняла, что не выдерживаю напряжения спортивных состязаний. Мы с Джедом заставляли Софию и Лулу брать уроки тенниса в основном ради семейного досуга, но никогда не питали особых спортивных надежд на их счёт.
- Ты все ещё играешь среди новичков? - спросила я Лулу. - На низшем уровне?
- Да, - ответила она дружелюбно. С тех пор как я предоставила ей свободу выбора, мы стали общаться друг с другом значительно легче. Казалось, моя боль пошла ей на пользу и она стала более терпимой и добродушной. - Но я собираюсь попробовать перейти на новый уровень в ближайшее время. Я уверена, что проиграю, но почему бы не попробовать ради смеха.
После этого, совершенно неожиданно, Лулу сказала: "Я так скучаю по оркестру".
За следующие шесть недель она выиграла три турнира. На последних двух я наблюдала за её игрой, поражаясь тому, каким метеором она была на корте, как неистово она отбивала, какой сосредоточенной казалась и как не позволяла себе сдаться.
Поскольку Лулу побеждала, соревнования становились все более жёсткими. На одном из турниров она проиграла девочке, которая была в два раза крупнее. Когда Лулу вышла с корта, она по-доброму улыбалась, но, сев в машину, сказала: "В следующий раз я её сделаю. Сейчас я ещё не в форме, но скоро стану лучше". Затем она спросила меня, не смогу ли я записать её на дополнительные уроки по теннису.