17. Пушкин идет на войну
А сгоношил всех Сашка Куприн. Который для кого-то Александр Иванович.
– Айда, – вскричал он, – на войну! Братьям нашим помогать. Славяне мы или куда?
– Братьям обязаны помочь! – подхватил Пушкин. – Братушкам. Бравым ребятушкам. Мы же дворяне. Долг наш святой.
– Конечно, поможем! – Баратынский стрельнул в потолок пробкой от шампанского. – Честное дворянское – поможем!
Это уже потом выяснилось, что Куприн говорил об индейцах. О североамериканских. О всяких там чингачгуках и инчучунах. Да вот обратный ход было уже не дать. Потому что честное дворянское, это вам не здрасьте-пододвинься.
Накануне отъезда Пушкин и Баратынский пришли прощаться с Авдеевой, с Екатериной Алексеевной. Грустным было то прощание. Не пели они веселых песен, не плясали мазурок, не объедались десертами под шипучее вино. Вместо этого поэты жаловались на Куприна: упрямый, мол, хуже Горького, ничем не прошибешь, кремень, а не Куприн! Не даст заманить себя куда-то, споить или чем-то отвлечь, чтобы опоздал на пароход. Беда, одним словом. Не свидеться, мол, с тобой больше, Лексеевна. Лягут наши скальпы в землю могиканскую.
– Завтра приду провожать вас, солдатики, – помешивая в кастрюлях, сказала Авдеева на прощание. – На красавец Морвокзал…
…Гудел красавец Морвокзал. Пароход "Победа!" разводил пары, готовясь к курсу на Америку. Духовой оркестр жарил "Прощание славянки".
Они с Куприным встретились у трапа. Пушкин принес с собой охапку сабель, Баратынский – с питанием рюкзак. Куприн был в костюме зверобоя. Мимо них проходили на трап сплошь суровые мужики: покрытые шрамами, беспалые, одноногие, безрукие, одноглазые.
– Ветераны войн, герои героические, – пояснил Куприн. – Будут с нами в одном строю. – Ну и где же ваша Авдеева?
– А вот она, – сказал Баратынский.
На пирс выехала кавалькада карет. Из первой кареты вышла Авдеева. В руках она держала заткнутую бумажкой бутыль и фужеры. А из других карет валом повалили цыгане, циркачи и веселый кордебалет. И заветрелось.
Прошло всего чуть времени и глядь – глазам своим не поверили Пушкинский с Баратынским – Куприн, который до того был сама хмурость и строгость, уже вовсю отплясывает с цыганами. А потом уже среди циркачей сальто-мортале вертит, гимнасточек подбрасывает и с клоунами обнимается. Потом вприсядку пошел с дрессированным медведем. А еще принимает от Екатерины Алексеевны фужер за фужером и в себя опрокидывает. И даже на пароходные гудки Куприн внимания никакого не обратил. И даже не поглядел вслед уходящему пароходу, тем более рукой не помахал стоящим на палубе ветеранам героическим. В это время Куприн как раз плясал канкан с девицами кордебалетными под еврейские скрипки.
– Поехали домой, – подошла к поэтам Авдеева. – Обедать уже пора…
…Вечером, сидя на табуретах у русской печки, они попивали хмельной мед и разбирали "военный поход".
– Как же тебе, Екатерина Алексеевна, это удалось? – спросил Пушкин, угли кочергой шевеля.
– Элементарно, Пушкин, – сказал Авдеева, потягивая мед. – Не только себя самих читать надо. Но хоть бы и Куприна. Тогда сразу бы поняли, от чего он голову теряет и сам не свой становится. Это цыгане, цирк, вино и женщины. Ну и скрипочки еврейские, куда ж без них. Ну и, конечно, немаловажно, каким вином поить Куприна. А поила я его вином особым, вином не покупным, а своими руками сготовленным по особому рецепту…
Венгерская наливка
Взять ведерную бутыль, насыпать половину бутылки спелою клубникою, перебрав ее и ощипав веточки; 800 г изюму перебрать, выполоскать, изрубить и положить также в бутыль. Потом залить очищенным вином и поставить в погреб. Когда нужно будет сиропить, взять на ведро чистой наливки 2,4 кг сахару, наколоть кусочками, смочить водою и держать на огне, мешая лопаткой, пока сахар не получит темно-золотистый цвет; тогда влить немного наливки, чтобы сахар отстал от кастрюли и разошелся; дав сахару разойтись, остудить, вылить в наливку, размешать, слить в чистую бутыль, дать постоять еще неделю и разлить в бутылки. Можно делать вино, похожее на венгерское, еще таким способом: взять кусок ржаного хлеба, посыпать сахаром и посадить в печь, чтобы хлеб высох и покраснел, но не пригорел; положить хлеб в фаянсовую чашку, залить бутылкой малаги; когда вино настоится, слить в бутылки, в каких обыкновенно бывает венгерское.
18. Пушкин и сталевары
Однажды к Пушкину пришли сталевары.
– Так и так, – говорят, – здорово, брат Пушкин! Мы вот – сталевары. Пришли к тебе за советом.
Он им тоже: здорово, мол, сталевары. Садись перекусить с дороги дальней. Те сели. Ждут, когда самовар закипит. Но время зря терять не захотели.
– Вот мы, значит, сталевары. С Урала, с заводов Демидова. Спросить хотим. Вот скажи, Пушкин, в чем правда? И в чем сила? И жить зачем?
– Это вы правильно пришли, сталевары, – отвечает Пушкин. – По адресу. Обо всем скажу. На все отвечу. Только сперва пусть самовар закипит.
И вот закипел самовар. Перед каждым сталеваром Пушкин поставил блюдечко. С золотой каемочкой. А на каждом блюдечке лежало по пирожному.
– Ну-ка пробуй, сталевары. Финшонеты называется. Десерт с лимоном и миндалем. Это от Авдеевой, Екатерины Алексеевны, утром принесли. Слыхали про такую?
– А как же, – отвечают сталевары. – Кто ж не слыхал!
Попробовали сталевары пирожные.
– Да, – говорят, – знатно. Эдакого не едали отродясь. Так ведь откуда у нас на Урале, на заводах Демидова эдакому чуду взяться. У нас-то в тайге и дерево-лимон не растет.
– Вот в этом, сталевары, и сокрыта вся правда, вся сила и жить зачем.
– Не поняли тебя, Пушкин, растолкуй понятней.
– Объясняю. Когда ты ешь финшонеты, то чувствуешь, что живешь. Когда ты ешь финшонеты, ты понимаешь, что хорошо живешь. Когда ты знаешь, что для тебя их приготовила сама Авдеева – ты понимаешь, что правильно живешь. Остальное нетрудно додумать самим. Идите с богом, сталевары!
С просветленными лицами отправились сталевары домой.
Говорят – но сами мы не проверяли – вскоре на Урале, на заводах Демидова случилась забастовка. Бастующие требовали увеличения зарплат, мраморные сортиры и чтоб каждый день выдавали молоко и финшонеты.
Финшонеты
Налить в кастрюлю молока, однако, не слишком много, разболтать в нем 100 г муки, сахару 200 г, такое же количество толченого миндалю, 2 ложки топленого масла, 2 желтка, цедру с лимона и немного соли. Все это поставить на огонь и подогревать до тех пор, пока смесь несколько сгустится и будет похожа густотой на хорошие сливки или молодую сметану; тогда облить ею несколько кружочков из слоеного теста, величиною в 5 см, и посадить в печь, в вольный дух. Спустя четверть часа, покрыть их тонким слоем сладкого теста, пересыпать мелким сахаром и поставить опять в печь, пока все не зарумянится. Сахар можно заменить истертым в порошок двойным количеством шоколада; не дурно также, если вместо обыкновенного молока употребить миндальное.
19. Пушкин меняет профессию
Однажды к Пушкину на Мойку, 12 ворвались писатели-фантасты. Гурьбой ввалились, как это у них принято. И вперед себя вытолкали бородатого мужика в кожаном фартуке.
– Кулибин это! – говорят. – Изобретатель. Чего только не наизобретал. Очень изобретательный изобретатель. Вот давеча машину времени придумал. Задолго до всех остальных.
– Часы, что ли? – спросил Пушкин.
Расхохотались на это фантасты. А громче всех заливались – Заспа, Дашко и Щепетов, друг другая толкая в боки.
– Нет, – наконец отсмеялись фантасты, – не часы. И даже не пыточное устройство. Машина для путешествий во времени. Правда, пока только в будущее пущает. Ну пусть сам Кулибин расскажет…
Тут Кулибин сделал шаг вперед. Прокашлялся.
– Это… тово, барин… – В руках он мял картуз. – Без единого гвоздя сработана… Машинка-то ента… Во как, значит, ага… А ты говоришь!
– Отличная машина! – наперебой закричали фантасты. – Должна работать!
– Мы тут зачем? – дальше говорят. – А затем чтобы оказать тебе, сам Пушкин, честь. Честь первой пробы. Кому как не тебе, о Пушкин-всё, первому и заглянуть в светлое будущее.
– А что, – говорит Пушкин, – а я согласен. Мне даже самому интересно. Тем более сегодня я как раз свободен…
…Машинка напоминала большую деревянную блоху с дверцей в боку.
Кулибин все, конечно, объяснил – за какой рычаг дернуть, на что жать, как и чего. Ничего не утаил. После говорит:
– Ну с богом, барин. Заводи шарманку!
Пушкин забрался внутрь "блохи", закрыл за собой дверцу. "Блоха" постояла чуток неподвижно, затем вдруг подпрыгнула вверх и исчезла в облаке сизого дыма.
– Ишь какая попрыгунья, – утирая пот рукавицей, сказал Кулибин.
В ожидании фантасты с Кулибиным сели перекусить. Только подняли по первой – за возвращение живьем! – как бух, бах, снова сизое облако… и вот снова "блоха" стоит на прежнем месте. Все перекус побросали и бросились дверцу открывать, Пушкина из "блохи" вытаскивать и фрак Пушкинский отряхивать, где виднелся след подошвы. Понятно, с вопросами каждый лез и приставал, мол, как там, что там, как ты спасся.
– Там, в будущем, – Пушкин говорит утомленно, – все сложно. Все в дыму, огни слепят, ничего не разобрать. Гам, – говорит, – тарарам, кто-то пробежал, где-то загудело. Только я вылез из машины, как меня чем-то стукнули. Я едва успел схватить первое, что под руку попало, и – прыг обратно в машину. Там рычаг дернул и домой. Вот поглядите, что привез!
Тут Пушкин достает из "блохи" продолговатый трофей, показывает фантастам.
– Это же колбаса, фантасты! – говорит вдруг Дашко. – Будущая колбаса.
Раз колбаса – значит, надо нести на экспертизу Авдеевой, Екатерине Алексеевне. Понесли. Несли ее по Петербуху на вытянутых руках.
Принесли. Пожевала Авдеева ту колбасу задумчиво. Выплюнула. Обвела суровым взглядом притихших фантастов.
– Плохое будущее нас всех ждет, – говорит. – Вы мои колбасы все ели?
Фантасты закивали.
– Значит, знаете, – повысила голос Авдеева, – что такое настоящая колбаса! Это же – жалкая насмешка, кулинарный позор, полное вырождение. Нету у нас будущего с такой колбасой. Вы знаете, что надо делать, фантасты?
Фантасты знали. Пошли они к Кулибину и сломали машину.
Колбасы из баранины (домашние, Авдеевские)
Нарезать от задней ноги баранины мякоти без жира, на каждые 400 г баранины положить по 100 г ветчинного сала, прибавить перцу и других пряностей, мелко изрубленную корку с одного свежего лимона, пропустить через мясорубку, развести, смотря по количеству, 2 или 3 рюмками виноградного вина и начинить свиные кишки. К вышеописанным колбасам можно подавать какой угодно соус, из свежей или кислой капусты или из кореньев.
20. Мелкие и мертвые
Пушкин об этом так рассказывал за чашкой коньяка и рюмкой чая:
"Отправились мы на рыбалку: я, Баратынский и Тургенев. Тургенев, как всегда, был в берете охотника на вальдшнепов. И с ружжом. Я говорю, а ружжо-то зачем, Тургенев? Он мне: как это зачем?! Мол, настоящий охотник без ружжа даже в баню не пойдет. Какой же, мол, он тогда охотник?! Тем более на вальдшнепов.
