Из предисловия:
…Фашистские оккупанты не могли простить нашим футболистам победы над командой "Люфтваффе". Этому "Матчу смерти", как справедливо назвали советские люди встречу киевских спортсменов с "Люфтваффе", и посвящена повесть "Последний поединок".
Однако произведение это не является документальным. Авторы повести отобрали из фактического материала лишь те ситуации, которые они сочли наиболее важными. Изменены в повести и фамилии спортсменов…
Содержание:
Вместо предисловия 1
Письмо в Одессу 1
Рыжий Пауль 5
Перед поединком 9
Команды выходят на поле 14
Схватка 19
Стадион покидают двое 23
У штурмбаннфюрера пошаливают нервы 25
Посланец подполья 29
В конце августа 32
После ареста 39
Человек в сером костюме 40
На дне ночи 41
"Париж… Иву Вильжье" 44
У Бабьего Яра 45
На Сырце и в городе 47
"Реванш" 49
В степи 51
Его последнее слово 52
Встреча друзей 53
Примечания 54
П.Северов
Н.Халемский
Последний поединок
Вместо предисловия
Многоголосый гул стадиона дорог нашему сердцу, как первый весенний гром. Десятки тысяч юношей и девушек, мужчин и женщин, людей всех возрастов и профессий вливаются в могучий поток, устремляющийся на стадион в дни футбольных состязаний.
Нам, старым спортсменам, футбольная молодость которых, к сожалению, уже минула, теперь приходится занимать места не на поле, а на трибунах, и от этого становится грустно. Да, жизнь неумолима, и время посеребрило наши виски, а в игру уже вступили наши сыновья. Однако замечательных спортсменов люди не забывают. Едва вратарь возьмет трудный мяч, часто услышишь реплику: "Настоящий Трусевич!" Когда игрок мастерским ударом пробьет по воротам противника, его сравнивают с Иваном Кузьменко. Красивый стиль, неутомимость и настойчивость в игре напоминают нам Алексея Клименко. Это были выдающиеся футболисты.
А, между тем, их уже давно нет среди нас. Их расстреляли гитлеровские палачи 24 февраля 1943 года.
Фашистские оккупанты не могли простить нашим футболистам победы над командой "Люфтваффе". Этому "Матчу смерти", как справедливо назвали советские люди встречу киевских спортсменов с "Люфтваффе", и посвящена повесть "Последний поединок".
Однако произведение это не является документальным. Авторы повести отобрали из фактического материала лишь те ситуации, которые они сочли наиболее важными. Изменены в повести и фамилии спортсменов.
Читая повесть "Последний поединок", мы, старые футболисты, а один из нас является участником этого трагического матча, снова пережили события того сурового времени, когда наши спортсмены продемонстрировали высокий советский патриотизм и несокрушимую волю к победе.
Николай Балакин, мастер спорта СССР, судья международной категории по футболу.
Владимир Балакин, тренер по футболу.
Письмо в Одессу
У знакомой калитки Николай остановился и осмотрелся…
Переулок был пустынен, окна домов закрыты ставнями, на тротуаре ровным слоем лежала опавшая кленовая листва.
"Видно, здесь давно уже никто не ходит, - подумал он. - Неужели в этих домах никого не осталось?.. Возможно. Район опасный. Близко вокзал".
За дощатым забором в соседнем вишневом саду зияла глубокая воронка от бомбы. На глинистом гребне чернели обугленные ветки. Ветер и здесь рассыпал яркую кленовую листву, и она янтарно светилась под лучами скупого осеннего солнца.
"Странно, что уцелел домик, - подумал Николай. - Очевидно, бомба глубоко зарылась и взрывная волна ушла в землю".
