Миньян
Миньян (букв. "счет", "подсчет", "число") - группа из десяти взрослых мужчин, необходимая для общественного богослужения и ряда религиозных церемоний. Талмуд устанавливает число "десять", ссылаясь на ряд библейских стихов.
Еврейская энциклопедия
Часть первая
- А Рахель, дочка Элиэзера Рыжего, потом вышла замуж за сына Миры. Ты помнишь Рыжего Элиэзера, Менаше? Он торговал коврами на той улице, по которой никогда не ходила хромая Нехама, у нее там сын погиб в драке, помнишь? Драку-то ты должен помнить, о ней весь город говорил. Сын Нехамы напал с ножом на резника Иоава, нападать с ножом на резника - ты не находишь, что это идиотизм? Но он напал. И Иоав его зарезал, а кто бы его не зарезал на месте Иоава, если сын Нехамы сначала увел у него жену, а потом пришел его убивать? На мой взгляд, это глупость - сначала уводить у человека жену, а потом приходить его убивать. Если уж увел, сиди тихо, нет? Но сын Нехамы, ты же знаешь, он всегда был, бедолага, недалек…
Роза глубоко вздыхает и наклоняется, чтобы потрогать Менаше лоб.
- По-моему, опять жар, - озабоченно говорит она и нажимает на красную кнопку возле кровати. Никто не приходит. Роза встает, опираясь на палку.
- Опять болтают у себя. Вот скажи мне, Менаше, почему молодые женщины так любят поговорить? Что им уже есть сказать? Говорить должны старые, у них опыт и много свободного времени… Подожди минутку, я позову кого-нибудь.
В коридоре тихо. На полу ковер, поэтому Розино шарканье не очень слышно. На стенах висят картины, изображающие птиц.
- Птицы, - бормочет Роза, шаркая по коридору, - птицы, звери, гады морские… Хоть бы одного приличного человека нарисовали.
Она доходит до двери с табличкой "Дежурная сестра" и палкой стучится в дверь.
- Ау! Вы меня слышите там, или все уже насмерть заговорились?
Дверь распахивается, и на пороге возникает, потягиваясь, заспанная румяная Мири в мятом белом халате.
- Роза, Роза, чего ты кричишь? Ты знаешь, который час?
- Я-то знаю, который час, - отвечает Роза, - а вот тебе до этого не должно быть никакого дела. У тебя работа такая - не знать, который час. У Менаше снова температура.
- Опять? - Мири становится серьезней. - Сколько? Ты измеряла?
Роза презрительно пожимает плечами:
- Стану я измерять. Я рукой знаю.
Мири заходит в комнату и выходит снова, выкатывая за собой столик с лекарствами и шприцами.
- Роза, ты просто скандалистка, - весело говорит она. - Ты уже тут достала всех. То ты рукой знаешь температуру, то сердцем чуешь воспаление…
- А что, - Роза задирает подбородок вверх, - а и чую. Мой муж, не твой. У тебя-то самой муж есть?
- Как не быть. Есть.
- Да, ты сдобная, - одобрительно говорит Роза, оглядывая Мири с ног до головы, - мужу с тобой должно быть хорошо. Так неужели ты не чувствуешь, когда у него температура или что болит?
Мири катит тележку по коридору. Тележка катится мягко, стеклянные пузырьки неподвижны, только изредка легонько позвякивают.
- Я про сына такое чувствую. И про дочку. А про мужа - чего ему? Он здоров.
Роза идет за Мири так быстро, как может, но все равно отстает.
- Мужчина, Мири, - говорит она, - для женщины как ребенок. Ты все о нем знаешь, даже если он не говорит.
- Я работаю, - отвечает Мири, ввозя тележку с лекарствами в комнату, где лежит Менаше. - Мне не до того, чтобы ладонью температуру здоровому мужику измерять.
Мири берет Менаше за руку и, шевеля губами, считает пульс. Потом трогает ему лоб и ставит термометр. Через три минуты термометр пищит.
- Горит! - сообщает Роза. - Я же говорила.
- Да не то чтобы горит, - пожимает плечами Мири, глядя на термометр, - но и не то чтобы нет. Я дам жаропонижающее.
