Казалось, что тогда я пропустил эти его слова мимо ушей. Но пришло время и я их вспомнил. Мало того, оказалось, что теперь я понимаю, о чем он говорил: искусство настоящего мастера рукопашного боя заключается в умении убивать. И когда он начинает получать удовольствие от своего мастерства… Еще я стал понимать, почему учитель Ван часто сетовал, что у него нет времени обучать меня игре на флейте, рисованию и каллиграфии. Это и был тот противовес, который "встраивался" в человека при обучении его воинским искусствам. Иначе говоря, та часть, которая помогала избежать деформирования психики, неизбежно возникающего при серьезном обучении, связанном с умением "причинять вред" другим людям.
Правда, один противовес они с дедом все-таки успели в меня "установить". Один, зато самый важный. Благодаря их стараниям я умел хорошо лечить и теперь твердо знал, чего я на самом деле хочу.
И тут пригодилась моя Золотая звезда. Как героя Вьетнама меня неожиданно (как, впрочем, и всегда) отправили на учебу.
Мира у себя в стране я практически не увидел, так что из войны попал не только в другую страну, но и в другую, мирную, жизнь.
Куда нас везут, нам (даже офицерам вроде меня) не сказали – просто посадили в самолет и мы полетели. Когда самолет сел, нам объявили: "СССР". Мне, опять же, как герою Вьетнама повезло – я попал, как и мечтал, в медицинский институт. Другим повезло меньше. Один мой знакомый, тоже собиравшийся стать врачом, попал в так называемое ПТУ и несколько лет вместо медицины осваивал специальность горного рабочего. Разумеется, ничего он там не осваивал, а просто (как он выражался) "пахал в шахте на лопате". Единственное, что он в этом профессионально-техническом училище изучил в совершенстве, – это русский мат, который употреблял при каждом удобном случае. Кроме лингвистического, так сказать, достижения, у него было еще и "достижение" физическое: от постоянной работы с лопатой у него выступили вены на руках и он показывал всем свои предплечья. Видимо, он никогда раньше тяжело не работал, поэтому случившееся вызывало у него такое большое удивление.
Мне, конечно, было полегче. Хотя случалось всякое. Сначала меня положили в стационар и стали, как они выражались, "гнать глистов". Это у меня-то, традиционного лекаря в восьмом поколении, который про глистов и травы для борьбы с ними знал больше, чем все эти врачи вместе взятые. Но они не отставали, заставляли пить таблетки, угрожая, что иначе скажут руководителю нашей группы и меня "отправят на родину". Это была серьезная угроза – "на родину" отправляли за малейшую провинность, а уж там провинившихся точно ничего хорошего не ожидало. Да и вообще возвращаться из мирной жизни "на родину" мне совершенно не хотелось. Так что я покорился и согласился пить таблетки. Но какие же они были доверчивые идиоты: поверили, что я действительно стану пить их отраву, которая, как я понимал, травит не только глистов, но и человека.
Обмануть их было легко. Тут мне пригодилось "искусство обманщика", которому меня обучил мастер Ван. Говорил он так: "Искусство рукопашного боя – это, конечно, очень хорошо. Но иногда проще обмануть человека, чем упираться, как баран, и использовать силу. Соглашайся, но жди подходящего момента и делай все по-своему". Так я и поступил. Я улыбался, брал из рук медсестры таблетки, бросал их в рот, запивал водой. Все это требовалось делать при ней, потому что какой-то деревенский остолоп уже пытался выплевывать таблетки и попался на этом. Ну что ж, у него не было учителя Вана, который научил меня в том числе и тому, как сделать вид, что ты съел предложенную еду, а на самом деле… А на самом деле я, не переставая улыбаться, отходил за угол, выплевывал в ладонь кашу, в которую превращались таблетки, и степенно шел в туалет, сполоснуть рот и выбросить "кашу" в унитаз. Воду я после этого всегда сливал, ибо Ван учил меня: в мастерстве нет мелочей. Например, даже совсем небольшая царапина от когтей тигра может привести к заражению крови, даже крохотное пятно туши может испортить каллиграфическую надпись.
