22. Возвращение Пушкина
Грустно было в ресторане Дома Писателей.
– Скука и тоска, господа, поселились в нашем городе, – жаловались друг писатели другу за стаканами кислого вина. – Даже непонятно, что делать. То ли цензуру ввести, то ли псевдонимы поменять.
– А все потому, – наставительно произнес Феофан Прокопович, старейшина писательского цеха, – что Пушкина на нас нет. Напоминаю, что уж год как пропал брат наш Пушкин. Ушел из дома и исчез. И с тех пор ни тебе шампанского ведрами, ни актрис таборами, ни игр в фанты, ни рубки в буриме, ни прочих лихих зажигов по дворянской части. Все наше веселье теперь, господа: выпить, посплетничать и по домам.
Писатели закивали в знак согласия. И печальны были те кивки.
Входная дверь ресторана с шумом распахнулась. На пороге стоял Пушкин. В шубе нараспашку, с сигарой в зубах, с многоствольными пистолетами в каждой руке. Конечно, трудно было разглядеть в нем Пушкина. Видать, побросала жизнь: шрамов понаставила, зубов повыбивала, росту поубавила. Только по пышным бакенбардам и можно было опознать.
– Ха-ха! Ну что, не ждали, морды писательские! А ну скидывайся мне, – сплюнул Пушкин на пол желтой слюной, – на гонорар. Выворачивай карманы, черти бородатые!
И Пушкин шарахнул сразу из двух пистолей, посшибав выстрелами цилиндры с лобастых писательских голов. После чего дал пинка Демьяну Бедному. Последний сразу сообразил, что от него требуется – сдернул с головы котелок и пошел в обход по ресторану. И полетели в котелок смятые купюры, золотые часы и цепочки, бесценные рукописи, – все, чем писатели богаты.
Между тем аккурат над головой Пушкина зашевелилось прибитое к потолку чучело медведя. От него отделилась фигура, спикировала на Пушкина, сбила того с ног, а после ударом кулака отправила в глубокий нокаут.
Незнакомец выпрямился, подобрав с пола бесхозные пистолеты…
– Спасены! – Принялись обниматься писатели. – Вот он – настоящий Пушкин. Вот он где, оказывается, был.
На груди затянутого с ног до головы во все черного незнакомца красовался Пушкинский знак: вышитая золотом буква "П" в золотом же ромбе из гусиных перьев. Как тут не узнаешь! Даже пусть лицо скрывает маска.
Раскинув объятия, писатели бросились к Пушкину. Но выстрелы, выбившие щепу из пола, пригвоздили их к месту.
– Деньги давай! Давай деньги сюда! – сквозь пороховой дым прокричал Пушкин № 2.
Из писательской гущи выдвинулся Демьян Бедный. На цыпочках подошел к Пушкину и, заискивающе подхихикивая, протянул полный добра котелок.
Вцепился Пушкин в котелок, стал жадно перебирать поживу. Даже под маской было заметно, что он хищно улыбается.
Однако недолго Пушкин ликовал. Потому что Демьян Бедный вдруг крутанулся на месте, будто собрался балеты плясать, и ударом ноги отправил Пушкина на пол. И уложил классика с одного удара.
Писатели застыли пораженные. Уж от кого-кого, но только от Демьянки Бедного можно было ждать подобной удали. И почему-то сразу всем стало ясно – вот это и есть Самый Настоящий Пушкин.
– Давно я выслеживал этих лже-Пушкиных, – сказал Настоящий Пушкин, стягивая похожий на паклю парик, под которым обнаружились знакомые черные кудри. – Год на них потратил. Выстроил интригу, сюжетные повороты, композицию. Продумал финал. Заманил в Дом Писателей. И накрыл разом обоих в лучших традициях Холмса и Сименона.
Пушкин с чмоканьем отсоединил кривоватый синюшный нос. Выбросив его, присел на стул у барной стойки. Вытащил вставную челюсть с искусной имитацией гнилых зубов, положил на столешницу.
