* * *
В десять - обход. Дежурит доктор Фаина - подтянутая, прямая, с красивым немолодым лицом. С ней ходят высокая размашистая Иланит и Нили, у которой на груди, над кармашком белого халата, вышито "Нили" зеленым мулине.
- Доброе утро, - здоровается доктор Фаина.
- И тебе, - басом соглашается Дита, шевеля спицами и губами считая петли.
- Что ты вяжешь? - спрашивает доктор, приближаясь к кровати, на которой лежит Менаше.
- Свитер, - неохотно отвечает Дита и сворачивает вязанье. - Проверь, что там с ним, ладно? Роза говорила, ночью температура была.
Доктор Фаина кивает и приближается к Менаше.
- Пролежни лечим, - подходит Иланит, - но пока безуспешно.
- Вижу, - вздыхает доктор Фаина, открывая Менаше и разглядывая ярко-красные пятна у него на боку. - Не помогает. Ладно. Я выпишу ему другую мазь.
Она диктует, Иланит записывает, Дита слушает, приоткрыв рот. Доктор Фаина прикрывает Менаше простыней и поворачивается к двери.
- А что мне ей сказать? - останавливает ее Дита. - Она же спросит.
- Скажи… - доктор Фаина мнется. - Скажи, чтоб зашла ко мне. Она когда придет?
- Днем должна. Я ее спать отправила, она не спит совсем.
- Не спит - это плохо, - задумчиво говорит доктор Фаина, глядя мимо Диты, - может, ей снотворное выписать? Чтоб спала?
Дита сокрушенно качает головой:
- Ты, конечно, можешь выписать. Но пить его она не будет.
- Почему?
- А я знаю? - Дита пожимает обширными плечами. - Она не верит в таблетки. Говорит, пока жив Менаше, я не умру. А потом - какая разница?
Нили негромко вздыхает. Зеленое вышитое "Нили" поднимается и опускается на ее груди.
- Передай ей, пусть зайдет ко мне, - повторяет доктор Фаина и выходит.
Стоит ей зайти за угол коридора, к ней подходит Роза, тяжело подволакивая ноги.
- Доброй утро, - осторожно говорит она.
- Доброе утро, - здоровается доктор. - Ты почему не спишь?
- А почему я должна спать? - кротко удивляется Роза. - Я же не сова, чтобы спать днем.
Доктор Фаина берет Розу под локоть.
- Ты как себя чувствуешь в последнее время?
- Отлично, - заверяет ее Роза, - а вот Менаше ночью, ты знаешь…
- Знаю, да. Я видела. У него пролежни не проходят, уже начали образовываться пузыри.
- Ты не видела, какие пузыри были у моего дяди Яцека, - оживляется Роза, - я как сейчас их помню. Он двадцать лет лежал в постели, у него был диабет и не было обеих ног. Так вот, таких пузырей, какие были у него, я никогда в жизни не видела. И на боках, и на животе, и…
- Роза, - мягко говорит доктор Фаина, - это очень нехорошие пузыри.
- А я что говорю, хорошие, что ли? Я и говорю тебе, двадцать лет у моего дяди Яцека были такие вот нехорошие пузыри, и все двадцать лет…
- Ты таблетки пьешь, которые я тебе выписала? - спрашивает доктор Фаина.
Роза с готовностью кивает, смотрит на доктора секунду и отвечает:
- Нет.
- Вот за что я тебя люблю, Роза, - говорит доктор Фаина, - это за то, что ты никогда не врешь.
- Выпиши ему какую-нибудь другую мазь, - просит Роза. - У него температура, ему больно. Из-за этого ему снятся плохие сны.
- Я не думаю, что ему снятся плохие сны. Но мазь выпишу, хорошо. А ты все-таки иди поспи.
- Пойду, ага, - соглашается Роза.
- Правда?
- Кривда.
Доктор Фаина смеется:
- В этом доме только от тебя и услышишь такие слова.
- Ужас, да? Меня Менаше всю жизнь за язык ругает. Роза, говорит, ты со своим языком когда-нибудь доберешься до ада. А знаешь, что я ему отвечаю?