В этом белом приветливом домике с верандой, сплошь оплетенной виноградом, жил старый паровозный машинист Илья Сергиенко. Николай хорошо знал Илью Митрича и вечерами, бывало, подолгу беседовал с ним на скамеечке у голубятни. Старый пенсионер любил голубей и гордился своими пернатыми питомцами. Голуби тоже его любили, слетались на голос, доверчиво брали с ладони хлеб… Жив ли Митрич? Жестокая буря пронеслась над его садом, над маленьким домиком, над голубятней. Двери веранды раскрыты настежь, и на крылечко бессильно упала виноградная лоза.
Значит, Митрича нет… Был бы он дома, поправил бы лозу. Вот и тропинка от калитки к домику тоже занесена опавшей листвой. Грустно чернеет на скошенном столбе опустевшая голубятня… Но что же ты раздумываешь над этим, Николай? Ты жив! Колючая проволока концлагеря осталась позади. Сейчас ты увидишь друга. Он знает, что Таня пошла за тобой, и ждет, считая минуты…
Николай просунул за калитку руку и снял крючок. Ржавые петли взвизгнули взволнованно и печально. Осторожно ступая по выбитым кирпичам (он и сам не знал, почему так осторожно идет), Николай приблизился к окошку. Ему показалось, - но, может быть, он ошибся? - светлая тень мелькнула за стеклом, дрогнула, всколыхнулась занавеска, и вот уже близко, в сенях, застучали торопливые шаги.
Да, он не ошибся: дверь распахнулась, с шумом и треском, так что обмазка посыпалась на порог, в полутьме сеней метнулась знакомая фигура - веселый, бритый Алеша Климко жадно схватил Николая сильными, жаркими руками.
С минуту они ничего не могли сказать друг другу, медленно, молча разняли руки, вошли в горницу, молча сели за стол.
- Пришел… - тихо, восхищенно прошептал Алексей и порывисто взял руку Николая, ощупал ее, погладил, словно пытаясь уверить себя, что не ошибся. - Ну вот… Значит, пришел!
- Будто во сне все это, Алеша, - сказал Русевич. - Смотрю на тебя - и боюсь. Правда, боюсь проснуться… А может, мы умерли, и нет ни тебя, ни меня?
Алексей глубоко вздохнул:
- Первое время и мне казалось. Бреюсь - и не верю, что это я. Вещи ощупываю… А главное, чей-то голос мне нужно было слышать. Я Таню все заставлял говорить. Но теперь проходит… Скоро совсем пройдет.
- Этого нельзя забыть, Алеша… Тот, кто побывал в концлагере и вышел, все равно, что из могилы встал.
Алексей задумался, разглаживая складку скатерти. Некоторое время они молчали, и было слышно, как старый ясень поскрипывает за окном. Вспомнив о чем-то, Алексей оживился, серые глаза его повеселели.
- А Таня? Ну какова?!
- О да! - встрепенулся Николай. - И кто бы подумал! Нет, все же мы мало знаем людей. Так это часто, Алеша, бывает в жизни: рядом с тобой живет человек, скромный и вроде бы незаметный, и только в самую последнюю минуту, когда уже нет надежды, все кончено и сочтен твой последний час, мы вдруг с изумлением узнаем, что человек этот незаметный - самой светлой и смелой души! Я не ожидал от Тани такой отваги… Ведь ее легко могли бы разоблачить. Я сам невольно мог ее погубить. Когда фриц спросил меня у ворот: "Вы знаете эту женщину?" - я чуть было не ответил: "Нет, не знаю…" И в самом деле сначала я ее не узнал. Да и раньше я видел ее не так-то часто. А теперь она изменилась, трудно узнать… Бросилась вдруг через проходную с криком: "Коля… Муженек мой… Что случилось с тобой?!" Пока полицейский выталкивал ее на улицу, я слышал ее крик: "Отпустите его домой… Это мой муж. Я даю расписку! Я жизнью отвечаю, что никуда он не уйдет".
Николай улыбнулся:
- Видел бы ты, как мы расцеловались с Танюшей у проходной. Пожалуй, глядя со стороны, можно было подумать, что это была счастливейшая пара… Таня дала расписку, и меня отпустили. А в бланке расписки сказано, что явка в комендатуру обязательна дважды в неделю. Мы будем являться, Алексей?