– Устал я. Да и проголодался очень. Дайте и впрямь мне что-нибудь перекусить, братцы. Да не эту мерзость, – Пушкин отодвинул тут же протянутые ему гамбургеры и чипсы, – а что-нибудь настоящее, русское, Авдеевское. Больше всего в своих скитаниях я скучал по настоящей русской кухне, по блинам от Авдеевой, Екатерины Алексеевны. От всех этих переживаний я ведь даже рецепт, и тот позабыл…
А вот он, рецепт-то. Мы-то не пушкины, мы не позабыли, даже целых два помним:
Скороспелые блины
Взять 1,2 кг пшеничной муки, 12 яичных желтков и 300 г чухонского масла, положить в кастрюлю и, тщательно размешав веселкою, развести кислым молоком до надлежащей пропорции, всыпать муку и замесить не густое тесто, потом сбить 12 белков, положить в тесто и, смешав всю массу веселкою, печь блины как можно тоньше.
Блины с печенкой
Испечь обыкновенные блины, сложить их в кастрюлю, намазанную маслом, перекладывая следующим фаршем: 1/2 легких и полкило печени телячьей сварить с кореньями и солью, вынуть; очень мелко изрубить; распустить 2 ложки масла, поджарить в нем мелко изрубленную луковицу, положить туда же печенку с легкими, поджарить, мешая прибавить соли, английского и простого перцу, 4–5 крутых мелко изрубленных яиц, размешать и остудить. Вставить в печь на час, а подавая, выложить на блюдо и облить красным соусом.
23. Пушкин и Полесье
Царь принял Пушкина в оранжерее.
– Дело к тебе важное, Сергеич, – сказал царь, пшикая водой на помидорные кусты. – Архисурьезное, говорю, дело. По пустякам бы тебя не беспокоил. Хочешь помидорину? Ну как знаешь. Значит, слушай внимательно. Царь белорусский объявил большой турнир. Под названием "Битва Культур". Культурами, значит, побиться хочет. С другими мировыми народами. От нас ты поедешь, больше некому.
– Может, Кюхельбекера пошлем? – робко предложил Пушкин. – Кюхлю, как я его называю…
Царь отложил пшикалку, вытер ладони о тельняшку, подошел к Пушкину вплотную. Поправил цилиндр на Пушкинской голове.
– Вот гляжу я на тебя, Сергеич, и удивляюсь. Вроде бы взрослый человек, а такое иной раз скажешь… Кюклюбекера твоего только мы с тобой и можем выговорить. Эх, добрый я у вас. Мягкотелый добряк, можно сказать. Распустил вас, ох распустил. Вот у белорусского царя так не забалуешь. Не поперечишь ему… Может, грушку хочешь? А зря… Короче, собирайся. Бери Баратынского, бери с питанием рюкзак и вперед! Как у всех выиграть, сам придумаешь, недаром голова у тебя вон какая кучерявая. И смотри у меня… – Царь сдвинул брови, влил в голос металл, погрозил пальцем: – Проиграешь – голову сыму. Вместе с цилиндром.
Царь подержал тревожную паузу, потом расхохотался:
– Да шучу я, шучу… – Перегибаясь от смеха и утирая слезы рукавом, замахал рукой: – Иди уж, иди, Пушкин-друг!
Из дворца Пушкин прямиком направился к Авдеевой, Екатерине Алексеевне. А та как раз гуся в печь заталкивала. Чтобы с яблоками его приготовить. Поделился Пушкин с нею бедой своей, все как есть рассказал, а в конце спросил:
– Что делать-то, Алексеевна?
– Не боись, касатик, всех победим, всех одолеем, все тебе сейчас обскажу…
…В предвкушении финальной схватки шумел битком набитый стадион.
Почти вся программа состязаний осталось позади. Отгремели соревнования по культуре стрельбы по-македонски, схватки по культуре игры в домино, где даже и близко не было Пушкину равных, состязания по культуре вождения двуколок. Ох, и на какие только подлости не шли европейские мастера культуры во время гонок на двуколках – только бы не дать Пушкину себя обойти. Однако лишь сами повылетали на крутых поворотах. А Пушкин – удержался.