- Что?
- Что уж в аду-то мне точно найдется с кем поговорить…
* * *
У Ханы боли с утра, и она лежит в постели. Рядом Стив, читает ей вслух английский детектив. Он, как обычно, сидит с прямой спиной и держит книгу далеко от глаз.
- Хорошо знать иностранные языки, - говорит Мири, ввозя тележку с лекарствами и поправляя волосы при виде Стива. - Я вот даже французского толком не знаю, хотя мои родители и пытались меня научить. А уж английский, так вообще…
- А у меня с ивритом до сих пор проблемы, - извиняющимся тоном говорит худощавый Стив. - И еще у меня акцент. Сразу видно, что я - американ.
- Американец, - смеется Мири. - "Американ" звучит как "орангутан".
- Что такое "орангутан"? - интересуется Стив.
Хана открывает глаза.
- Стив, орангутан - это такая обезьяна, - говорит она и закрывает их снова.
- Большая? - интересуется Стив.
Мири задумывается.
- Да, довольно-таки большая.
- Тогда ладно, - соглашается Стив. - В конце концов, все мы более или менее большие обезьяны.
- Я - нет! - Мири встряхивает пышными волосами.
- Ты - маленькая обезьяна, - не спорит Стив. - И хорошенькая.
Мири меряет Хане давление и делает укол.
- Боли с утра ослабевали? - спрашивает она вполголоса у Стива.
- Нет, - говорит Стив прежним извиняющимся тоном. - И обезболивающего осталась последняя ампула.
- Я скажу врачу.
Мири выкатывает тележку. Стив смотрит на часы и наклоняется к лежащей Хане.
- Хана… Мне пора.
Хана опять открывает глаза.
- Ты так часто сюда приходишь, Стив. Ты устал.
- Я не устал, - протестует Стив. - Это не работа - приходить и читать тебе английский детектив. Это удовольствие. Кайф.
- Тоже мне кайф - сидеть с умирающей старухой.
- Хана, перестань. Когда ты станешь умирающей старухой, я приду и скажу тебе об этом. А пока ты просто болеешь, в этом нет никаких трагик.
- Трагедий.
- Трагедий тоже нет.
Мири катит тележку по коридору. Нили идет за ней.
- Мири, а этот американец - кто он нашей Хане? Она же не американка.
- Приемный сын, - машинально отвечает Мири, занятая своими мыслями.
- Как интересно! - изумляется Нили. - Он сирота?
Мири качает головой. Волосы у нее снова растрепались.
- Нет, просто, когда ему было семнадцать лет, он приехал один учиться и жить в Израиль. Это было в семьдесят втором году. Вся его семья осталась в Америке, а Хана с мужем жили в кибуце и стали ему "усыновляющей семьей". Ты же понимаешь, когда парень один живет в стране, это тяжело. Ему некуда ездить на субботу из университета и все такое. Стив ездил к Хане. Вот так и ездит, как видишь, до сих пор.
- А другие родственники у нее есть?
- Муж умер, есть сестра. Да ты ее видела - Мириам.
- Это та, что все время рыдает, что ли? - неодобрительно уточняет Нили. - Та зануда?
- Родственники разные бывают, - уклончиво отвечает Мири. - Ты укол Шварцман делала?
- Которой? Доре делала, Гите нет.
- Пойди сделай. Надо до пяти.
- Слушай, а почему у них одна фамилия, у Доры и у Гиты? Родственницы?
- Да нет, просто однофамилицы. Они, по-моему, даже не знакомы. Ты идешь?
- Иду, иду, - отмахивается Нили, оставаясь на месте.
Стив держит Хану за руку, прощаясь.
- В следующий раз я испеку ореховый пирог. Такой, как ты любишь. Может, ты хоть тогда повеселеешь.
- Необязательно тебе так напрягаться, - устало говорит Хана. - Необязательно печь мне пироги.
- Обязательно, - упрямится Стив. - Я обещаю.