Сели мы на берегу простой русской речки, забросили русские удочки. Вот, думаю, какая замечательная штука – жизнь, просто не нарадоваться! Сейчас наловим, думаю, к примеру, окуней или даже чудо-рыбы красноперки, сварим уху. По рецепту Авдеевой, конечно. Екатерины-то Лексеевны. Будем хлебать уху прямо из котелка, запивая шартрезом. Как же это распрекрасно, думаю, вот оно счастье. Лишь бы заклевало. Но не клюет.
Даже Баратынский, известный, я извиняюсь, рыбак и тот задремал. А Тургенев все места меняет, по берегу мечется, рыбу ищет.
И вдруг, гляжу, у меня поплавок повело вбок. А потом бух – и он ушел под воду. Удилище выгнулось дугой. Я тащу, а оно еле идет. Чувствую, тяжелая, зараза. Скорее всего, думаю, сома-убийцу тянем. Много историй про них доводилось слышать. Шалят они в этих краях, озоруют не по-детски. То баб крепостных под воду утащат, то телегу с лошадью, не говоря уж про мелочь всякую вроде чаек и гусей. Даже одно время подумывал поэму написать "Онегин с Ленским против сомов-убийц", но не сложилось, другим увлекся.
И вот, значит, темная спина над водой показалась. Вмиг проснувшийся Баратынский бросился в воду. Чтобы в воде бороться с рыбой и, в конечном счете, победить. А я головой верчу, чтобы, значит, Тургенева разглядеть. Где он там шатается и почему помогать еще не бросился.
И вдруг вижу – идет в мою сторону Тургенев. А глаза у него стеклянные-престеклянные. И ружжо поднимает.
И как вжарит из двух стволов. Дробь над моей головой пролетела, ветром обдав. А потом на голову посыпались мелкие птицы. Мелкие и мертвые. А вокруг кругом мечутся в большом количестве еще мелкие птицы. Мелкие и живые.
Ну тут Тургенев давай палить почем зря во все стороны, только ружжо перезаряжать успевает. Ох и пришлось поскакать нам с Баратынским, уворачиваясь от дроби. Танцы под обстрелом.
Потом Тургенев признавался, мол, увижу вальдшнепа – забываю обо всем. И никого, говорит, в этот момент не замечаю, кроме вальдшнепов. Главное, говорит, всех их перестрелять. Всю налетевшую стаю. Охотничий, мол, инстинкт. Самый сильный из писательских инстинктов.
Короче говоря, бросились мы с Баратынским наутек. Камышами, камышами и домой, в Петербух, у каминов греться и дробь выковыривать. Во какие дела творятся, а ты говоришь "Полина Виардо, Полина Виардо"!
А знаешь, по какому рецепту мы уху-то сварить хотели? Не знаешь? Ну откуда тебе! Тогда слушай:
Уха из налимов
Очистив и выпотрошив налимов, вымыть и нарезать звеньями, потом нашинковать по одному корню: петрушки и одну луковицу; налить в кастрюлю сколько нужно воды, положить коренья, а когда хорошо уварятся, опустить рыбу, посолить и варить до спелости. Молоки и печенки, изрезав небольшими кусочками, положить также в уху. Подавая на стол, посыпать мелко изрубленной петрушкой и укропом. Уха из всякой другой рыбы варится таким же образом. Кроме кореньев, можно приправлять уху лавровым листом, горошчатым перцем, лимоном, нарезанным кружками; кладут также маслины.
21. Пушкин – первый космонавт
Однажды Пушкина вызвали к царю. Царь встретил его у дверей Зимнего.
– Заходи в кибинет, Пушкин-брат! Садись-закуривай! Дело до тебя, братишка, важное. Архисурьезное, говорю, дело. Наш Кулибин – ну ты его знаешь! – изобрел тут давеча пушечное ядро для полета на Луну. Значит, надо кому-то лететь. Глядеть, нет ли там кого. Осваивать просторы. Флаг наш в грунт повтыкать. Мы тут с дворцовыми ребятами покумекали, прикинули, что к чему, и решили – лучше тебя никого нет. Ну сам посуди, кто потом это так опишет, чтобы слезы хлынули фонтаном. Кто так восславит, чтобы гордость за державу поднялась. Скажем, стрельни Салтыковым-Щедриным каким-нибудь, а он потом обсмеет все как сукин сын. Мол, вот на Луне люди живут так живут, не то что у нас в Петербурхе. Или, к примеру, Державиным запусти… Так обхохочешься, пожалуй, глядя, как он летает. Так что собирайся, братишка. Некому больше.
– Может, для начала собачку какую пошлем? – робко предложил Пушкин.
– Ну вот никак от тебя не ожидал! – покачал головой царь. – Ты прям как ребенок. Ну и что потом эта твоя собачка путевого расскажет? А напишет она потом что? И главное – чем? Так что иди и собирайся! Не-не-не, никаких возражений, Пушкин-друг! И это… – царь пальцем погрозил, якобы шутливо: – Смотри там у меня!..
В назначенный день Пушкин прибыл к месту старта. Пушка стояла на Поклонной горе. Рядом суетился Кулибин с подмастерьями – все деловитые, все в кожаных фартуках. Что-то последнее там спешно подкручивали и кувалдами выравнивали.
Пушкин забрался в ядро. Сидел в нем, выглядывая из открытого люка, как из танка. А нему подходили люди, прощались. Женщины лили слезы и бросали на ядро цветы. Мужчины разбивали о ядро бутылки шампанского и ободряли Пушкина словами и жестами. Все фантасты, конечно, были здесь, как они могли такое пропустить! Фантаст Заспа даже написали мелом на ядре "Пушкиным – пли!"
Последними к Пушкину подошли прощаться Авдеева с Баратынским. Протянули ему в люк с питанием рюкзак.
– Собрала тебе в дорогу, соколик… орелик, – сказала Авдеева. – Немножко перекусить на лунной земле. И чтоб по пути не заскучал.
Ну вот и пришла пора. Захлопнули люк, закатили ядро в пушку. Кулибин с подмастерьями прицелился в Луну…
Пушка бахнула так, что затряслась Поклонная гора. Из жерла вырвалось ядро с Пушкиным. Полетело. Красиво полетело… Но до Луны заряда не хватило. Ядро долетело только до Невы и рухнуло в воду. И сразу утюгом пошло ко дну. Вместе с Пушкиным.
Ну засуетились все, конечно, забегали. В тот же день поиски на реке начали. На Неву вывалили все, какие были, корабли, лодки, байдарки и плоты. Баграми дно щупали, тралами орудовали, сети забрасывали. Но ничего не находили. Кроме мусора всякого, конечно, и старых утопленников.
– Течением, небось, Пушкина отнесло, – говорили Знающие Мужики. – Течение тут бойкое. Шустрое, зараза. Может, и в Финский залив ядро покатить. А там катать взад-вперед куды захочет.
– Кто Пушкина найдет, тому от меня награда выйдет! – объявил царь. – Щедрая, как всегда.
Царская яхта тоже по Неве туда-сюда беспокойно курсировала. Не оставалась, так сказать, в стороне.
Ядро нащупали на третий день. Оно, оказывается, под Троицкий мост закатилось, там и лежало. Выкатили его на берег, с волнением болты на люке открутили. Откинули крышку…
Из люка выскочил Пушкин. Живой, как вы, наверное, догадались. А также сытый и пьяный. И колбаса в руке.
– Эх, залетные! – закричал Пушкин. – Живой я, братцы, живой! Спасибо Авдеевой, Екатерине Алексеевне. Тока ей. Сдох бы я, как таракан, в этой бочке – без ее кровяных колбас и домашнего сидра. Ей-ей, сдох бы! А так – выжил! И поэму теперь напишу о своих приключениях. Ей богу напишу! Клянусь кровяной колбасой!
Домашние кровяные колбасы
1,5 литра крупной гречневой крупы смешать с 1,5 стаканами протертой сквозь сито свиной крови и с 1,5 стаканами растопленного сала так, чтобы каша не была слишком жидка. Положить пол-ложки майорана, немного соли, толченого простого и английского перцу, размешать хорошенько, наполнить кишки, перевязать, опустить в воду и варить 45 минут так, чтобы каша уварилась. Вынув из воды, поставить в холодное место, а незадолго перед отпуском разрезать каждую кишку на несколько частей и поджарить в свином жире. Подавать перед бульоном.