Но что значить "залеченные"? Это все те случаи, когда при полном исчезновении каких-либо тревожных поверхностных данных более глубокое и основательное исследование открывает следы прошлого.
Больной давным давно забыл о своей болезни. Он как будто здоров и ведет себя соответственно своему самочувствию, то-есть, как и все другие. Но иногда вдруг появится какое-то неприятное ощущение в мочеполовом тракте: то кольнет, то поноет, и исчезнет. Или покажется внезапно утром слизистая капля, а потом и ее нет.
Бывшего больного это совершенно не беспокоит. А между тем, это и есть показатели не ликвидированного заболевания.
Скажите такому человеку, что он болен и опасен. Он рассмеется. В лучшем случае, удивится и завтра же забудет об этом. Скажите ему, что у него где-то в глубине тканей гнездится гонококк. Он вас примет за фантазера, за чудака.
А между тем, это так. Где-то, в какой-нибудь железке мочеполового канала, микроскопической, ничтожной, или В каком-нибудь рубчике, прячущемся среди складок слизистой оболочки, лежит и дремлет бактерия. Она ослаблена, малодеятельна, жизнеспособность ее ничтожна. Поэтому она так слабо дает о себе знать.
Но она существует.
Если 80 проц. мужчин болеют гонореей, то залечиваются в них приблизительно 50 проц. "Залеченные" холостяки впоследствии женятся. "Залеченные" мужья возвращаются к исполнению своих обязанностей. А ни в чем неповинные женщины получают порцию этих ослабленных бактерий. И заболевают. Но так как гонококк ослаблен, и так как у женщин течение и характер этой болезни своеобразны, то момент заражения обычно ускользает от сознания пострадавшей.
У женщин, живущих половой жизнью, почти всегда имеются выделения из влагалища, так наз. бели, в большей или меньшей степени, в зависимости от опрятности и других причин. Это - явление сравнительно невинного свойства. Но при заражении бели усиливаются. Это уже не только обычные истечения. К ним примешивается гнойное отделяемое слизистой влагалища и шейки матки, пораженных гонококком.
Может ли это взволновать женщину? Будет ли она бить тревогу?
У мужчины мочеполовой канал узок. При гонорее воспаленный эпителий разбухает и еще больше уменьшает просвет, поэтому даже прохождение струи мочи для него болезненно. Наконец, он видит явственно гной.
У женщин дело обстоит иначе. Выделения из влагалища, где гонококк большей частью и гнездится, имеют широкий и свободный отток, ничем не затрудняемый. Отсюда - отсутствие боли. Поэтому женщина думает лишь о чистоте. И начинает несколько чаще спринцеваться, после чего в течение нескольких дней эта неприятность устраняется.
Иногда при мочеиспускании ощущается незначительное жжение в канале. Это уже немного больше беспокоит женщину. Но, пока ей в голову придет мысль о враче, боль стихает.
Малодеятельный гонококк в условиях женских мочеполовых путей не дает бурной вспышки. Так бывает в огромном большинстве случаев. Женщина больна, но она этого не знает. Мужа, конечно, она не заражает. Он получает от нее некоторую долю своих собственных микробов, теперь для него уже безвредных.
Так протекает взаимное обсеменение гонококками, не нарушающее тишины и мира в семье.
Но вот в дело вмешивается свежая, девственная, так сказать, слизистая оболочка. Появляется герой-любовник, как говорили раньше. Если он молод, особенно если он еще не болел, то горе его мочеполовым путям. Гонококк попадает на нетронутую или новую для него почву. И на этой свежей питательной среде мало до сих пор вирулентный, еле деятельный микроб дает пышный рост.
И защитное соображение, что у героини романа есть муж, который не болеет, оказывается призрачным, провокацией, подвохом.
Теперь, выслушав всю эту длинную вставку специального характера, вы, вероятно, без труда поймете следующее.
Я назвал бы это "авиационной историей".