- Не обещай, - требует Хана. - Ничего не обещай. Вдруг у тебя не выйдет на этой неделе, а на следующей я уже умру?
- Обещаю, - настаивает Стив. - Придется тебе не умирать до следующей недели.
- Я не могу тебе этого обещать. Поэтому и ты не обещай мне ничего.
- Обещаю, - повторяет Стив. - И не говори глупостей, - говорит он с порога и быстро выходит.
- Как ты думаешь, сколько ей осталось? - шепотом спрашивает Нили у доктора Фаины, делающей записи в журнале за стойкой.
- Нили, пойди сделай укол Гите Шварцман, - громко говорит Фаина. - До свиданья, Стив.
- До свиданья, доктор, - отвечает Стив.
- Завтра придешь?
- Завтра нет. Завтра очередь Мириам. Я приду послезавтра и принесу ореховый пирог.
- Ты умеешь печь пироги? - восхищается Нили. Ей нравится Стив.
- Да, - он приветливо улыбается. - А еще - стирать белье, гладить брюки и стрелять в цель.
- Звучит как реклама. Собираешься сделать мне предложение? - хихикает Нили.
- К сожалению, не могу, - учтиво отзывается Стив. - Я гей, и у меня есть бойфренд. Всего хорошего, доктор. Счастливо, Нили.
И аккуратно прикрывает дверь.
* * *
Обходы, уколы, родственники, разговоры. В середине месяца становится прохладно, сидящие в парке старушки кутаются в шали.
Доктор Фаина уходит на вечерний обход. С ней идут Мири и пришедший на ночную смену доктор Шауль Штайнер. Нили ждет в комнате медсестер.
До конца обхода она успевает смыть косметику с глаз и снова их накрасить.
- Серебристые тени были лучше, - замечает Мири, включая чайник. - А от коричневых у тебя такой вид, будто под глазами синяки.
- Это стиль такой, - протестует Нили. - Называется "женщина с горчинкой".
- Я бы назвала его "женщина с морщинкой". - Мири кладет чайные пакетики в две одинаковые чашки, добавляет сахар. Одну чашку ставит перед Нили, другую оставляет себе, садится в кресло и с удовольствием отпивает горячий чай. Вытягивает ноги.
- Слава богу, сегодня тихо. А то у меня уши уже болят. Вчера я с утра работала, так там такое было!..
- Какое было? - удивляется Нили. - Мне ничего не рассказали.
- Не успели, ты же только что пришла. А вот если бы пошла со мной на обход, вместо того чтобы глаза тут красить…
- Ну расскажи уже! - требует Нили.
Мири делает еще глоток.
- Шварцман с утра умерла.
- Дора?
Мири кивает.
- В том-то и дело, что Дора. Она умерла под утро, в восемь пришел раввин, приехали ребята из похоронной конторы, врачи, персонал, ну ты понимаешь. Беготня. А вчера тут была дочка другой Шварцман, Гиты. Она передавала матери одежду и забыла отдать шерстяную кофту. Не вытащила из сумки, бывает. А Гита вечно мерзнет и жалуется на сквозняки. И вот с утра, перед работой, ее дочь решила заскочить и закинуть эту чертову кофту сюда. Времени у нее почти не было, и потом, ты же знаешь Гиту Шварцман - к ней на пять минут зайдешь, через пять часов выйдешь. Она любит поговорить. А у ее дочери не было перед работой пяти часов, да они еще и виделись накануне. Поэтому дочь забежала в холл, поймала уборщика, отдала ему кофту и сказала: "Передай это Шварцман, хорошо?" Уборщик сказал "хорошо", и Гитина дочь убежала.
- И что он сделал с этой кофтой?
- Он ее взял, пошел на второй этаж и спрашивает: "У вас тут Шварцман есть?" А ее хоронят с утра! Толпа стоит, кто-то плачет, Дору еще не увезли. Тут притаскивается уборщик с шерстяной кофтой и сует ее, мол, срочно просили передать. Дежурила Иланит, и она почему-то решила, что кому-то в семье страшно важно, чтобы Дору увезли хоронить именно в этой тряпке.