Многие видные бойцы сошли с дистанции. Омар Хайям выбыл в культурной битве на поясах. Рабиндранат Тагор уступил в культуре перетягивания каната. Хемингуэй неожиданно для всех проиграл схватку по культуре пития, слишком высоким для него оказался градус борьбы.
Словом, много всего было. И только двое дошли до финала. Пушкин и классик белорусской литературы Ян Барщевский. Последнему было, конечно, легче – публика за него, судьи благоволят, царь белорусский на многое глаза закрывает.
Осталась последняя битва. Битва на ринге поварской культуры. И судьей в ней будет сам белорусский царь.
Первым выпало ходить Барщевскому. Он направился в направлении белорусского царя, неся на вытянутых руках тарелку с драниками. Царь, заранее сделав довольное лицо, подцепил золотой вилкой драник, поднес ко рту, откусил, пожевал…
Неимоверным напряжением мускулов удерживая лицо от перекашивания, царь проглотил драник, выдохнул и произнес:
– Очень хорошо. Просто великолепно. Мы довольны. Оценка пять и девять.
Белорусский классик Борщевский скрестил руки на груди и бросил на Пушкина презрительный взгляд. Вроде бы даже собрался сплюнуть и лишь в последний момент удержался.
Пришла очередь Пушкина. Он поднес царю свою тарелку. Со своим блюдом. Им лично приготовленным. Собственными Пушкинскими руками.
– Что это? – спросил царь, ковыряя золотой вилкой зеленоватую массу.
– Капуста по-литовски, ваше сиятельство, – сказал Пушкин. – Блюдо такое. Из дружественной нам литовской кухни. Литовцы, они же тоже славяне, западные только. Да, малость испорченные чужой кухней. Но ведь все еще можно исправить, вспомнив традиции и принципы. И вот этой своей капустой я хочу утвердить единство и неразрывную общность славянских культур. Этой капустой я хочу подчеркнуть, что все еще у нас впереди и еще ничего не потеряно. Этой капустой я хочу внести свой вклад в развитие дружбы братских славянских народов. Этой капустой я хочу, наконец, восславить панславянство и, в конечном счете, сплотить всю Европу!
– Вот оно даже как… – проговорил царь, после чего подцепил на вилку кусок зеленой Пушкинской стряпни и осторожно надкусил. А до того как откусить он уже заранее сморщился – наверное, чтобы дать понять Пушкину, что нет у того шансов супротив классика белорусской литературы.
Потом царь принялся жевать – медленно, закатив глаза к небу. И лицо его постепенно прояснялось, глаза добрели, морщины разглаживались, усы… с усами тоже происходило что-то хорошее. Потом царь потянулся еще за одним кусочком, потом еще за одним… так и смолотил всю тарелку. Сытно откинулся на спинку трона, поглаживая себя по животу.
– По-литовски, говоришь… – почмокал жирными губами правитель белорусский. – А рецепт откуда знаешь? Да смотри правду говори, царю белорусскому врать не смей!
– Авдеева обучила, Екатерина Алексеевна. Знаешь такую, ваше благородие?
– А кто же ее не знает! От океана до океана известна та Авдеева. Королева кулинарии, царица кулинарных книг, все дела. Сразу бы и сказал, кто у тебя тренером. Мы бы сразу и сдались, чего время зря терять. – Царь с заметным трудом поднялся и объявил громогласно: – Оценка шесть и ноль. Пушкин – чемпион! Памятник ему поставим в награду. На главной нашей площади, на площади Чудес.
Стадион взорвался криками. Пока все ликовали, обнимались и палили в воздух из чего придется, царь белорусский наклонился к Пушкину:
– А ты, мил человек, ну-ка на листочке запиши мне рецепт капусты той.