В больнице меня продержали недолго, так как я был (разумеется, если не считать нескольких шрамов) совершенно здоров. Все врачи удивлялись, говорили, что такие здоровые люди им редко встречаются. Я не стал говорить, что им просто не попадались люди, занимающиеся Ци-Гун.
Когда я вышел из больницы, меня отправили в общежитие. Было мне там скучно. С соотечественниками мне было совершенно не интересно, о чем мне, мастеру и боевому офицеру, было говорить с этими сопляками, которые попали в медицинский институт прямо со школьной скамьи. Их я просто не замечал. Но оказалось, что они заметили меня. А дело было так.
Переход к мирной жизни оказался для меня непростым. Несколько месяцев я совершенно ничего не хотел. Вернувшись с занятий, я ложился лицом к стене и лежал так до утра. Мне почти не хотелось есть. Мало того, мне даже не хотелось практиковать! Ни боевое искусство, ни Ци-Гун! Я сам не понимал, как такое со мной может быть, но это было так. Спустя какое-то время я стал оживать. Выразилось это в том, что я стал много, очень много пить и курить. Курил и пил я и раньше, но не по бутылке вина и не по пачке сигарет в день. Это тоже никого не касалось, потому что пил я в одиночку, а выпив, не дебоширил, а ложился спать.
Потом и это прошло. Видимо, долго пить я не мог – здоровый организм сопротивлялся и победил. Пить я, конечно, не бросил, но теперь точнее это можно было назвать словом "выпивать": нечасто, немного и в достойной компании. Правда, тот же самый здоровый организм стал требовать другого – женского общества. Поэтому в общежитие я стал возвращаться поздно. А так как после одиннадцати (или двенадцати, точно не помню) вечера двери закрывали, то я повадился ходить через комнату вьетнамцев, живущих на первом этаже. Радости им это никак не доставляло: среди ночи приходит Минь, стучит в окно, требует его впустить. Приходится вставать, открывать окно, а Минь, "как будто так и надо", не говоря "спасибо", проходит мимо них и, не торопясь, выходит в коридор, даже не закрывая за собой дверь.
Вот тут-то мои соотечественники и стали меня замечать. Отказать мне они почему-то не решались, хотя никто не знал, что я мастер, через что я прошел и что я умею. Может, углядели во мне нечто, что удерживало их от неосмотрительного шага. А может, просто трусливые попались. Поэтому поступили они иначе: обратились к двум "соотечественникам", которые не скрывали (мало того, они это афишировали), что обладают навыками боевых искусств. Они даже называли себя мастерами! Один из них обнаглел настолько, что взялся обучать группу советских студентов рукопашному бою. И это ему вполне сходило с рук – в СССР тогда был большой интерес к азиатским боевым искусствам, а настоящего мастера еще никто не видел. Как-то случайно я увидел занятия, который проводил этот мастер. Попадись он мне в джунглях…
И вот однажды, когда в очередной раз ночью я возвращался в общежитие через окно, меня вместо робких обитателей "проходной" комнаты встретили двое этих "мастеров". Увидев, что в комнате, кроме них, никого нет, я обрадовался – можно было не стесняться. Калечить или тем более убивать их я, разумеется, не собирался. Но спускать такое неуважение к себе я тоже не предполагал. Поэтому я спокойно взял ближайший стул, ударом ладони разломал его, взял в руки удобный обломок от него и так же спокойно встал спиной к стене. Все это я проделал, не сводя глаз с этой "мастерской" парочки.
