Лукич, как человек дела, не занимался лишь созерцанием. Он искал пути к стабилизации дел, развитию, постоянно думал о сборной страны. Использовал различные варианты, это и появление на время Ханли как посредника, и Зимина, человека, которого наши профи уважают по-настоящему. Но, к сожалению, перешагнуть через свою советскую сущность, авторитарные методы управления он не мог. И, кроме того, Валентин Лукич все-таки доверял ближнему окружению. Полагаю, не в последнюю очередь именно поэтому не оставили в сборной России Михайлова с Зиминым и обратились к Дмитриеву, по мнению Сыча, самому в тот момент надежному.
В целом же выглядел Сыч как настоящий отец отечественного хоккея, он и добытчик, и кормилец. Надо сказать, работать с людьми он умел. Как я уже говорил, он довольно быстро адаптировался в кругу руководителей клубов, его хорошо знали местные власти. Безусловно, Лукич, как президент, устраивал ОКР. До чего же Сыч был опытным аппаратчиком! Никогда ничего не делал "просто так". Осенью 1994 года он и Роберт Черенков прилетели на турнир памяти директора ММК Ромазана в Магнитогорск. И Лукич вместе с руководителями комбината отправился на кладбище, чтобы возложить цветы на могилу Ромазана, а Черенкова туда не пригласили. А может, не нужен там был Роберт Дмитриевич? Да, скорее всего, он мог помешать налаживанию контактов.
Естественно, руководители на местах знали, что пришел Сыч в хоккей со стороны, но это обстоятельство особого значения не имело. К 1994 году хоккейное общество устало от противоречий и конфликтов. И с появлением Сыча все прекратилось. У него по сути дела и не было оппозиции. Условия для работы были самыми благоприятными, поскольку была налицо, если хотите, консолидация сил.
Конечно, надо сказать, Сычу повезло, что появился в России в то время Национальный фонд спорта, с помощью которого можно было хорошо зарабатывать. И ФХР не сидела на голодном пайке, люди чувствовали себя спокойно. Но, согласитесь, деньги, что лежат, как говорится, под ногами, надо уметь подобрать. И дано это далеко не каждому. Сыч это делать умел.
Однако внутренние проблемы, скрытые от глаз простых болельщиков, существовали. Главной из них, несомненно, были трения между Сычом и Черенковым, возникшие, как мне тогда казалось, по какому-то недоразумению. Я считал, что для развития хоккея в России в середине 90-х годов ХХ века сложились благоприятные условия. Сыч, с его хваткой, прекрасно вел дела общероссийского масштаба, укреплял финансовую базу ФХР с помощью Национального фонда спорта. Черенков и президентский совет МХЛ профессионально занимались национальным чемпионатом.
Многие и тогда, и сейчас называют их соперничество противостоянием. Однако, на мой взгляд, его, как такового, и не было. Я бы сказал, что Валентин Лукич, склонный к единоличному правлению, повел массированную атаку на Роберта Дмитриевича, которого считал слишком самостоятельным, в ряде вещей неподконтрольным. Сычу просто была не нужна МХЛ с ее собственной хозяйственной деятельностью. Ему хотелось полной власти. И, как человек решительный, он дел в долгий ящик не откладывал, действовал, к сожалению, иногда некорректно, а в отдельных случаях просто с позиции силы.
Для Черенкова поступки Сыча, как он подчеркивает сам, были в определенной степени неожиданными. Он не представлял себе в тот момент, как может столь негативно и предвзято повести себя в его отношении Валентин Лукич, в избрании которого на пост главы ФХР Роберт Дмитриевич сыграл центральную роль. Собственно, если бы не он, то никто другой к Сычу бы не обратился – это первое. А второе – все уважали Черенкова и прислушивались к его мнению. Он так же, как и Сыч, имел все лидерские задатки. Так же умел вести себя с людьми. Но он не был человеком изощренным, не был интриганом. Президент МХЛ не сумел тогда полностью проанализировать ситуацию и прийти к выводу, что Сыч с его повадками делить власть не будет. И Лукич дал это понять мгновенно.
"Вечером после конференции, на которой Сыча избрали президентом ФХР, – как-то рассказал Черенков, – он пригласил к себе домой меня, Гелани Товбулатова и Алексея Гутова из "Химика". Выпили, закусили, он поблагодарил за поддержку. А уже на следующий день меня весьма озадачил. С утра разыскивал по телефону. И когда я появился у него в кабинете, то сразу спросил: где ты был? Отвечаю – у меня дел в МХЛ полно".
Потом, при любом случае, когда Черенкова на совещаниях в ФХР не было, Сыч как бы невзначай подчеркивал, что Роберт Дмитриевич отсутствует и ему вроде бы нет дела до ФХР. Потом он заявил, что МХЛ не способствует укреплению российского хоккея, поскольку готовит соперников сборной страны на чемпионатах мира.
Мне не раз приходилось слышать высказывания Сыча на эту тему. Выглядели они, откровенно говоря, невыразительно. Все лучшие хоккеисты Белоруссии, Украины, Латвии, Казахстана играли в российских клубах, а команды Минска, Риги, Киева, Усть-Каменогорска не просто ходили в аутсайдерах, а еле держались на плаву. Бывали и забастовки – отказывались выступать игроки основных составов, и на матчи выезжали молодые парни из молодежных команд, которые никакой конкуренции россиянам составить не могли, что, безусловно, нарушало спортивный принцип. Но о каких-то грозных соперниках, которые практикуются в МХЛ, речи не шло.
Другой вопрос, нужны ли были такие команды самой МХЛ? На тот момент разве что для счета. Лига без малейших проблем могла бы обойтись и без них. В конце концов, не было бы ничего страшного, если бы в МХЛ остались только российские клубы. Но, конечно, гнать хоккеистов из бывших братских республик никто не собирался. Да и неверно это было бы. В конце концов нельзя было исключать, что финансовая ситуация в них могла со временем измениться к лучшему.
Можно без особого риска сказать, что не нравилась, а точнее действовала на нервы Сычу самостоятельная финансовая деятельность МХЛ. Это уже выглядело более серьезно, чем ссылки "на подготовку конкурентов". Он не хотел делить не только власть, но и, так сказать, денежки. Причем имели место случаи, когда интересы МХЛ и ФХР пересекались. Например, однажды Лига серьезно проработала спонсорский договор с одной из немецких фирм. Роберт Черенков считал его весьма важным. Он рассказал, что были подготовлены документы о подписании контракта на рекламу на сумму в 9 миллионов немецких марок. Параллельно в том же направлении потрудилась и ФХР, но с другими потенциальными спонсорами.
Столкновение сторон произошло на совещании ФХР по рекламе. Договор, который подготовила МХЛ, оказался в два раза выгоднее в финансовом отношении, в нем значилось, что немцы готовы перечислить лиге 9 миллионов марок. Сумму по тем временам значительную. На первый взгляд, ничего особенного, разные же могут быть возможности у спонсоров. В данном случае удачно сработали Черенков и его команда. По логике вещей – радоваться бы надо, дело ведь общее. Однако Сыч воспринял все на редкость болезненно.
Безусловно, никто не обвинял его в нечистоплотности. Но Валентин Лукич понимал, что люди могут предположить, что часть средств, не показанная в документах, может осесть и в его карманах, даже при том, что ничего подобного и в помине не было, и к этим куртажным деньгам он не прикасался. Он понимал, что при российских взглядах на вещи – ага, вот он – не требовалась доказательная база. И Сыч, находясь в цейтноте, не нашел ничего лучшего, как закрыть вопрос. Несмотря на то что контракт МХЛ был выгоднее. Требовалось только согласовать его с ФХР, без визы федерации он не мог вступить в действие. И после этого совещания Черенков несколько раз встречался с Сычом, однако тот наотрез отказался ставить на документах свою подпись.
– Он производил тогда странное впечатление, – вспоминает Черенков. – Мне казалось, что Лукич поставил свое "я" выше нашего общего дела. Мне казалось, что он вообще меня слушать не хочет. Но приди к нему любой другой человек с таким предложением, уверен – не отказался бы. Я уже тогда понял, что вся проблема заключалась во мне.
На мой взгляд, это был ключевой момент конфликта. Валентин Лукич начал против Черенкова широкомасштабную кампанию. Конечно, Роберт Дмитриевич понимал, что такой человек, как Сыч, полумерами не удовлетворится, пойдет до конца. И на заседаниях президентского Совета МХЛ с беспокойством говорил о проблеме взаимоотношений с президентом ФХР, но руководители клубов успокаивали, убеждали, что в лиге все обстоит удовлетворительно. Сомневаться в этом не приходилось: весной 1995 года Черенкова переизбрали на новый президентский срок.
Однако буквально на следующий день клубы принимают решение о выходе из МХЛ. Это означало, что Сыч все-таки "достал" Черенкова. В подобной ситуации о каких-то нравственных вещах говорить не приходится. В нашем хоккее после распада СССР и перед ним случалось не раз, когда соратники превращались в противников. Безусловно, выглядело все это некрасиво. Практически все понимали, что Сыч повел себя не лучшим образом. Но большинство находились, что называется, в "замазке". Начальники хоккея на местах прикипели к Сычу, получая от него разного рода поощрения. Им и не много было нужно – выпить-закусить, за границу съездить за счет ФХР. Естественно, Сыч управлял умело, он постоянно показывал людям, что они находятся в обойме, что он к ним прислушивается, советуется, ценит их мнение. И никто не собирался обращать внимание на некоторые его поступки, находившиеся за гранью порядочности и этики.
Был случай, когда руководители Московского института физкультуры попросили Сыча помочь с ремонтом кафедры хоккея, получили возможность реализовать продукцию, поступающую по линии НФС, заработали на этом приличную сумму. Но денег от Лукича так и не получили. Он объяснил, что, мол, произошло это потому, что пришлось платить какие-то огромные налоги. Понятно, слова Сыча приняли, что называется, на веру.
Вскоре после бегства клубов из МХЛ, летом 1995 года, появляется на свет детище Валентина Лукича – российская хоккейная лига, уже без зарубежных клубов, которых так опасался президент ФХР. Саму МХЛ, естественно, закрыть не удалось, но она уже не проводила соревнования и вскоре деятельность свернула. Черенков, имевший серьезные проблемы с сердцем, долго лечился. И лишь летом 1997 года начал работать вице-президентом Федерации хоккея Московской области. Казалось бы, прошло время, зажили раны. Но судьба поступила по отношению к Черенкову и Сычу иначе: жестоко для первого и трагически для второго.
В конце апреля 1997 года Валентина Лукича прямо в машине расстреляли из автомата неподалеку от его подмосковной дачи. А в начале августа, по версии правоохранительных органов, одним из подозреваемых в этом громком деле был назван бывший президент Межнациональной хоккейной лиги, заслуженный тренер СССР Роберт Черенков. Сыщики считали его заказчиком убийства. Другим подследственным оказался хоккейный судья Александр Артемьев, который на момент отставки Владимира Петрова с помощью группы единомышленников создал свою ФХР, которую, естественно, не признали, и она тихо закрылась.
С каких, собственно, дел обратили следственные органы внимание на Черенкова и Артемьева? Здесь все выглядит, на первый взгляд, просто. Обоим Сыч нанес чувствительные удары. Особенно – Черенкову, которого практически лишил возможности заниматься любимым делом. У обоих, по мнению сыщиков, были мотивы для организации убийства – отомстить хотели. Но ситуация была далеко не однозначной. Ведь в жизни сплошь и рядом есть потерпевшие, некоторые, что называется, по максимуму. Все желают врагам всего нехорошего, мечтают, что кто-то их размажет по стенке. Но это совсем не значит, что каждый готов лично не просто отомстить, а уничтожить. Тогда бы каждый день на улицах стреляли да машины взрывали.
Так вот, если присмотреться к Черенкову, то ему Сыч и на дух нужен не был. Он прошел большой жизненный путь, реализовал себя как тренер и руководитель хоккея. У него большая семья – жена, сыновья, внуки, прекрасные друзья, ученики. Потом, по характеру Черенков был и остается эмоциональным, в чем-то упрямым, но не мстительным. Наоборот, он в жизни много для людей делал. В общем, никак не мог 60-летний больной человек пожертвовать всем этим ради мести. Да и Артемьев ничего не потерял после того, как его ФХР не признали, он был и оставался предпринимателем, человеком, как говорили, небедным. Но, в конце концов, доказали, что Артемьев заказчик убийства. Однако до того момента, когда это произошло, Черенкову пришлось пережить тяжелейший период в своей жизни.
События после убийства Сыча разворачивались для Черенкова довольно странно. На чемпионате мира, проходившем в Финляндии, куда он приехал как частное лицо, у него стали выяснять, хочет ли он баллотироваться на пост президента ФХР.
– Выглядел этот вопрос, заданный почему-то вице-президентом ОКР Владимиром Васиным, по меньшей мере абсурдно, – вспоминает Роберт Дмитриевич. – Во-первых, меня, так сказать, физически не могли выдвинуть в качестве кандидата. Где-то в Москве или, скажем, в региональном отделении Поволжья, кто-то должен был выдвинуть мою кандидатуру. Мне надо было вернуться в Россию, съездить куда-то на конференцию, которую еще надо было организовать – это время, деньги. Разговор с Владимиром Васиным состоялся, по-моему, 5 мая. А всероссийская конференция была намечена, если не ошибаюсь, на 18 мая. Зачем нужна была такая спешка, ничего ведь экстраординарного не происходило. В общем, цирк, да и только. Ну а в-третьих, я за довольно короткий период дважды, причем почти наверняка, мог быть избран президентом ФХР. Но отказался. Потом там же, в Финляндии, прошла информация, что на пост президента ФХР баллотируются Борис Майоров, Александр Стеблин и Роберт Черенков. Почему всплыла моя фамилия? Не знаю. Но я предположил, что вокруг меня происходят непонятные вещи. Пришлось срочно собирать в Хельсинки пресс-конференцию и объяснять, что у меня в отношении ФХР никаких интересов нет. Ну, а вскоре президентом ФХР избрали Стеблина. А я с июля начал работать в Федерации хоккея Московской области в качестве вице-президента.
Арестовали Черенкова только 8 августа. Приехали за ним на дачу рано утром. На следующий день после того, как прошло 40 дней после смерти его приемной матери. Как он с женой Ларисой Геннадьевной потом вспоминал, перед этим целый день мимо дома ездили туда и обратно милицейские машины, крутились какие-то люди в штатском. Сотрудники правоохранительных органов предъявили соответствующие документы, рассказали, что есть вопросы, связанные с убийством Сыча. Провели обыск на даче, а затем на квартире в Москве. Потом, как рассказывал сам Роберт Дмитриевич, попросили еще в одно место прокатиться. Когда машина въехала на улицу Огарева, он понял, что везут его в следственный комитет МВД. И тут же, в автомобиле, Черенкова попросили сделать признание в заказе убийства Сыча.
– Прямо так мягко, по-отечески говорят, – как рассказал потом Роберт Дмитриевич, – сознавайтесь. И все у вас будет хорошо. Стали тут же объяснять, что, если буду помогать следствию, суд это учтет. Я не нашел ничего лучшего, как ответить – да вы с ума сошли. Вот, думаю, нашли преступника, на дачу целая бригада приехала. Теперь вот сюда привезли зачем-то. Я в тот момент не мог себе представить, что арестуют. Когда в Москву собирались, спрашиваю – мне на своей машине ехать или с вами. Отвечают, на нашей, мы вас потом обратно привезем.
