- Вот что. Ваня. - сказал я. - Вы молодой, хороший, а болезни эти неприятные. Они не только тело - душу отравить могут. Не приучайтесь бегать от юбки к юбке. Ведь это не обязательно. Понравится вам крепко человек - любите друг друга, живите с одной. Хотите - зарегистрируйтесь, хотите - нет. Будут дети, не отказывайтесь от них, если обстоятельства позволят. То, что у вас было, это несчастный случай. Никто, пожалуй, здесь не виноват, но пусть случившееся послужит вам в назидание, уроком. Научить же вас самому узнавать, кто здоров и кто заразителен среди женщин, я не берусь. Разбираться в этом - дело врачей.
По мере того, как я говорил, лицо его принимало такое выражение, какое бывает у людей, когда их убаюкивают. Он слушал, полуоткрыв рот. Тоненькая полоска зубов белела наивно и смешно.
Уходя, он сказал:
- Да, ваша правда, доктор. Не надо этого баловства.
Месяцы бежали за месяцами. Кажется, через полгода этот Ваня снова вошел в мой кабинет.
Он был такой же. Только волосы были приглажены, да вместо блузы был пиджак, надетый поверх косоворотки. Походка у него была та же, неуклюжая.
- С чем Бог послал? - спросил я. - Согрешили?
Он улыбнулся приветливо и покачал головой.
- Не угадали, - сказал он. - Нет, этого не было. Теперь у меня жена. Вот уж с месяц.
В его голосе слышалась нотка солидности, улыбка дышала уверенностью.
- Ну, поздравляю, - сказал я.
- Спасибо… Может, благодаря вам и вышло это. Как тогда, значит, был наш разговор, крепко это у меня засело в голове. А тут как раз встретилась мне одна работница с нашего завода, молодая, восемнадцати годов. Муж у нее был, но не прожила она с ним и полгода, - машиной его втянуло. Умер он в больнице. Ну, и слюбились. Сперва жили так, а теперь собираемся на регистрацию.
- Так вы что же, за свидетельством пришли ко мне? - спросил я.
Он отмахнулся.
- Нет. Другое дело. Свидетельства нам не надо. Мы оба надежны. Чирь у меня выскочил, прыщ, значит. Сковырнул я его, а не проходит, держится. Дайте мне, доктор, мази какой-нибудь. Йодом смазал, не помогает.
Я осмотрел его. У него оказалась сифилитическая язва.
Это принес ему брак.
Брак не защитил его. Не подумайте, что это единичный случай. Нет, таких фактов много. Они отражают нечто новое то, что дает сегодняшний быт.
Когда-то грозой здоровья была проституция. Ее боялись. Она несла с собой яд и заразу. И действительно, посчитано, что в 1917 году, например, 80 проц. венериков заразились, будучи холостяками, т. е. другими словами, от любви, купленной на улице, за небольшим, конечно, исключением.
Спрос на проституцию революция сократила. Она создала условия, при которых торговля телом клеймится, как преступление и позор. Это - одно. А второе завоевание заключается в уменьшении предложения. Это достигается главным образом учреждением трудовых профилакториев, где женщина не только лечится, но и получает возможность работать. Из кабинета врача и исследователя она Возвращается не на улицу, а к труду. Это для нее лучший путь возрождения. В его пользу говорят цифры.
Но есть цифры другого рода, когорта заставляют нас задуматься. Они вскрывают одну из сторон теперешнего брака.
Доктор Вейн изучал материалы московских венерологических диспансеров.
В его выкладках имеется рубрика о том, сколько венериков заболело в 1924 году от собственных жен. Оказывается - 10 проц. Что это значит? Цифра темная. Она почти ничего не говорит, почти безобидная. Но сейчас она закричит. Потому что в 1917 г. эта цифра равнялась 2 проц.
Теперь вы понимаете, что это значит? Это значит, что в 1924 г. шансы заразиться сифилисом или триппером от жены возросли в пять раз.
Только всего.
Это о брачной связи.