Нападать на меня им сразу расхотелось. Видимо, все-таки во Вьетнаме они видели настоящих мастеров, потому что один из них что-то тут же начал шептать другому на ухо. Мой чуткий слух позволил мне разобрать, что он говорил (кстати, эти слова в свой адрес я уже слышал не один раз). Прошу меня простить, я просто делаю дословный перевод с вьетнамского языка на русский: "Бросаем это дело на х…, он очень х…во смотрит, этот Минь". Тут они не ошиблись: еще шаг ко мне навстречу…
На этом, собственно, мои отношения с соотечественниками и закончились. Два этих бойца стали меня обходить десятой дорогой. Видимо, их отношение передалось и всем остальным (а может, что-то и узнали обо мне). Но для меня это было не важно. Важно, что с этих пор меня никто никогда не задевал и даже не пытался общаться. Меня просто боялись. Это было именно то отношение, к которому я привык и которое считал правильным.
Одному мне никогда не было скучно. Кроме того, я знал, что те, кто надо, кому "положено по судьбе", меня найдут. Разумеется, случилось это не сразу. Вначале приходили совсем не те. Например, однажды всех "вьетнамских друзей" пригласили посетить институтскую секцию бокса. Секция эта считалась очень хорошей, потому что высокие показатели в спорте были очень важны для любого советского института и классных спортсменов туда буквально заманивали, обещая им стипендии и возможность вообще не посещать занятия. Я этого никак понять не мог: как в дальнейшей своей жизни человек, который совсем не учился, сможет учить людей? Как по мне, таких ребят надо было без всякой жалости вышвыривать из института (пусть бы себе на здоровье занимались спортом), потому что подпускать к больным такого горе-доктора… Но мое мнение никого не интересовало и я сам пару раз видел, как преподаватели с кафедры физкультуры приходили договариваться насчет своих оболтусов-спортсменов. А чтобы их подопечным не нужно было самим приходить на зачеты и экзамены, они приносили их зачетки и просили других преподавателей "поставить какую-нибудь троечку". Все это я к тому, что боксеры в институтской секции были отборные, многие из них называли себя "мастерами спорта". Что такое "мастер спорта", я, честно говоря, не понимал, да и не очень интересовался.
Но посетить их тренировку я не отказался, потому что, как я понял, речь шла о сравнении западных и восточных боевых искусств. Причем предполагалось показать "вьетнамским друзьям" преимущество бокса перед всеми другими воинскими искусствами. Эти идиоты называли бокс в ринге, окруженном канатами, в перчатках, с судьей, с тремя раундами по три минуты "боевым искусством"! Особенно меня умиляли секунданты, которые подавали бойцам водичку, обмахивали полотенцами, делали массажик плеч. Они только что не целовали этих здоровяков, простите, в зад.
Но в тот вечер делать мне было нечего: выпить, сколько хотел, я уже выпил, свидания с дамой тоже не намечалось. Так что я решил сходить, взглянуть на их "боевое искусство". Оказалось, что из "вьетнамских друзей" пришел я один, так что все внимание уделили мне. Стали спрашивать, как мне нравится бокс. Вообще-то я человек достаточно вежливый: с детства меня учили, что за каждое не аккуратно сказанное слово могут спросить очень строго. Поэтому я вежливо отвечал, что этот спорт мне очень нравится. Хотя как такое может нравиться: люди избивают друг друга и нет в этом ни ума, ни духа.
Так что все было хорошо, пока чемпион института в тяжелом весе (само собой, тоже мастер спорта) не начал избивать грушу. И все кругом ахали и спрашивали меня, как мне нравится его удар: наверное, вьетнамцы – маленькие, легонькие – так не могут.
Тут я не выдержал, видимо, все-так выпил лишнего. Я сказал: "Да, вьетнамцы так не могут, потому что так и не надо. И вообще в боксе не бьют".
Тут все раскудахтались, как куры на деревенском дворе, мол, как это в боксе не бьют. По мне все было просто: ударом называется то, что (разумеется, при правильном исполнении) сразу убивает или калечит. В перчатках так вообще бить не получается – попасть "на точку" невозможно. Конечно, и боксерским ударом можно убить, но это надо бить, как кувалдой, и такого средний боксер в принципе уметь не может.
Примерно так я и сказал, чем вызвал не только возмущение, но немедленный вызов на поединок. Представляю, как это выглядело со стороны: огромный, накачанный тяжеловес "наезжает" на маленького сухого (это чтобы не сказать истощенного) вьетнамца. Весил он, думаю, раза в два больше, чем я. Другой бы на его месте постыдился. Вообще, когда я с ним познакомился поближе, выяснилось, что он очень добродушный парень. Он говорил, что тогда был не прав и сожалеет о случившемся, но уж очень я достал его, оскорбив его любимый бокс.
Отказываться от спарринга (так они это называли) я не стал. По правилам бокса – пожалуйста. Только я не буду надевать перчатки. Тут я их удивил, даже начинающий боксер знает, что в перчатке удар становится тяжелей. Но я-то знал, что и голым кулаком валю буйвола.
Если честно, то мне просто хотелось подраться и тому была личная причина: среди американских солдат было много именно таких парней: здоровенных, холеных и наглых. С такими у меня был особый разговор. Звучало это так: "Хочешь поиграть, ну давай".
Спарринг вышел очень коротким. Драться, как делали это они (махать руками, как мельница, и колотить друг друга куда попало), мне было совершенно не с руки. Так что для них все выглядело непривычно. Боксер бьет меня в голову длинным ударом справа. Я делаю шаг вперед (ну не люблю я длинную дистанцию) и бью его из-под руки в подбородок. Таких скрытых ударов и мастера посильнее его не замечают.
На этом зрелище заканчивается: боксер падает, а я выхожу из ринга. Все происходит в полной тишине. Они ждали боя – они его получили. Только они не знали, как выглядит настоящий бой.
Больше "вьетнамских друзей" на подобные мероприятия не приглашали. Видимо, не хотели снова меня видеть. Зато мне неожиданно "обломился" приз. До этого дня я честнейшим образом ходил на все занятия в институте и даже (можете в это не верить) на физкультуру. Преподавателем у нас был мастер спорта по фехтованию, которому однажды, видимо, стало скучно и он вдруг ни с того ни с сего решил показать нашей группе основную технику фехтования. Начал он правильно – с основ, то есть со стоек. И тут же удивился, когда увидел, что все стойки я с первого раза делаю правильно. Когда он спросил, занимался ли я раньше фехтованием, то я ответил, что нет (разумеется, я работал со всеми восемнадцатью видами холодного оружия, но только у нас это не называлось фехтованием, так что ответил я совершенно честно). Тогда он решил, что я очень способный и что он сможет из меня сделать фехтовальщика. Чтобы увлечь меня, он предложил мне учебный поединок на каких-то длинных железяках, которые он, кажется, называл шпагами (мне лично эта штука сильно напомнила китайский меч цзянь, до которого мой дед был большой охотник и который он называл "оружием благородного мужа"). Я, разумеется, не отказался, мне самому было интересно, как фехтуют здешние "благородные мужи". Различия стали заметны сразу. Я, например, привык драться любым оружием и в любой одежде, а наш препод притащил из своей тренерской каморки кучу всякой, как говорил он, "экипировки" и заставил меня надеть маску, перчатку, белую куртку, которую он называл "колетом". В общем (хотя я и чувствовал себя во всем этом, как клоун), мне "костюмчик" понравился – в таком травм бывает намного меньше. Хотя, с другой стороны, если человек рассчитывает, что его защитит костюм, то никогда в жизни по-настоящему не научится.
Поединок наш был для фехтовальщика сюрпризом. Парень он был хороший и я сразу решил только защищаться, чтобы он не потерял "лицо" перед своими студентами, которые тут же сгрудились вокруг нас. Препод вначале всячески меня подбадривал, говорил, чтобы я не стеснялся, нападал, как могу, что нечего бояться… Но так как я стоял, как пень, то он начал нападать сам. Сначала осторожно, а затем постепенно вошел в раж и стал работать в полную силу. Парень был действительно хорош, удары, казалось, сыпались со всех сторон, он и у нас бы считался несомненным мастером. Но я все-таки был заметно лучше. Настолько лучше, что не пропустил ни одного удара. Когда мы сняли маски, препод спросил: что, правда, никогда не фехтовал?! Понимая, что теперь он уж точно не поверит, если я скажу, что нет, я рассказал ему правду. Он покивал и больше не приставал ко мне с предложениями "пофехтовать".