Капуста по-литовски
Два небольших кочна капусты, очистив от зеленных листьев, разрезать каждый на четыре части, опустить в кипяток соленой воды на полчаса, откинуть на решето и выжать капусту осторожно в руках; 300 г говядины с 300 г почечного сала пропустить через мясорубку 1 раз, положить соли, простого и английского толченого перцу, 2 ложки мелко изрубленного луку, и смешать все вместе, начинить этим фаршем каждый кусок капусты, перекладывая его между листьями и перевязывая ниткой. Приготовленную таким образом капусту положить в кастрюлю, залить бульоном, немного посолить и варить, пока фарш не уварится; пол-ложки масла распустить в кастрюле, всыпать ложку муки, мешая на плите, развести 4 стаканами бульону, в котором варилась капуста, и 1 стакан сметаны вскипятить, облить этим капусту, дать еще раз вскипеть и, подавая, снять нитки.
24. Пушкин против карлы Маркса
Царь принял Пушкина в зале для игры в "городки".
– Дела неприятные творятся, – сказал царь, протирая тряпочкой биту. – Из европ мне докладывают тревожное. Мол, объявилась нехорошая парочка. Шатаются по городам, как два призрака, смуту сеют. Того и гляди до нас доберутся. А зачем нас смута, Сергеич? У нас тут и своих смутьянов хватает. С одним Пугачевым, помнишь, как намучались? Если бы не ты, вовек бы не словить негодяя.
– Что за парочка такая? Я их знаю?
– Злобный карла Маркс и дружбан евонный – Фридрих Энгельс. Короче говоря, надо выбить их на подходе. Как мы с тобой в "городках" выбиваем битой енти вот колобашки. Идти тебе придется, Сергеич. Больше некому. А как это дельце обстряпать, сам уж придумай, не зря же голова у тебя вон какая кучерявая. А не придумаешь сам – у Авдеевой спроси, она-то точно подскажет…
…Шумел битком набитый зал в городе Гамбурге. Принимали ставки на исход боя. Все больше ставили на карлу-"Оторви мне голову" – Маркса. Он считался фаворитом. А Пушкина по кличке "Сукин сын" всерьез не воспринимали. Мол, еще одно пушечное мясо для непобедимого карлы.
Это Пушкин вызвал карлу на бой. Прилюдно его обидел, обозвав цирковым лилипутом. Однако Маркс с Энгельсом согласились только на парный бой, мол, по-другому мы не деремся. Ладно, ответил им Пушкин, нехай будет парный.
Трудно оказалось найти пару. Все отказались, даже силач Поддубный. "Боюсь я этого карлу, – сознался Поддубный, – потому как нет такого преступления, на которое карла не был бы готов в борьбе за главный приз". А вот гусар Денис Давыдов сразу дал добро. "Я, говорит, с тобой, брат Пушкин, хоть к черту в пекло, ей-ей! Только дай допью этот пунш и вперед!"
Прозвенел гонг. Бой начался. Энгельс, ухватив карлу за бороду, мускулистой рукой раскрутил его над головой и – метнул. Маркс полетел двумя ногами вперед и каблуками сапог врезался в грудь Давыдову. Ударом гусара навсегда выбросило за канаты.
Пушкин остался один против двоих. Демонически захохотал Фридрих Энгельс, гнусно заулыбался в бороду карла Маркс. Пушкин понял, что его спасет только быстрый заячий бег.
Александр Сергеевич пропетлял по рингу весь первый раунд. Уворачивался, демонстрируя чудеса заячьей техники. Хоть его и не поймали, но вымотался он вконец. Только гонг его спас от поимки и расправы.
– Хана нам, – сказал он, плюхнувшись на табуретку, секундантам своим: баснописцу Крылову и Авдеевой, Екатерине Алексеевне. – Сил никаких нет. Может, полотенце выкинуть?
– Пришел енот однажды в гости к попугаю, – начал о чем-то своем баснописец Крылов, но его перебила Авдеева.
– Хлебни-ка, касатик.
Авдеева поднесла к Пушкинскому рту плошку с чем-то жидким. Пушкин открыл рот и послушно выхлебал до конца теплое густое варево. После чего баснописец Крылов заботливо утер его подбородок полотенцем.
Варево проскользнуло внутрь, растеклось добрым теплом по утробе. Прошло несколько мгновений – и Пушкин вдруг как живого увидел перед собой царя. Тот вышел из тумана, и поэт как наяву услышал его слова: "Вся Расея на тебя, Сергеич, смотрит. Не осрами. Не спасешь ты – пропадем все. Все те, кто тебе так дорог и любим". Сказал и – пропал вместе с туманом.