- В городе вчера объявлено о расстреле двадцати трех заложников, - сказал Климко.
- Значит, и Таня теперь в числе заложников?
- Конечно.
- Если я исчезну из города…
- Тот, кто исчез из города, тот ушел к партизанам. Так считает гестапо.
Русевич с удивлением взглянул на Алексея:
- Послушай, Алеша. Таня - мать двоих детей.
Климко передернул плечами, резкая складка легла меж бровей.
- А разве для них, для гестапо, важно, мать она или нет? Если ты уйдешь, ее расстреляют. Но мы обязательно должны уйти… Погоди. Не подумай, будто я стал настолько подлым, что сам приговариваю Таню. Спроси у нее, и она тебе скажет: да, мы должны уйти. Нам только нужно заранее позаботиться о Танюше: достать ей другой паспорт, отправить из Киева к тетке в село. Мы с ней об этом уже толковали. Это ее план…
- Хорошо, - сказал Николай. - Как она туда доберется?
- Она уедет, - он усмехнулся. - Я говорю: уедет!.. Ей придется пройти добрую сотню километров - за Днепр, за Десну. Есть за Остром небольшое село - Рудня. Там, у дальних родственников, ей будет спокойней…
- Ты говоришь: достать паспорт… Это не так просто.
Алексей вдруг засуетился.
- Да, что же я, право, рассеянный такой… Первым делом помыться тебе следует, побриться. Прическу я сам ножницами подровняю. Чистое белье тоже найдется. Тесноватое, пожалуй, на тебя, но не беда… А насчет паспорта - дело простое: сами полицаи продают.
- Опасно, - сказал Николай. - Может, эти паспорта замечены?
Климко покачал головой:
- Нет, все их заметить невозможно. Так много людей расстреляно без следствия, без суда. Кто записывал их фамилии? Да никто…
- Все же осторожность нужна, - сказал Русевич.
Алексей поставил у печки таз, положил на табурет мыло, мочалку, полотенце. Он заранее приготовил большой жестяный бак воды, и Николай подумал, что, значит, Алеша верил в его возвращение. Он представил, как ждал его друг, сидя у печки и пошевеливая дрова, прислушиваясь к каждому шороху за окном.
- А знаешь, Алеша, - спросил он неожиданно для себя, - о чем я в лагере частенько думал? Бывают же такие навязчивые мысли… Вот и теперь, когда шел к тебе, все время сцена вставала у меня перед глазами. Не удивляйся, да, театральная сцена! В начале июня, перед самой войной, пьесу одну смотрел я в театре. Немецкие фашисты в ней показаны - все как на подбор законченные дураки. Обмануть их - самое простое дело. И русского языка не знают, и глупости творят на каждом шагу.
- Положим, не так-то просто их обмануть.
- Вот именно! - подхватил Русевич. - Окажись они сплошь дураками, и воевать-то с ними было бы легко. А ведь есть среди них и такие, что видят тебя насквозь, мысли угадывают, канальи, и даже сами подсказывают ответ… Случается, слово в слово подскажут именно так, как ты собирался ответить на его вопрос. Но в этом подсказанном ответе будто капкан тебя подстерегает… Внимание: берегись! Прямо скажу: умные среди них есть, но ум этот словно бы ядом отравленный - хитрый, подлый и злой. Пьесе я аплодировал когда-то, автора на сцену вызывал. А теперь сказал бы ему откровенно: "Нет, братец, глупость ты написал. В тысячу раз он опасней - враг, чем ты его нам показывал! Видели мы фрица во всей его прелести и опыт свой печальный должны хорошенько учесть". Расскажи мне про Таню, - вдруг переменил тему разговора Русевич, - как же она решилась на такой риск? И Григорий не возражал?
Алексей порывисто вздохнул, загремел большой эмалированной кружкой.
- Ну, ладно… Важно, что все благополучно обошлось. А теперь все страхи долой, с лагерной грязью смоем их, Коля!..
Николай с наслаждением подставил голову под теплую струю воды.
- Какое счастье! Мне бы теперь целые сутки под душем стоять… Таня вернется и не узнает бывшего арестанта. Да, кстати, Алеша, почему ты ни слова о ней не спросил?
- Если ты вернулся, значит все в порядке. На обратном пути она еще к Митричу должна зайти. Помнишь старого машиниста - соседа?
- Конечно помню. Что же он - покинул голубей?
- Покинул? - переспросил Климко. - В городе все голуби уничтожены. За содержание голубей - расстрел! Бросил наш Митрич свой домишко и к сыну, на Шулявку, перебрался. Таня их навещает. По секрету скажу тебе, Николай: это они обещали Тане паспорт.
- Вот тебе и Митрич! - удивился Николай. - А посмотришь, вроде бы и воды не замутит!
- Он такой и есть.
- Но все же рискует?
- В наши дни каждый рискует, - сказал Алексей. - Выйти на улицу - риск. Хлеба кусок добыть - тоже риск, и не малый. Дома сидеть и никуда не показываться, обязательно полицаи заподозрят - и значит опять риск. Правда, Таня говорит: двум смертям не бывать… Ты думаешь, я ее в лагерь послал? Нет, роль моя в этом деле самая скромная. Без единого слова роль…
Русевич засмеялся.
- Знаю, ты любишь тень…
Климко вдруг заговорил взволнованно:
- Клянусь, у меня она разрешения не спрашивала. Просто сказала утром: пойду, попытаюсь выручить Николая. Мать ахнула и по комнате заметалась: "Прикажи ей, Гриша, дома сидеть! Сделают заложницей - верная смерть…" А Таня - я в первый раз такой ее видел - выпрямилась, головой тряхнула, смотрит мужу, будто чужому в глаза: "Там Лешин друг в лагере мучается… Ну, прикажи". Он не сказал ей ни слова. Я понял, что тоже должен промолчать.
Он перевел дыхание и спросил очень тихо:
- Знаешь, почему?
- Нет, не знаю…
- Я это и сам не сразу понял. Она боялась, что, если случится плохое… ну, если арестуют ее… чтобы я потом виной своей не терзался. Вот, чего она боялась!
- Все-таки женщины, Алеша, - заметил Русевич, - меньше, пожалуй, теряются в трудную минуту, чем наш брат…
- Вот это точно! - воскликнул Алексей. - У них вроде бы правило имеется: беда, мол, бедой, а заботы - заботами. И заметь, каждому дело она нашла: мать к Митричу отослала, насчет паспорта потолковать, меня воду заставила приготовить. Я эту воду грею, брат, с самого утра. Не прикажи она, сам бы и не подумал - бегал бы по квартире, сорочку рвал на груди… И еще об одном деле она позаботилась. Но об этом сейчас не скажу…
Николай выпрямился:
- Важное?
Климко улыбнулся, ясные глаза его блестели, смешливые морщинки затаились у переносья.
- Важное, конечно.
- Ну что ты, Алеша? Какой же секрет от меня?
- Пока не помоешься, не побреешься, я - ни слова. Это такое дело, что ты сразу про мыло и про мочалку позабудешь…
- Неужели не скажешь?
- Верь честному слову, потерпи.
Пока Русевич переодевался в свежее белье, брился, подравнивал ножницами виски, Алексей приводил в порядок комнату: вынес грязную воду, простирал полотенце, сунул в печь всю рвань, сброшенную Николаем, подмел полы. Затем он разыскал флакон с одеколоном "Сирень", и Николай с наслаждением растер по лицу несколько душистых капель.
Алеша очень обрадовался и шумно выражал восторг, когда убедился, что Николаю подходят и его летние холщевые брюки и пиджак. Обувь они носили одного размера, и у Климко нашлись поношенные, но еще приличные туфли.
- Ты глянь на себя в зеркало! - кричал Алексей, пытаясь подтащить Николая к старенькому трюмо. - Это же парень, что называется, с иголочки! Тебе бы еще портфель - и вот он, типичный командировочный среднего ранга. До чего же мыло меняет человека! Точно, как в сказке: в правое ушко вошел оборванцем, из левого вышел королевичем… Ух, молодец!
Но Николая не покидала смутная тревога ожидания: какой же секрет все еще утаивал от него друг? "Просто нервы мои не в порядке, - подумал он. - Было бы что-нибудь значительное, Алеша, конечно, сказал бы". Однако тут же возникло опасение: возможно, что дело очень серьезное, только Алеша не понял этого, недооценил.
Побритый, причесанный, посвежевший Николай присел к столу и сказал решительно:
- Точка, хозяин. Все условия выполнены. Садись и докладывай, жду…
Алексей начал издалека:
- Ты сына Митрича знаешь, Володю? - спросил он, присаживаясь напротив, стараясь и видом и тоном показать, будто это имеет какое-то значение. - Пожалуй, должен помнить: чернявый, в очках и хромой. Он тоже паровозным машинистом был, но после аварии переменил профессию. С транспорта не ушел, однако, потому, что все они, весь род Митрича, коренные железнодорожники…
- Подожди, Алексей, - прервал его Русевич. - Ты находишь, что все это очень важно?
- Терпение, Коля… Важно, что я хорошо знаю человека. Он к батьке каждый выходной приходил, вместе мы в домино в садике сражались. А работал он последние годы главным кондукторской бригады.
- Скорей, Алеша, ну что ты тянешь!
- Так вот, немцы всех железнодорожников, что в городе остались, сразу же взяли на учет. Объявили военнообязанными райха. Я с Митричем виделся, и он мне все это рассказал. Вызвали они Владимира и выбор перед ним поставили: или будешь работать по специальности, или в Германию на шахты, мол, поезжай. Ясно, что из двух зол меньшее выбирают. Владимир работает проводником на поезде Киев - Одесса.
- Одесса… - чуть слышно повторил Русевич. - Как свидеться с Володей? Когда он будет дома? Может, он меня в Одессу отвезет?
- Без пропуска это невозможно, Коля. А пропуск тебе не дадут. Ты же не фольксдейч и не оккупационный чиновник. Одесса - важный военный город, и въезд в нее - под строгим контролем. Я думаю, тут еще та причина, что дралась она, Одесса, отчаянно и бесстрашно. Боятся ее "гости", не шуточный был урок.
Николай опустил голову:
- Прости меня, Алеша… Как-то сами слова эти вырвались. Пока Таня находится в Киеве, я и подумать о таком не могу. Но только как ты об Одессе сказал, у меня вот здесь, в груди, словно что-то вскрикнуло. Ты же знаешь, Леля моя и Светланочка - в Одессе…
- И Таня об этом знает, - сказал Климко. - Обрати внимание на ее расторопность. Ты еще в лагере был, а она уже с Володей договорилась, что он отвезет в Одессу, Леле, твое письмо. Ну, извини за подробности. Я их к тому рассказывал, чтобы ты знал Владимира. Надежный он хлопец.
- Молодец Танюша! Золотой человек - жена твоего брата, Алексей… Поверь, если нужно будет, я в огонь и воду за нее пойду.
Алексей счастливо засмеялся, жмуря, словно от резкого света, карие, веселые глаза.
- А теперь чернила и бумагу? И это, Коля, учтено. Проходи в другую комнату. Бумага и чернила - на столе. Я двери закрою, не стану мешать… Э, да что это с тобою, Коля? Ты, никак, плачешь?
Русевич поднялся, тряхнул головой:
- От обиды я никогда не плакал.
- А радости у нас немного, - печально сказал Климко.
Николай смотрел на него широко открытыми глазами, будто опять с удивлением узнавал.
- Ты ошибаешься. Есть у нас радость… Есть. Вот Таня… Ты понимаешь, узнать ее такую, настоящую… Как это много значит в жизни, Алексей!