- Сделай укол, как в прошлый раз, - просит Роза. - От того лекарства, которое было до того, у него потом синяк был.
- Ладно, - соглашается Мири и распечатывает шприц.
После укола Менаше дышит спокойней.
- Эй, - окликает Роза в спину уходящую Мири, - спасибо тебе.
- Не за что, - оборачивается Мири от дверей, - спокойной ночи. Ты опять всю ночь тут будешь сидеть или к себе пойдешь?
- Температура упадет - пойду, - обещает Роза. - Всю ночь сидеть не буду, не тот у меня возраст - ночами сидеть.
Мири выходит, прикрыв дверь. Роза гладит худую руку Менаше, лежащую на простыне.
- Никуда я не уйду, не бойся, - говорит она. - Утренняя смена придет, тогда пойду. С тобой Дита посидит. Я же не досказала тебе. Когда Рахель выходила замуж, она должна была в этом ее странном белом платье, совершенно нескромном, спуститься прямо к жениху со ступенек магазина своего отца. Так? А Нехама - она же была двоюродной сестрой отца невесты. И что ей, по-твоему, было делать? Если на этой улице, значит, погиб ее сын и она по ней, разумеется, никогда не ходит - но по этой же улице пойдет под хупу ее племянница, и куда ей деться? Так Нехама вот что придумала. Она всегда была ненормальная, поэтому и придумывала выход из любого положения, ты же понимаешь. Она сказала - "не пойду по улице", и она по ней не пошла. Она пошла по ковру! Пришла к своему брату, Рыжему Элиэзеру, и говорит: "Дай мне два ковра!" Он сначала не понял, он всей семье регулярно дарил ковры, ты что, спрашивает, хочешь их сменить? А она ему отвечает - нет, я на свадьбу твоей дочери пойду по твоим коврам… Так и шла. Она шла, а двое ее детей от второго брака, Амир и Рони, перетаскивали эти ковры один за другим, чтобы хромая Нехама могла не ступать на землю. И все бы ничего, Менаше, но вот ты мне скажи: как она могла после всего этого спокойно забрать те ковры к себе домой и постелить в салон?
* * *
Ночь почти прошла. Скоро придет утренняя смена.
Мири зевает и тянется к расписанию - проверить, кто их меняет. Ага, Иланит и Нили. Иланит - это хорошо. А Нили молоденькая слишком.
- Я ее прошу вчера, - говорит Мири, продолжая изучать расписание, - подойди к этой парочке, Розе с Менаше, дай Розе попить, жарко. Так она меня спрашивает, представляешь: а разве Роза относится к нашему отделению? Она же вроде к ортопедии приписана, может, там и попьет?
Седая Полина, напарница Мири, качает головой.
- Бедная Роза, - говорит она. - Так и сидит с ним целыми днями, а?
- Сидит, - кивает Мири. - Спускается с утра на лифте из своего отделения и сидит. Разговаривает.
- Да, поговорить она мастер, - Полина ладонью массирует себе виски и трет глаза, - будто не видит, что он не понимает ничего.
Мири собирает в сумку мобильный телефон, зеркальце и губную номаду.
- А кто знает, понимает, не понимает? Он же не говорит. Кто его разберет.
- Когда я еще работала в России, - говорит Полина, не отрывая ладони от лица, - у нас была одна старая врач. Так она по выражению глаз полностью парализованного человека могла понять, что он чувствует.
- Я со своим сыном так могу. - Мири достает из сумки расческу и причесывается перед небольшим зеркалом, висящим на стене. - Он спит, а я из соседней комнаты знаю, что у него заболело что-нибудь. Ладно, полседьмого. Пойдем меняться. Пора.
* * *
Солнечный коридор еще пустой. Это "шахматный коридор": пол в нем выложен черно-белой плиткой. По коридору туда-сюда, перешагивая длинными ногами через три-четыре клетки, ходит и кашляет Исайя.
- Реб Шае! - Из-за угла коридора появляется тощий Меир. - Молиться пойдешь?
- Нет, - не оборачиваясь, отвечает Исайя, продолжая измерять шагами коридор.
- Реб Шае, нехорошо! - укоряет Меир, осторожно переступая по клеткам. - Десятый нужен, миньяна нет.