Героем ее был журналист, который обладал бойким пером и интересной, с оттенком женственности, внешностью. За внешность его ценили женщины несколько мужского склада, за перо - редакция.
Когда в 1923 г. над Всероссийской выставкой в Москве взвился флаг, журналист получил срочную командировку на открытие этого промышленного торжища. Утром он сел в кабинку Юнкерса на аэродроме города Краснодара. Аэроплан отмахал тысячу с лишним верст, и к пяти часам того же дня журналист уже входил под арку выставочных ворот.
Вечером, отослав депешу с впечатлениями о торжестве открытия выставки, журналист отправился с визитом на Мясницкую к Чекуновым. С женой своего приятеля Чекунова он некогда был связан интимной тайной. И ему захотелось освежить прошлое.
На следующий день, в послеобеденный час женская фигура под вуалью, как тень, проскользнула в №59 гостиницы "Эрмитаж".
Свидания происходили в один и тот же час три дня подряд.
А на четвертый день Юнкерс увозил журналиста обратно в Краснодар.
Ветер свистел в лицо, и было радостно жить.
На аэродроме Харькова была сделана обычная двадцатиминутная остановка для пополнения бензина. Воспользовавшись этим перерывом для отправления маленькой естественной надобности, журналист вдруг ощутил в процессе выполнения своего долга перед природой какую-то неловкость.
Вечером, уже будучи в родном городе, при аналогичных условиях он почувствовал резь.
Журналист был молод, но, конечно, догадался, что тут дело неладно.
На следующий день утром он позвонил к врачу-специалисту.
Диагноз ясен. Врач открывает новую страницу своей приемной книги, и начитается ежедневная запись процедур и назначений.
Проходит что-то около трех месяцев. Неприятный эпизод забыт. Журналист здоров.
В Москве происходит Всероссийский съезд советов. Журналист снова получает от редакции поручение срочного характера и вылетает в тот же день в Москву.
На Тверской журналисту кто-то машет рукой. Журналист близорук. Прищурив глаз, он подходит ближе к смуглой женщине и узнает в ней жену своего приятеля. Она радостно протягивает ему руку.
- Володя… Владимир Николаевич, вы здесь давно?
Но ее радость остается без ответа. Журналист жует губами. Интересное лицо его искажается недружелюбной гримасой.
- Здравствуйте. Три дня.
- И вы не зашли к нам? Как вам не стыдно?
- Простите, Наталья Андреевна, это даже странно, - цедит он почти бесстрастно, ванте удивление мне непонятно. Скажу прямо: вы наградили меня триппером.
Наталья Андреевна вздрагивает и бледнеет. А затем на ее щеках появляется румянец обиды и негодования.
- Что такое? Да как вы смеете? Это неправда, ложь, гнусность, - кричит она, почти рыдая.
Привлеченные выкриками обиженной женщины прохожие начинают останавливаться. Журналист берет ее под руку и уводит. Она, кипя возмущением, настаивает на немедленном визите к врачу.
Врач ищет, смотрит, делает мазок, глядит в микроскоп и находит ее совершенно здоровой.
- Доктор, - говорить Наталья Андреевна, - здесь в приемной муж. Пожалуйста, поговорите с ним. Он думает, что я больна.
И журналист, вызванный в кабинет, выслушивает точное и категорическое утверждение, что от Наталии Андреевны заразиться немыслимо, так как она вполне здорова. Журналист поражен.
- Но ведь я же в своем уме, слава Богу, - горячится он, ударяя себя по лбу. - Я полтора месяца возился с этим проклятым триппером и ниоткуда больше я не мог его заполучить.
Доктор думает с минуту.
- А скажите, - говорит он затем, - анализ гноя вы делали?
- Анализ? Анализа не делал. Доктор не нашел этого нужным. Помилуйте, все признаки были налицо. Гной прямо хлестал, мочиться было больно.
Лицо доктора становится торжествующим.