И тут Пушкин почувствовал, как удесятеряются его силы, как грудь и кулаки наливаются мощью богатырской, как трещит распираемая грудной клеткой боксерская майка. Пушкин вскочил, уронив табуретку…
Все, кто видел тот бой, потом взахлеб рассказывали о чудесной расправе Пушкина над врагами: как за один прыжок Пушкин наносил по шесть ударов ногами; как, уходя от ударов, садился на шпагат; как вдруг замирал в воздухе, раскинув в стороны руки; как размашистым футбольным ударом отправил карлу Маркса под потолок, где тот и остался висеть, зацепившись бородой за обрешетку; как Пушкин работал кулачными сериями и его мельтешащие руки сливались в мутные круги. Как упал, словно подрубленный, Фридрих Энгельс после точного Пушкинского джеба. Над его распростертым телом Пушкин произнес после ставшую знаменитой фразу:
– И так будет со всеми, кто против существующего порядка вещей!..
…Когда они тряслись по дороге на родину в карете, Пушкин сказал:
– Что ж, одним карлой меньше, все людя́м станет полегше. Короче, что смог, то сделал. Внес, так сказать, свою лепту. Пушкинскую лепту. А что это было за блюдо чудодейственно, Екатерина свет Алексеевна?
– Известно что, – сказал Авдеева. – Бульон то крепости необыкновенной, по моему рецепту сготовленный…
Бульон необыкновенной крепости
Этот бульон получается благодаря усиленной варке мяса в герметических бульонных кастрюлях. Бульон этот приготовляется так: 400 г хорошей суповой бескостной говядины, изрезанной сырою довольно мелко, складывается в эту герметическую жестяную кастрюлю, которая, будучи завинчена, за ушко вешается на поперечную палочку над котелком или большею кастрюлею, которая наполняется водою и ставится на сильный огонь плиты часов на 5. По истечения этого времени, от говядины остаются одни волокна, а самого наикрепчайшего бульона получается большая глубокая тарелка.
25. Пушкин на тюрьме
А замели его на Невском. Аккурат напротив Пассажа. Пушкин там прогуливался туда-сюда, когда подлетела карета, из нее повыскакивали дюжие мужики, схватили Лександра Сергеича и грубо затолкали в карету. Да еще и кляп в рот засунули.
– Вот мы и поймали тебя, Пушкин, – говорит один из усатых, а усатые были они все. – Ох, и давно за тобой охотились. Ох, и хитер ты, жучара!
– Да, хитер, как лисий сын, – заговорил второй. – И вправду, глянь, на Пушкина похож. Все такое же отрастил, как у нашего поэта. Не зря кликуху "Пушкин" ему дали, ох, не зря. Ну да, под Пушкина каная, в доверие завсегда легше втереться. Стишок-другой прочитал, ручками помахал и делай с людями что хошь – грабь, жги, обноси, пропивай награбленное, топчи ногами побежденных, разоряй ювелирные лавки, купцов стращай, купчих обижай…
– А стихи про кота зачем на стенах корябал? – перебил третьего четвертый. – Для форсу бандитского? Или чтобы кликуху оправдывать? Стишки, кстати, так себе, прямо скажем. А говорят, на заднице у тебя выколот профиль Ивана Грозного, правда, что ли?..
А что оставалось Александру Сергеевичу? Только мычать да головой мотать.
Привезли его прямо в Петропавловскую крепость и повели в камеру. Втолкнули внутрь. Надзиратели дверь за ним закрыли со словами: "Все, отгулял, ворюга. Сейчас ты узнаешь, что такое ад. А потом сознаешься во всем, даже в убийстве Павла Первого".
Завидев новенького, с нар стали сползать арестанты. Кто-то доставал заточку, кто-то раскручивал цепь, кто-то уже рванул на груди майку…
– Это же Пушкин! – вдруг крикнул кто-то из арестантов…