- Доктора попросите.
- Доктор в вечернюю смену. С утра сегодня бабы.
Исайя закашливается, Меир пережидает. Как только наступает тишина, вступает снова:
- Реб Шае, пойдем молиться. Тебе же хорошо будет потом, доброе дело сделаешь - и себе, и нам. День без молитвы - что это за день? То ли жил, то ли нет. Мы ведь не дикие звери, без молитвы жить.
- Не витийствуй попусту, - надменно говорит Исайя. - Я занят.
Меир бросает быстрый взгляд в сторону лестницы.
- А я тебе скажу кое-что, - он понижает голос. - Ты пообещаешь пойти со мной молиться, а я тебе скажу кое-что.
- Что? - останавливается Исайя. - Ты ее видел, да? Ты видел Шейлу?
- Да, - кивает Меир, вставая на цыпочки, чтобы Исайя его лучше слышал. - Да, я ее видел.
- Когда?
- Вчера. И она сказала…
Меир прикрывает ладонью рот и смеется.
- Вот пообещаешь пойти с нами помолиться, тогда скажу.
- Так не могу я уйти-то, - почти миролюбиво объясняет Исайя, - я же ее пропущу.
- Не пропустишь, - шепчет Меир, сгибаясь так, что высокому Исайе приходится низко нагнуться к нему, - она с утра в парикмахерскую пошла.
Лицо Исайи выражает непонимание.
- В парикмахерскую? Зачем?
Меир хихикает тоненько, и шея его дрожит.
- Ты старый, Шае. Ты совсем старый пень. Зачем женщина ходит в парикмахерскую? Чтобы стать красивой!
- Ей не надо, - уверенно говорит Исайя. - Она и так красивая.
- Ты не только старый, ты еще и глупый. Любая женщина хочет стать красивее, чем она есть на самом деле. Ты что, забыл? У тебя что, жены не было никогда?
- Была, - признается Исайя. - Умерла. Пятнадцать лет назад.
- За пятнадцать лет у тебя высохли остатки мозга. - Меир сокрушенно качает головой, тихонько направляя Исайю в сторону лестницы. - Женщина пошла в парикмахерскую. Женщина хочет стать красивой. Что это означает?
- Что это означает? - Исайя смотрит на Меира сверху вниз и хмурит брови.
- Это означает две вещи. Во-первых, что ближайший час она сюда точно не придет. А во-вторых, что ты ей нравишься, глупый хрен!
- Нравлюсь?
- Нравишься.
- Я?
- Ты.
- А вот это мне абсолютно все равно, - величественно произносит Исайя, разворачиваясь в сторону лестницы. - Бог с тобой, религиозный фанатик. Пошли молиться. Может, вымолим себе чего-нибудь.
* * *
Шейла Майер смотрит в большое зеркало. Жаннин в длинном белом халате укладывает ей волосы феном.
- Не слишком пышно, - просит Шейла. - Я свои волосы знаю. Чуть переборщишь с феном - сразу клубятся, как взбитые сливки. А я делаюсь похожей на продажную женщину.
- Ну что вы, миссис Майер, - с горячностью спорит Жаннин, - вы у нас самая элегантная. И кожа, посмотрите, какая кожа. Почти никаких морщин.
Шейла складывает губы бантиком, посылая сама себе в зеркало воздушный поцелуй. И уточняет:
- На дешевую продажную женщину.
- У вас изумительные волосы, миссис Майер, - говорит Жаннин. - Я бы тоже хотела такие.
- У тебя не хуже. А если будешь делать два раза в день гимнастику для лица, то и морщин не будет.
Жаннин отводит руку с феном и с тревогой всматривается в свое отражение.
- У меня вроде пока и нет морщин.
- Ой, извини, ради бога, - смеется Шейла. - Я хотела сказать - в моем возрасте.
Жаннин причесывает ее маленькой расческой.
- Брови подправь, - напоминает Шейла.
- У вас сегодня что, свидание? - интересуется Жаннин.
- Посмотрим. - Шейла загадочно улыбается. - Если повезет, то да.
- А если не повезет?
- Значит, повезет завтра.
Жаннин заканчивает работу и под конец опрыскивает Шейлу духами.
- Вот и всё, можете идти на свое свидание.
- Кто же ходит на свидания с утра. Я вечером пойду.
Жаннин ахает:
- А режим?
Шейла смеется:
- А режим не пойдет.
Она идет по коридору, напевая про себя.
- Как вы легко ступаете, миссис Майер, - говорит ей проходящая мимо Иланит. - Как балерина.
- Я была большим начальником, - отвечает Шейла. - Начальники должны легко ступать. Иначе все будут думать, что у них нечистая совесть.
Отдалившись от Иланит, Шейла заворачивает в коридор мужской половины отделения и проходит мимо комнаты номер двадцать семь. Дверь комнаты закрыта.
Шейла тихонько идет до конца коридора. Разворачивается, идет в обратную сторону, притормаживает напротив двадцать седьмой комнаты и очень осторожно, придерживая себя за спину, садится на пол. И охает во весь голос.
Дверь моментально распахивается, и рядом с Шейлой вырастает Исайя.
- Шейла! Господи, что с тобой?
Она улыбается высокому Исайе снизу вверх:
- Привет. Я тут мимо шла. И, представляешь, упала.
- Ужас какой, - говорит Исайя и сияющими глазами смотрит на нее.
* * *
Кровать Менаше поставлена так, что до полудня солнечные лучи из окна ложатся ему на грудь.
- Он, когда спит, иногда хрипит. А если нет - то дышит настолько тихо, что мне приходится ему к губам зеркало подносить, - негромко говорит Роза вошедшей Дите. Дита крупная, она тяжело ступает, пол под ней скрипит, и Роза смотрит с неодобрением. - Ты шумишь.
- Глупости, - басом отмахивается Дита. - Кому я тут мешаю.
- Нам, - кротко говорит Роза, поглаживая плечо Менаше. - Мы спим.
Дита усаживается на стуле и вынимает вязание.
- Роза, на тебе лица нет. Ты когда спала в последний раз?
- Я каждую ночь сплю! - возмущается Роза.
- Вот я попрошу кого-нибудь тебе давление измерить. - Дита звучит так, будто угрожает, но смотрит она тревожно. - Ты те таблетки пьешь?
- Пью, - моментально отвечает Роза. - Каждый день.
- Сколько раз в день?
- Четыре.
- Сколько-сколько?
- Ну… два.
- Роза… - в голосе Диты слышится усталость. - Роза, какого цвета те таблетки?
- Какие таблетки, Дита?
- О которых мы говорим. Которые ты пьешь каждый день.
Роза задумывается. Думает она долго, Дита успевает развернуть вязание, вынуть спицы и немного провязать.
- Синие. То есть нет. Белые.
- Ты уверена?
- В чем?
- В том, что они - синие. Или белые.
- Кто синий, Дита?
Дита начинает смеяться. От смеха у нее трясутся полные щеки, и она делается похожей на лающего бульдога. Роза смеется вместе с ней.
- Ты… - с трудом выговаривает Роза сквозь смех, - ты, когда смеешься… похожа… на лающего бульдога…
- Почему на лающего? - обижается Дита. - На смеющегося уж тогда.
Роза успокаивается, бледными пальцами вытирая слезящиеся глаза.
- Бульдоги не умеют смеяться. Они собаки.
- Собаки, Роза, всё умеют, - нравоучительно говорит Дита, снова берясь за спицы. - У тебя просто никогда не было собак.
- Не было, - соглашается Роза. - Но зато у нас была собственная лягушка. Она жила в саду.
- Так, всё, с меня хватит. - Дита машет рукой. - Сейчас ты скажешь, что эта лягушка умела разговаривать, а через пять минут я поверю, что ты ее поцеловала и она превратилась в принца. Иди спать.
- Иду, - соглашается Роза. - Но лягушка у нас действительно была.
- А что с ней стало потом? - с подозрением спрашивает Дита и косится на Менаше. - Ты же не хочешь сказать мне, что он…
Роза останавливается в дверях и тоже смотрит на Менаше.
- Я бы с радостью тебе это сказала, - говорит она неожиданно грустно. - Но она жила у нас через шестьдесят два года после того, как мы с Менаше поцеловались в первый раз.