- Вот видите, молодой человек, - говорит он снисходительно, - у нас скорее всего было воспаление канала негонококкового происхождения. Бывает иногда, что вследствие различных случайностей - от резких белей, от загрязнения канала и т. д., происходит размножение различных диплококков и стафилококков, которое вызывает обильное истечение слизисто-гнойной жидкости. Однако, произведя анализ, мы, врачи, не открываем специфического возбудителя гонореи. Нужно твердо помнить…
Обескураженный журналист выслушал до конца ученую речь доктора. Он чувствовал себя очень нехорошо. Он понял незаслуженность обид и оскорблений, нанесенных им Наталье Андреевне.
К счастью, Наталья Андреевна не была злопамятна. Слезы быстро изгладились из ее памяти. И она охотно приняла доказательства глубины его раскаяния.
Опят три дня подряд тень женщины под вуалью появлялась в определенные часы у двери одного из номеров "Эрмитажа".
В день своего отъезда, рано утром журналист в кэпи и с чемоданам в руке снова занял место в Юнкерсе. Во время получасовой остановки в Харькове он вдруг сделал у себя неприятное открытие. И когда к вечеру пилот снизился на Краснодарской площадке, журналист одновременно с радостью ощущения родной земли под ногами познал горечь потрясающей истины, приведшей его в отчаяние.
На следующее утро он стучится в знакомую дверь.
Доктор осмотрел его, поставил диагноз и открыл новую страницу в приемной книге.
- Нет, позвольте доктор, - говорит журналист. - Это, по моему, не триппер, а воспалительный негонококк какой-то. Я бы хотел сделать анализ.
- Но зачем же, голубчик? - Флегматично отвечает врач. - Ведь и так картина ясна.
- Но я вас прошу, доктор. Ведь бывает же нетрипперный триппер. Мне это важно знать.
Доктор пожимает плечами. Что за чудаки эти больные! И пишет записку в лабораторию.
На другой день получился ответь:
"Гонококк Нейссера найден - внутриклеточно и внеклеточно".
Нейссер - это тот, кто открыл возбудителя триппера.
Пришлось ли Наталье Андреевне снова истерически рыдать при случайной встрече с журналистом в Москве, - не знаю. Думаю, что на этот раз ей не помог бы даже обморок.
Я предвижу одно ваше возражение. Возвращаясь к героине новогодних встреч, вы скажете: "Ведь у нее, несомненно, были любовники и до студийца. Отчего же тем благополучно сошли часы свидания? Что муж не заболевал, это понятно. Но почему не заболевали остальные акционеры любви?"
В самом деле, здесь как будто налицо противоречие. Но только как будто.
Они не заболевали, потому что им везло. Счастье такое у них было.
Не улыбайтесь. Это вполне научно. Вспомните, анализ гонококка не открыл. Значит ли это, что его не было. Ничего подобного! Ибо заразила же москвичка гонококком студийца. При анализе не могла произойти ошибка. Просто-напросто, гонококков бывает ничтожное количество, вероятно, единичные экземпляры, и прячутся они где-нибудь в глубине ткани, в каких-либо микроскопических железках или щелях эпителия, не размножаясь вследствие своей малой жизнеспособности.
Уловить их микроскопом чрезвычайно трудно, почти невозможно. При таких условиях - половое сношение может пройти иногда, вследствие малочисленности микроба, совершенно безнаказанным. Нужна особая обстановка, чтобы вызвать гонококки на сцену и заставить их действовать. Такая обстановка повторяется периодически. Недаром я спросил у московской гостьи о менструациях. Это именно и есть тот опасный момент, который заставляет действовать гонококк.
Что происходит во время месячных? Слизистая оболочка стенок влагалища и матки набухает. Кровь обильно наполняет все пути своего движения. Секреция всех железок усиливается. Током тканевой жидкости и менструирующей крови гонококк изгоняется из своего убежища. Теперь с ним уже легко встретиться. И такая встреча чревата последствиями.
Бедный студиец! Любовь вспыхнула в его сердце в неподходящую минуту. Журналист тоже многого не знал.
Иногда прозаическое слово может спасти положение. Любовнику, охваченному пламенем страсти, не мешает в перерыве между двумя поцелуями навести трезвую справку. Может быть, грубо примешивать к поэзии любви прозу будней, но зато это очень полезно. Вопрос должен быть, конечно, задан вовремя, до того момента, о котором можно сказать строфой из Шершеневича:
"Есть страшный миг, когда, окончив резко ласку,
Любовник вдруг измяк и валится ничком.
И только сердце бьется - колокол на Пасху -
И усталь ниже глаз синит карандашом".
Сегодня ко мне снова после долгого промежутка явился журналист с новой гонореей. Эта третья гонорея у него была уже честная, прямая, открытая. Заполучил он ее где-то в гостинице. И лечил в амбулатории, предъявив страхкарточку.
Рассказывая мне всю эту историю с полетами, он смеялся. Он был молод и самонадеян и верил, что в жизни дурное и хорошее одинаково идут на пользу человеку, и что из всего можно извлечь зерно блага, пригодное, если не для настоящего, то для будущего.
Я тоже, каюсь, смеялся, слушая его.
Смешное, однако, у нас редкость. Чаще бывает наоборот.
Вот что мне вспомнилось.
В тот невеселый вечер за окном шумело дерево, и ветер бился в ставень. Стекло дребезжало и мешало работать. Я опустил штору. На дворе шел нудный, и бесконечный дождь.
Амбулатория к восьми часам опустела. Я собирался снять халат.
Вдруг за дверью послышались голоса и шаги. Сиделка принесла мне две регистрационные карточки.
Больной вошел как-то боком, но плотно, кряжисто шагая ногами в сапогах. Лицо у него было хмурое, сжатое. Черные глаза блестели агатово. Он оказался литейщиком.
Я привык угадывать по беглому впечатлению состояние людей, приходящих ко мне. Это не требует особой наблюдательности, так как категория обращающихся за помощью довольно однообразна и позволяет находить безошибочный тон с самого начала.
Мне сразу стало ясно, что этот человек принес с собой не только жалобы на недомогание. В его насупившейся физиономии отражалось нечто большее, чем физическое страдание и обычная моральная подавленность.
Я определил гонорею.
У него быль хриплый голос, и он говорил короткими фразами.
- Я пришел с женой. Осмотрите ее.
- Хорошо. Выйдите, - сказал я, - и пригласите вашу жену.
Он медленно покачал головой и затем сказал, словно выдавливая из себя слова:
- Я хочу, чтобы вы осмотрели ее при мне. Нам с ней нечего таиться, какие тут могут быть секреты!
Тон у него был решительный, неприятный.
- Нет, это совершенно невозможно, - возразил я довольно категорически, - я не могу при свидетелях заниматься осматриванием больных. Да и для вас будет лучше. То, что она скажет мне с глазу на глаз, она не скажет при вас.
Он смотрел на меня испытующе. Я продолжал:
- И, наконец, вы можете быть совершенно спокойны. Я не войду ни в какое соглашение с вашей женой. Обязанность врача - не скрывать правды. Я только исследую ее без вас. А потом у нас будет общий разговор. Если только, - добавил я осторожно, - ваша жена не воспротивится этому.
Литейщик сделал губами так, точно хотел сказать: "Ну еще бы, пусть только попробует!"
Он стоял, не двигаясь, что-то обдумывая, со стянутыми к переносью бровями. Я спокойно ждал.
- Вот что я хочу сказать, - заявил от твердо и резко. - Эта женщина и я были в разводе больше двух лет. Она мне четыре года отравляла жизнь. У нее иродов характер, ну, и другое там разное. Она умоляла меня вернуться. Я сперва ни за что не соглашался. Но у нас есть девочка пяти лет. И ради дочери я пошел на это. Вот уже год, как мы живем вместе. Кое-как ладим. Я знаю, что болезнь эта открывается через три дня. В среду на прошлой неделе у меня было с женой дело и во вторник на этой. А сегодня, в субботу, пошла течь. Ни с кем больше никаких делов по женской части я не имел. Значит что-же? От среды ничего, а от вторника в аккурат на третий день пошло. В среду здоровая, а во вторник больная. Значит, в промежуток она заполучила от кого-то эту проклятую болесть. За старое, значить, взялась. А ведь клятву давала, своей девочкой клялась, матерью!
Он схватился за голову. Черная прядь упала на лоб. Из-под нее сверкал озлобленный взгляд.
- А она призналась вам? - спросил я.
Он вскинул головой.
- Еще бы, дура она, что ли?! Ей живется при мне не плохо. Даже попрекает меня, будто я у другой бабы это охватил. Разве я могу с такой жить? Эх, пропала наша девочка!
Вы понимаете ответственность мою, как врача? Я держал весы трех жизней в своих руках и как бы ощущал биение этого живого страдания.
Он вышел. Она вошла.
Эта женщина плакала, разговаривая со мной. Она не чувствовала оскорбления. Она рыдала от страха, от забитости, которая смотрела из ее немолодых, выцветших глаз, из многочисленных морщин ее уже несвежего лица.
Я долго возился с ней. Из каждой складки слизистой оболочки я брал выделения, окрашивал их и затем подносил их к микроскопу.
Она была совершенно здорова. Так казалось с первого взгляда. Такой она себя чувствовала.
Тогда я принялся ее расспрашивать с настойчивостью прокурора.
Оказалось, что шесть лет назад, вскоре после замужества, у нее показались "густые", по ее выражению, бели. А потом ничего больше не было.
За эту ниточку я ухватился. Я решил навести справку у мужа.
Он вошел, а она вышла за дверь.
Услыхав мой вопрос о там, не было ли у него в прошлом триппера, он махнул недовольно рукой.
- Ну, когда же это было? Семь лет назад, не меньше! Я давно вылечился.
Произнес он это таким тоном, точно хотел сказать: "Какими пустяками вы занимаетесь, доктор!"
Не трудно понять, что мой вопрос был вполне уместен. В продолжении пятнадцати минуть я старался объяснить литейщику, что сначала он болел, затем кое-как залечился, потом заразил жену, а что теперь она вернула ему то, что когда-то приобрела от него же. Конечно, тут не обошлось дело и без менструаций.
Понял ли он меня, не знаю. В его голосе я не уловил ни удовлетворения, ни примирения.
Он оказал очень сухо;
- Ну, что же! До свиданья!
Что было дальние, не могу сказать. Больше я их не видел.
Но мне было очень жаль и выцветших, застывших в немом испуге глаз женщины, и этой неведомой мне девочки.
Я предугадываю ваше возражение. "Позвольте, - скажете вы, - ведь тут муж пострадал от своих собственных гонококков. По вашим же словам, этого не должно быть. Ведь жертвой падает третий, а муж неуязвим?"
Совершенно верно! Это - правило, но бывают и исключения. Чем они вызываются, неизвестно. Причина кроется, вероятно, в особенностях организма.
Но, повторяю, это явление единичное. Обычно же мужья-гонококконосители неуязвимы. Опасность подстерегает лишь третьего.
Остановимся немного на статистике, обрисовывающей женскую долю.
Что такое женские болезни?
Ответ прост. Это - мужские болезни. Или точнее: болезни женщин, происходящие от мужских болезней.
Пусть это не совсем так, но это почти так. Для 70 проц, случаев это - аксиома.
С этой точки зрения огромное большинство половых сношений можно определить, как акт, посредством которого во внутренние мочеполовые пути женщин вводится инфекция мужского канала. Что это за собой влечет, ни для кого не секрет; надломленное здоровье, подточенные силы, истерию, усталый блеск глаз, бледный цвет лица и увядание раньше (времени.
А сколько женщин страдает женскими болезнями? 90 процентов. Теперь высчитайте; 70 проц, из 90 проц, - что это составит? Три четверти почти всех женщин, - городских, по крайней мере.