Естественно, ни о каком признании не могло идти и речи. Но механизм был запущен. Следователи в течение нескольких часов задавали Черенкову однообразные примитивные вопросы, склоняли к признанию. Он понял, что идет давление, пытался объяснить всю абсурдность обвинений. Увы, ничего не помогло. Уже за полночь измученного допросами Черенкова отвезли в изолятор в Лобне. А на свободе Роберт Дмитриевич оказался только через несколько месяцев. Об этом страшном для него времени нам удалось поговорить спустя много лет. Но я с первых его слов понял, что все было ужасно. Собственно, как может быть иначе, когда сажают за решетку ни в чем не повинного человека, хорошо известного в стране и за рубежом.
– Я сразу понял, что кому-то было выгодно, чтобы меня признали виновным, – рассказывает Черенков. – В Лобне после унизительного осмотра с раздеванием догола и откровенно нечеловеческого обращения оказался я в камере с людьми, которые, вот он – рояль в кустах, все обо мне и моем деле знали! Начали объяснять, как себя вести, мол, если признаюсь, срок скостят. Пугали, что вынудят меня признаться под действием каких-то препаратов. В общем, доставали. Но я в тот момент плохо соображал, что происходит, просто физически не выдержал, лег на нары и уснул.
– Что вы ощущали в первое время пребывания в Лобне?
– Ощущал? Да я находился в шоке. Меня ежедневно таскали на допросы в Москву и обратно. И унизительные процедуры повторялись. При моих двух инфарктах и клинической смерти я мог не выжить без лекарств. Это было бы для следствия идеальным вариантом. Но я как бы законсервировался. Сильных приступов у меня, когда находился в Лобне, не было – Бог помог. Потом, когда предъявили обвинение, просто ужаснулся и не выдержал. Отвезли в тюремную больницу с жуткими условиями. Могли на тот свет отправить, когда предложили при болях что-то вроде снотворного, но я его принимать отказался.
– Но просто так вас держать под стражей не могли, должно было идти расследование.
– Ничего, как говорится, на меня у следователей не было. Поэтому на протяжении всего времени, в том числе и после перевода меня в "Матросскую Тишину", крутилась одна и та же пластинка с вопросами и ответами. Например, говорили о деньгах, которые я якобы передавал Артемьеву, но это обвинение отпало.
Как принято говорить в подобных случаях, следствие зашло в тупик, но расставаться с Черенковым не спешили. Ему даже продлили срок заключения, выяснилось, что он… практически здоров. Врач поставил диагноз, измерив лишь артериальное давление. Более того, в "Матросской Тишине" не оказалось выписки из его истории болезни. И врач, узнав от Черенкова о его проблемах со здоровьем, пришла в ужас.
– Роберт Дмитриевич, почему же вас не спешили освобождать?
– Честно говоря, не знаю. Наверное, следователю требовалось выяснить какие-то вещи, связанные с Артемьевым. Он сначала меня во всем обвинял, потом заявил, что Черенков ни в чем не виноват. Какую-то чушь периодически нес. Собственно, со временем я утвердился в мысли, что ничего на меня навесить следствию не удастся. У следователей вообще в отношении меня ничего не сходилось. Мне говорили, что я мог заказать Сыча из-за того, что хотел стать президентом ФХР, но я дважды от этого отказывался. Однажды, когда я читал огромные по размерам следственные материалы, обратил внимание, что в так называемом деле нет моей фамилии. Меня это озадачило. Позднее, когда пришел адвокат, спросил у него, как все это понимать? Он ответил, что меня уже и не держат за обвиняемого. Поэтому не вписывают фамилию, чтобы потом все не переделывать. А держат для порядка, мол, пока не наступит полная ясность. Это, в общем, обычное явление.
– И как все закончилось?
– Я согласился на очную ставку, на которой Артемьев отказался отвечать на вопросы следователей. После этого человек, который вел мое дело, так и сказал – выведите из комнаты Артемьева, и так все ясно. Но был еще один допрос. После него пришел я в камеру, но через считаные минуты снова вызвали к следователю. И он показал мне постановление на освобождение с подпиской о невыезде, причем подписанное неделю назад. Вот, думаю, что же вы за люди, зачем меня здесь держали. И вскоре я отправился домой.