- Так в похоронном бюро все равно разденут! - удивляется Нили.
- Ну, там-то разденут, но дотуда ее нужно в чем-то довезти. Она в халате была. А уборщик не стал разбираться, ему сказали "кофта", "Шварцман" и "второй этаж", он и сделал все как сказали: взял кофту и отнес ее Шварцман на второй этаж. И не его вина, что там балаган - Шварцман умерла, ей передали кофту, умерла не она, но ее хоронят…
- И чего?
- Чего-чего. Кофту надели, Дору увезли. А днем в отделение звонит Гитина дочь. К телефону подходит Иланит и на вопрос: "Где та кофта, которую передали Шварцман?" - честно отвечает: в похоронном бюро.
Гитина дочь пугается, но пытается держать себя в руках и задает логичный вопрос: почему кофта в похоронном бюро? А Иланит отвечает ей - так ведь вы просили именно в этой кофте отвезти маму хоронить…
Нили хихикает, расплескивает чай и взвизгивает, хватаясь за коленку.
- Я из-за тебя обожглась!
- Из-за меня? - фыркает Мири. - Ладно, пей свой чай.
- А что дальше-то было? - Нили трет коленку.
- Примчалась Гитина дочь, шумит, гремит, где мама, что случилось, почему похоронное бюро… Кричит в коридоре на Иланит, рыдает, ругает наше отделение, требует директора… К маме, что характерно, не заходит. Сразу к директору, ага. А на ее голос выходит Гита. Она как раз прилегла передохнуть, и ее разбудили вопли дочери, которая рыдает, почему без нее похоронили маму.
- С ума сойти, - Нили смеется в голос, - ну она успокоилась хотя бы, когда увидела, что Гита вполне жива?
- Если бы, - вздыхает Мири. - Она заорала еще громче. Потому что ее по-прежнему интересовали два вопроса. Первый: почему в отделении творится такой кошмар?
- А второй?
Мири хмыкает и глотает чай.
- А второй - где мамина новая шерстяная кофта…
Нили потягивается и смотрит на себя в зеркало, морща нос.
- Телевизора не нужно, честное слово. Всё есть.
- Не нужно, ага, - соглашается Мири. - Ты еще не знаешь, чем все кончилось.
- Неужели еще не конец?
- Почти конец. Вечером позвонила дочь Доры.
- А ей-то что было надо?
- Она хотела узнать, как получилось так, что ее мать оказалась в похоронном бюро в чужой одежде.
* * *
Исайя осторожно берет Шейлу за талию. И закашливается.
- Ты простужен? - пугается Шейла. - Я аллергик, мне нельзя болеть.
- Нет, нет, - машет рукой Исайя, - я здоров. У меня просто астма.
Шейла гладит ладонью его лицо.
- Как тебя называла мама? - спрашивает она.
- Шайка, - отвечает Исайя. - Нас было двое братьев, я и мой младший брат Иегошуа. Его она называла Шуйка. Наша мама была из России и объясняла нам, что "шайка" по-русски - это команда бандитов. Как мы.
Шейла улыбается, показывая блестящие белые зубы.
- А Шуйка?
- А Шуйка - это мой дурацкий младший брат. Он погиб в Войне за независимость в сорок восьмом году. Я жутко ревновал его к маме, знаешь.
- Почему? Мама больше его любила?
- Да нет, не думаю. Просто он погиб, понимаешь? И мама с тех пор гораздо больше думала о нем, чем обо мне. А тебя как мама в детстве называла?
Шейла вздыхает:
- Шейнделе. При рождении меня назвали Шейндл. А уже потом, в Америке, я переделала имя на Шейла - в университете Шейндл звучало странновато. Но мама меня так и звала всю жизнь. Ей нравилось.
- А тебе? - спрашивает Исайя и перебирает длинными пальцами длинные волосы Шейлы.
- Мне тоже, - тихо отвечает Шейла. - Но я никогда в жизни и никому в этом не признавалась. Я всю жизнь была очень современная американская дама.