Но есть еще одна категория женщин, так называемые "знакомые" или "хорошие знакомые". Они тоже достойны внимания. До 1918 г. их участие в венеризации мужчин определялось 14-ю процентами, а в 1924 г. - уже тридцатью четырьмя. Здесь тоже шансы поднялись в два с половиною раза.
В 1926 г. в журн. Наркомздрава "Венерология и Дерматология" помещена статья врачей С. Е. Гальперина и Н. О. Исаева "Венерические заболевания среди городского населения". Эти исследователи охватили материал Всех диспансеров за 1925 г. Что же получилось?
Прежде всего, о сифилисе.
Обследованию подверглось 6762 больных, из которых мужчин было 3453, а женщин 3309. Среди всего этого количества людей холостых оказалось только 43 проц., т. е., меньшинство; остальные 57 проц., были семейные. А как обстояло дело в довоенное время? На это отвечает д-р Обознецко: в 1909 году он насчитал среди больных сифилисом всего лишь 11 проц. семейных.
Авторы статьи совершенно справедливо утверждают, что все эти цифры "указывают на перемещение кривой заражаемости От холостых к состоящим в браке".
Ту же картину дает и гонорея. И здесь "на холостых падает всего лишь 49 проц.". Значит, - опять заключают д-ра Гальперин и Исаев, - для "женщин замужество не является, тормозом против распространения гонорейной инфекции".
Для женщин. А от женщин? Увеличилось ли число венерических заболеваний от жен? Да, - отвечают там же Гальперин и Исаев: "мы видим также, что число заражений от жен возросло в 6 раз".
Наше время умудрилось заполнить даже ту графу, которая прежде оставалась пустой. Дело в том, что в таблице об источниках заражений имеются пункты - "жених", "невеста".
В 1914 поду против них стояли знаки тире. С 1922 г. по 1925 г. здесь уже появляются цифры: для "женихов" - 0,6 проц., для "невест" - 0,5 проц. Цифры, правда, маленькие, но разве они не показательны для тех областей, куда проникает инфекция?
Если перевести все эти цифры на язык живой жизни, то они дадут простой вывод. Предметы, освещенные солнцем, отбрасывают тень. При всех прочих равных условиях, чем больше предмет, тем больше его теневая проекция. Простой закон отражения.
Эти разбухшие проценты говорят о том, как просто и бездумно в наше время люди сходятся и расходятся, и как легко проникают в современную семью венерические болезни на почве подобного полового анархизма.
Я вовсе не собираюсь возносить хвалу прежнему браку, Потому, что, кроме ненависти, он ничего другого вызвать не может. Я хочу подчеркнуть только ту опасность, которую таит в себе текучесть теперешних форм полового сожительства. На нее должно быть обращено сугубое внимание. Ибо от этой опасности отмахнуться нельзя.
Есть такая наука, - евгеника. Это еще очень молодая наука, наука об улучшении человеческой породы. Она озабочена выяснением условий, при которых выращиваются более совершенные экземпляры людей.
Ученые, занятые исследованием этого вопроса, огорчены. Действительность удручает их. То, что происходит, портит их чаяния.
Основа их надежд - семья. И среда, конечно. Но ядро - это здоровая семья. Потому что они рассматривают расу, как результат производительности.
И вот что они нашли.
Из 100 больных венерическими болезнями заражали свою семью до войны 7 человек. В 1918 г. - 33, а в 1924 г. число возросло уже до 63. Может ли это радовать евгенику? Конечно, нет.
Проф. Люблинский, например, нисколько не скрывает своего пессимизма. На диспуте в Доме Ученых он оперировал языком статистики. Справки и выкладки показали, что делается с человеческим родом. Бесстрастная математика констатирует, что число людей с дефективной наследственностью беспрерывно возрастает во всех странах.
Брак, это дело серьезное, трижды серьезное. Нельзя к нему подходить с легкостью, с точки зрения кратковременного схождения. И наш молодой государственный советский организм требует также осмотрительности в этом вопросе, ибо на нем держится здоровая, крепкая семья.
Из всех этих вейновских и гальпериновских цифр вывод один: надо обезвредить и обезопасить брак.
В этом требовании нет, конечно, ничего дискредитирующего новые формы брака. Никто не станет отрицать, что сегодняшние браки еще носят на себе все черты переходного времени. Они нестойки, недолговременны, многократны. В своем докладе 7 марта 1927 г. на заседании Криминологического Общества проф. Оршанский пришел к заключению на основании статистики ЗАГСов, что средняя продолжительность нынешних первых браков равна 6–12 месяцам. В этой текучести полового сожительства кроется при неосмотрительности брачующихся опасность распространения инфекций. Клевета ли это на наш современный брак? Такая мысль нелепа. Прав проф. Оршанский, когда говорит, что о теневых сторонах наших современных браков нужно сказать открыто, их нужно изучить, чтобы изжить.
Нужно заострить наше советское общественное внимание на воем том, что уродует и искажает объединение людей в семейную связь. Вокруг вопроса о здоровье брачующихся, скажем словами одного исследователя, должно быть у нас создано такое же настроение, какое в буржуазном обществе существует по вопросу об имущественном положении, происхождении, карьере и пр. жениха и невесты.
Брак надо оздоровить.
Наши больные не думают, конечно, о вырождении человечества. Но они тоже в отчаянии. Они теряют точку опоры. Они испытывают на себе силу статистики д-ра Вейна и д-ра Гальперина.
Однажды в амбулаторию пришел человек в кожаной куртке, плотный, энергичный мужчина с портфелем. Было в нем, в его внешности что-то цыганское.
Он показал мне то, что его беспокоило.
- У вас очень неприятная штука, - оказал я. - Вам нужно отнестись к этому серьезно и немедленно приняться за лечение. Вы и так немного запоздали. Если вы не будете небрежны, вы сможете скоро вылечиться.
Он нахмурился.
- А что у меня? - спросил он негромко.
- У вас сифилис в начальной форме.
Он еще больше нахмурился. Две глубокие борозды потянулись от переносицы, разрезывая лоб. Глаза под стянувшимися бровями загорелись. Он обвел языком сухие губы.
- Вот так фунт, - сказал он, криво усмехнувшись, - ну и номер.
Он сел на стул, продолжая хмуриться, и молчал, что-то соображая. Молчал он долго.
- Как это дико, - оказал он вдруг, ни к кому не обращаясь, - строит, строит себе человек что-то, мечтает, что-то улыбнется ему в жизни, и вдруг какая-то нелепость, то, что совсем не нужно, какое-то затмение, и все летит к черту. Что за бессмыслица!
За этой неторопливой лирикой чувствовалась боль. Удар был очень резок, хотелось кричать и вопить, но выдержка брала свое, и человек говорил почти бесстрастно. В этих словах должны были разрядиться первый ужас и смятение.
Я захотел ему помочь.
- Кто же разрушил ваши мечты? - спросил я.
Он смотрел на меня невидящим взглядам.
- Я отдал жизнь революции. До семнадцатого года я был рабом. Я работал пекарем. Потом пришел Октябрь, и я отдал себя революции. Я бился за нее на баррикадах Москвы, в окопах на фронте. В гражданскую войну я исколесил с бригадой всю Россию. Голод, холод, бессонные ночи, опасность, плен, смерть лицом к лицу - все это испытал я. Я был неплохим солдатом революции. Когда Красная армия и рабочий у станка не доедали, я проводил продразверстку под огнем восставшего кулачества. Теперь меня поставили на хозяйственном фронте… Жить для себя мне было некогда. О женщинах я не заботился, их было вдосталь. Была у меня жена, когда я был еще молодой и темный. Она темной так и осталась. Когда моя бродячая жизнь прекратилась, я послал ей однажды бумажку о том, что она свободна. Так окончилась наша семейная жизнь.
Три месяца назад правление треста послало меня на ревизию отделения в Саратов. Путаная была работа. Возился я месяца два, с утра до вечера, без передышки.
Полюбил я там одну женщину, стенографистку, раньше была она женой офицера. Потом тот исчез с белыми. А она переехала в Саратов. Дошла она до моего сердца. Человек она хороший и неглупый. Легко было с ней говорить, хоть и сидело в ней что-то непростое, - порода, должно быть.
Что-ж тут было долго гадать и думать. Сказал я ей: "Давайте, поженимся, завтра же, если согласны. Только, пожалуйста, не невольтесь. Этого не надо. Уеду через неделю, и никогда больше не увидимся. И все пройдет. Баста!" Она засмеялась, а потом сказала: "Хорошо, завтра я вам дам ответ". Ну, и поженились.
Моя командировка окончилась. Вернулся я в Москву для доклада. Ее оставил, потому что вскоре должен был отправиться в Ленинград тоже на ревизию. Мы так решили: по окончании последней ревизии я вернусь в Москву, а она тем временем уладит свои саратовские дела и по телеграмме моей выедет в Москву. Люблю я ее. Тоскую по ней. Вот, думаю, нашел, наконец, жену, друга, женщину. И ужасно детей мне хочется. О семье мечтаю. О своей семье, именно, чтобы с детишками. Чувствую, что это хорошо.
Да-с. Вот здесь, в Ленинграде, подвернулась мне тоже одна. Защекотала нервы, что называется. Знакомых у меня в городе нет никого. А она забавная. Устает, должно быть, от своего Ундервуда, выстукивая целый день в управлении. Проболтал я с ней раз, другой, - она мне разные бумаги выполняла на машинке… Пригласил я ее как-то в кино. Оттуда зашли ко мне в гостиницу. Я враг ложной морали. Она тоже просто смотрит на вещи. Ну, остальное ясно…
Случилось это дней десять тому назад. Потом повторилось. И еще раз. Дня через четыре заметил я у себя крошечную не то царапину, не то язвочку. Особенно не беспокоился. Думал, пройдет. А она становилась все больше и больше.
Вот про эту нелепость я и говорю. Ведь не нужна была мне эта минутная связь. И вот теперь как же быть с женой? Через неделю-другую она приедет в Москву. И я вернусь. Приедет она здоровая, полная ожиданий. Я люблю ее. Думал о семье, о детях. А теперь? Ведь у меня сифилис. Си-фи-лис.
Он схватился за голову и умолк. Молчание длилось бы, вероятно, очень долго. Но мне было некогда. За дверью ждала еще длинная очередь. Тогда я кашлянул и повторил:
- Так кто же все-таки разрушил ваши мечты?
Лицо его было хмуро и серо. У угла губ залегла морщина. Он ответил с некоторым удивлением:
- Ваш вопрос странен, доктор. Я открыл вам все без утайки. Не пробуйте защищать эту машинистку. Ей ничто не угрожает. Ведь я не собираюсь ни убивать ее, ни преследовать за то, что она меня заразила.
Я спокойно оказал:
- И правильно поступаете. Это вполне логично. Человека, который не виноват, убивать или преследовать не за что.
Он сначала не понял, потом вздрогнул и, бледный, выпрямился на стуле.
- Как не за что? - тихо и раздельно проговорил он. - Что вы хотите сказать? Ведь если не она, то…
- …Ваша жена, - закончил я. - Безусловно. Заражение произошло, по крайней мере, месяц тому назад.
На него словно удала тяжесть. Он склонил голову. Плечи его опустились. Я продолжал:
- Если бы вы не были ослеплены любовью или тем, что вы называете любовью и вашей мечтой, вы не нашли бы здесь ничего невероятного. Сколько времени вы знали вашу жену? По вашим же словам, ваше знакомство продолжалось два месяца. До вас у нее была целая жизнь, были другие люди, другие мужчины. Вы подумали об этом? Конечно, когда любят, многое не приходит в голову. Кто думает о болезнях! Быть может, то, о чем говорю я, это верх трезвости. Я согласен. Но тогда будьте готовы получить все, что только ни шлет вам судьба, не взятая под контроль.
Он замотал опущенной головой, как бы отбиваясь от этих слов. Руки его лежали на столе. Лица его я не видел. Из-под черной линии волос выбегали две вздувшиеся вены, исчезавшие в складках переносья. Я продолжал:
- Конечно, это - большой житейский скандал, это - горе. Но что же делать? В конце концов, будете лечиться и вылечитесь; вылечится и ваша жена. Но я должен вам напомнить еще об одном лице. Вы заразили машинистку. Пожалуйста, не забудьте этого. Пока она еще в неведении. Но болезнь скоро проявится. Я думаю, вам следовало бы открыть ей глаза заблаговременно. Ведь вы враг ложной морали и, надеюсь, враг ложного стыда. Ждать, пока сифилис у нее разовьется, не обязательно. Это опасно. Медицина в состоянии предупредить это; предупреждать же лучше, чем лечить. Вы ее заразили. Это на вашей совести. Поэтому ваш долг заставить ее обратиться к врачу теперь же. Вы должны во что бы то ни стало убедить ее в этом.
Вот как статистика о легкости половых связей отражается жизнью. И таких случаев много, так много, что раздаются голоса о необходимости обязательного освидетельствования, вместо обязательного осведомления, при регистрации брачных актов. В настоящее время происходит борьба мнений за и против этой меры. Исход столкновения этих течений, вероятно, скоро найдет свое выражение в каком-нибудь законодательном постановлении.
Вас удивляет моя фраза: "Медицина в состоянии предупредить сифилис"? Представьте себе, это не фантазия. Вы об этом не слышали? Ну что-ж, это указывает только на новизну того завоевания науки, о котором мы сейчас говорим.
Машинистке посчастливилось. Она вовремя принялась за лечение. Она явилась ко мне дня через два после моего разговора с неудачным мечтателем. Это была молодая, со свежим румянцем женщина; когда она говорила со мною, в глазах у нее были слезы, а на лице застыло выражение ужаса. Комкая платок, она беспрерывно вздрагивала, точно она уже ощущала в себе пронизывание бесчисленных бацилл.
Я успокоил ее.
Вот уже почти год, как она закончила профилактический курс. Она совершенно здорова и, конечно, останется здоровой.
Совсем недавно она принесла мне из лаборатории записку с результатом вассермановской реакции. Это быль уже четвертый анализ крови; как и в предыдущие разы, показания были вполне благоприятные.
Амбулатория была полна посетителями. Воздух ожидальни был сиз от табачного дыма и пыли. Где-то хлопала дверьми уборщица. Вечерело.
- Ну что-ж, вы довольны? - опросил я посетительницу и добавил: - Вы хорошо отделались.
Она смущенно перебирала нитку кораллов. Светлые волосы завитками ложились ниже висков и оттеняли нежную линию щеки. Взгляд ее продолговатых серых глаз был несколько печален.
- Я отравилась или бросилась бы с моста, - тихо сказала она. - Но и сейчас я не спокойна, - голос ее задрожал, - иногда, как вспомню, внутри что-то так и сорвется.
Она посмотрела на меня испытующе.
- Доктор, голубчик, как страшна эта болезнь! Я боюсь, что когда-нибудь потом она откроется… Я вот читала об этих параличах… Я ведь теперь без конца читаю обе этих вещах, во все словари заглядываю, и там столько написано ужасного. Может ли отозваться когда-нибудь?
Ее губы сжались. Она снова зарыдала.
- Успокойтесь, - оказал я. - Что вы плачете? Слезы не вода, зачем их зря лить? Будьте же умницей. В любую минуту я дам вам удостоверение, что вы не больны. А удостоверение - это документ. Я несу за него ответственность. Если я даю его, значит, вы совсем здоровы. Вы сейчас такая, какою вы были бы, если бы никогда вас не коснулся мужчина. Утрите же ваши противные слезы.
Слеза бежала по щеке, а взгляд уже посветлел. Она вытерла глаза.