Однако вскоре он обратил на меня внимание еще раз. Как-то во время урока физкультуры в зал зашли здоровенные молодцы (потом он сказал, что это была институтская секция бокса) и стали переодеваться, не обращая ни на кого внимания. Наш молодой препод тут же завелся и сказал, что неприлично так вести себя в присутствии девушек (которых в нашей группе было большинство). Как по мне, так наш препод был полностью прав, но "секция бокса" считала иначе. Чужой препод был им никто и они прямо спросили, не хочет ли он лично вывести их. Препод сказал: "Конечно, хочу". Потом еще раз посмотрел на добродушных хохочущих здоровяков и добавил чуть тише: "Но не готов". Тут не выдержал я и сказал, что я, наоборот, не хочу, но готов. Наш худощавый фехтовальщик и тот не выглядел внушительно, а уж я тем более, так что здоровяки стали ржать еще сильнее. Но тут пришел их "боксерский тренер", которого здоровяки слушались беспрекословно, и тут же выгнал своих подопечных из зала. Он даже оказался настолько вежливым, что извинился за их поведение!
Так вот, о призе. Как оказалось, парень, которого я положил в ринге, и был заводилой в той компании, которая потешалась над нашим фехтовальщиком в тот раз. Я его, конечно, в лицо тогда не запомнил, чего там запоминать – груда мышц, какое уж там лицо. А вот наш фехтовальщик, оказывается, его заприметил хорошо. Об этом я узнал, когда на следующем уроке физкультуры он тихо сказал мне: "На занятия по физкультуре можешь вообще не ходить. У тебя в этом семестре зачет, и в следующем зачет, и до конца курса физкультуры тоже зачет. Это тебе от меня благодарность. За того боксера".
Сам боксер тоже приходил ко мне поговорить про боевые искусства и про то, как ему понравилась моя техника и что он тоже бы не прочь освоить такую. Но было сразу видно, что это просто треп, что со своим любимым боксом он не расстанется никогда. В общем, было понятно, что это "не мой ученик", и, любезно поговорив, мы расстались. С ним приходил и его тренер, который без умолку говорил про бокс и все предлагал мне идти к нему тренироваться. Мол, он сделает из меня чемпиона мира в легчайшем весе. Было смешно: мне тренироваться у этого толстяка, который, может, когда-то и был, как он говорил, "мастером спорта", а сейчас просто жирный и много говорящий человек. Да и чемпиона из меня делать нечего. Я и так чемпион.
Во Вьетнаме на всеармейском чемпионате по рукопашному бою я занял второе место. Моего соперника его земляки-судьи "тащили" на первое место. Несмотря на то что в финале я его "положил на пол", мне все равно дали второе место, сказав, что победил я его не по правилам. Хотя какие правила могли быть в армейском рукопашном бое?
Вскоре этот парень погиб от разрыва бомбы. Мне было жаль его, со временем он мог бы стать гордостью вьетнамских боевых искусств. Но как бы там ни было, я был чемпионом вьетнамской армии (и это во время, когда весь Вьетнам был армией). Иначе говоря, я был самым сильным молодым мастером Вьетнама. Разумеется, были и старые мастера, вроде моего деда и учителя Вана. Но те в поединках никогда не участвовали. Даже мой отец в последнее время уже стал отказываться. Правда, в последнее время его никто уже и не вызывал: боялись, что согласится.
Вскоре в "мою дверь постучали". Ну, если не так многозначительно, то меня нашли люди, которые давно и, надо сказать, совершенно безуспешно тренировались. Нормальные ребята, ну, может, немного хулиганистые. Но все в пределах допуска, трудно найти ангела, который бы мечтал заняться боевыми искусствами.