- Шейнделе, - нежно говорит Исайя. - Шейнделе моя. У тебя самое красивое имя в мире.
- Когда умерла твоя жена, Исайя? - спрашивает Шейла.
- Пятнадцать лет назад.
- А отчего?
- Знаешь, мне кажется, просто устала. Она никогда не болела, всю жизнь работала. А потом стала слабеть и умерла. Врачи говорили: "Сердце". А я сказал: Варда просто больше не хотела жить. Ей надоело.
- Не понимаю, - говорит Шейла. - Как может надоесть жить? Мне никогда не надоест.
- Сколько тебе лет, Шейла?
Шейла качает головой:
- Не скажу.
- Ну скажи, - упрашивает Исайя. - Я никому тебя не выдам. Мне, например, восемьдесят девять, и я этого не скрываю.
- То ты, - тихонько смеется Шейла. - Ты - другое дело. А сколько мне лет, забыла даже я сама.
- Почему это я другое дело? - обижается Исайя. - Ты хочешь сказать, что я выгляжу на свой возраст?
Шейла откидывает голову, щурит глаза и разглядывает его.
- Нет, - выносит она вердикт. - Ты не выглядишь на свой возраст. Ты выглядишь мужчиной вне возраста. Тебе идет.
- У тебя длинные ресницы, - говорит Исайя. - У Варды тоже были длинные ресницы. Я любил их гладить пальцем, вот так.
Он подносит палец к ресницам Шейлы и гладит их.
- Это как гладить крыло бабочки. Так же страшно случайно повредить.
- Меня не так просто случайно повредить, - усмехается Шейла. - Я крепкая.
Исайя обнимает ее за плечи.
- Ты хрупкая, Шейнделе, - уверенно говорит он. - Ты самая хрупкая. Я никогда тебе не поврежу.
Он осторожно наклоняется к Шейле и целует в губы. Шейла закрывает глаза.
- Исайя, я двадцать лет не целовалась.
- Ты врешь, - шепчет Исайя, не отрывая губ от ее лица, - ты все врешь, моя старая девочка. Тебя целуют каждое утро, ты просыпаешься, и ангелы целуют тебя в глаза. А еще тебя целуют каждый вечер: ты засыпаешь, и мои мысли приходят тебя целовать.
- Ты романтик, Шая.
- Я реалист, Шейнделе. Я не хочу умереть, не успев узнать, как пахнет твоя кожа.
- Моя кожа пахнет старостью и мылом.
- Твоя кожа пахнет свежестью и земляникой.
- Это мыло такое, Шая. Земляничное мыло.
- Это твоя кожа такая, Шейндл. - Исайя целует Шейле лицо и руки. - От нее пахнет твоими мыслями и теплом.
- Мысли не пахнут.
- Твои мысли пахнут чем-то неприличным, - говорит Исайя ей на ухо. - Я это чувствую.
- Это твои мысли пахнут чем-то неприличным! Тебе не стыдно?
Исайя останавливается и смотрит на Шейлу с интересом.
- Шейнделе, ты не хочешь мне говорить, сколько тебе лет. Ладно, не надо. Скажи мне только одно: семнадцать тебе уже есть?
- Ну… - мнется Шейла. - Вообще-то и это секрет, но тебе я признаюсь: да.
- Отлично, - радуется Исайя. - А мне уже исполнилось двадцать один.
- Давно? - интересуется Шейла.
- На прошлой неделе. Так вот. Мы оба - совершеннолетние, дорогая. Мы можем делать абсолютно все, что захотим. И нам не стыдно.
Шейла обнимает его за шею.
- Тогда ладно, - говорит она и тянется губами.
Исайя закашливается.
- Послушай, - пугается Шейла, - а это не запрещено?
- Ха! - выдыхает Исайя. - Хотел бы я найти человека, который запретит мне кашлять.
- Да нет, глупый. Я хотела спросить - это… ну, это… Тут все-таки дом престарелых. А мы не женаты. Ты уверен, что здесь это можно?
Исайя хмыкает: