* * *
Просидев в раздевалке до позднего вечера под охраной полицаев, киевские футболисты под охраной же были доставлены на хлебозавод.
Посланец подполья
Получив задание связаться с киевской командой, Николай Дремин сразу же направился на улицу Хоревую, где в маленьком домике возле церкви он иногда ночевал у знакомого грузчика. Здесь, на Подоле, у него было несколько таких ночлежных мест - у него были причины часто менять квартиры. После боя в болотах у села Борщи, после пленения и недельной смертельной тоски в концлагере у Борисполя Дремину удалось бежать из-под охраны во время ночной тревоги. Он выехал из лагеря в кузове грузовика, успев навалить на себя тюк брезента.
Счастливая встреча с двумя такими же беглецами удержала его от искушения идти на восток. Именно в эти дни отряды СД прочесывали окрестные леса и долы, возвращались и снова устраивали облавы, и каждый задержанный на дорогах рассматривался ими как партизан.
Обойдя Дарницу, забитую войсками оккупантов, он переправился на Подол и вскоре нашел приют в кубрике старого буксирного катера. В прошлом моряк, Дремин почувствовал себя здесь как дома. После дальней трудной дороги принято хорошенько отдохнуть, но Дремин не мог отдыхать, не хотел, больше того - безделие в эту горячую пору считал преступлением и позором. Картины недавнего последнего боя будили его по ночам. Звали голоса товарищей - тех, кого он больше никогда не увидит. Комендант Бориспольского концлагеря чудился ему в облике каждого полицая и каждого немецкого солдата, постоянно толкавшихся на берегу. Окажись у Николая пара гранат, он не задумываясь пустил бы их в дело.
И с первых же дней своего пребывания в оккупированном Киеве Дремин открыл "личный счет", на котором к лету 1942 года уже числилось около десятка полицаев, предателей и оккупантов. Только большая осторожность, частая смена документов и адресов уберегли его от ареста. Знакомство с дядей Семеном заставило Дремина прекратить "частную практику" (так он называл свою одиночную борьбу) и действовать соответственно приказаниям партизанского штаба. Все же он дважды проявил своеволие - утопил купавшегося полицая и, не имея на то приказания, поджег пакгауз с воинским снаряжением. Впрочем, ввиду благополучного исхода этих операций дядя Семен ограничился внушением.
Перейдя с катера на берег в артель грузчиков, Дремин томился ожиданием заданий. Он любил книги и все свободное время читал. На пяти или шести его непостоянных квартирах, кроме разных спецовок и личных документов, хранились и книги, преимущественно из серии приключений и путешествий. Любое, даже малое задание, которое Николай получал от штаба, было окрашено в его представлении романтикой подвига и жертвы. Этот внешне малоприметный чуть веснущатый паренек имел в характере за шуткой, за беспечной улыбкой достаточно твердости и знал, что рано или поздно может настать и его черед.
С Кузенко и Русевичем Дремин расстался еще в концлагере Борисполя и ничего не знал о дальнейшей судьбе своих фронтовых друзей. На пристани у него нашлись немалые дела: здесь ожидалось прибытие самоходной баржи с каким-то секретным грузом. Только в день матча Дремин увидел афишу и прочитал знакомые фамилии. Он растерялся: как же могло случиться, что в черные для Киева дни его фронтовые товарищи согласились играть?
Связной был немногословен, и Дремин не задавал лишних вопросов. Он понял, что, если речь идет о том, чтобы тайно переправить спортсменов за Остер, значит нужно было действовать смело и быстро.
На Хоревой у Дремина хранились брезентовая куртка пожарника и документ, удостоверяющий, что владелец его - Андрей Иванович Петров - является инспектором Управления пожарной охраны города Киева. Этот документ и обмундирование Дремин использовал лишь в особо важных случаях. Уже через полчаса молодой пожарный инспектор озабоченно шагал вверх по Глубочице, направляясь к хлебозаводу. Трамвай не работал, очередная авария парализовала электростанцию - поэтому Дремину пришлось идти почти через весь город пешком.
На Бульварно-Кудрявской группа ребят шумно обсуждала результаты матча. Николай расслышал обрывок фразы:
- Я думал Русевича убили… Лежит, ну совсем неживой…
Дремин почувствовал, как что-то дрогнуло у него внутри и скользкий холодок коснулся сердца. Он тронул за плечо вихрастого паренька:
- Кто выиграл? Наши или они?..
На него глянули восхищенные глаза:
- Мы победили! Счет - 6:1!
Все же удивительное это дело - спорт! Только минуту назад Николай был озабочен предстоящей встречей: что скажут ему Русевич и Кузенко? Почему они согласились играть? Но в глазах паренька, наполненных гордостью и счастьем, он прочитал ответ. Значит, молодцы ребята, что согласились играть! Значит, они были уверены в победе и показали, что гитлеровский плен их не сломил. "А ведь это, оказывается, целое событие, - думал Дремин. - Давно я не видел в городе столько веселых лиц, стольких людей, горячо поздравляющих друг друга… Человеку не так-то уж много нужно для счастья. Вот и я радуюсь, как эти мальчишки. Они говорят: мы победили! А мне хочется расцеловать их за эти слова!"
С чувством смутной радости, в которой словно притаилось ожидание чего-то большого, Дремин подошел к воротам хлебозавода. Еще издали он приметил у проходной бородатого старика, сидевшего на скамейке. Бородач держал на коленях ружье и внимательно присматривался к незнакомцу.
Дремин поздоровался, но старик на приветствие не ответил и отвернулся.
- Как вижу, невеселы вы, папаша, - сказал Николай, доставая кисет. - Может, без махорочки скучновато?
- Проходи-ка, парень, дальше, - угрюмо прогудел старик. - С посторонними разговаривать не велено.
- Вон ты какой строгий, - усмехнулся Николай. - Только я такой посторонний, что и ночью могу твоего хозяина разбудить и потребовать, чтобы открыли все двери.
Сторож еще раз окинул взглядом Дремина, взял из его руки кисет, оторвал клочок газеты, смастерил самокрутку.
- Кто же ты? Электрик, что ли? Электрика хозяин вызывал.
- Нет, по пожарной части, - сказал Николай.
Сторож подвинулся на скамье, молча предлагая ему место.
- А ведь завод сегодня выходной.
- Это неважно, папаша. Пожары случаются и по выходным…
Старик достал кремень, кресало и губку, высек огонь, прикурил и дал прикурить Николаю.
- Механизация, - молвил он с усмешкой, пряча свой инструмент. - Матушка-Европа обучила…
- Ну, положим, огня она нам с излишком доставила, - сказал Николай, присаживаясь на скамейку рядом со сторожем.
- Черти бы ей такое веселье доставляли, - в сердцах прогудел старик и сплюнул на булыжник.
- Впрочем, не вся Европа виновата, отец. Ты знаешь, кто виноват…
Заметив, что сторож снова нахмурил брови. Дремин тут же изменил разговор:
- Мне ваши печи надо бы осмотреть. Общежитие тоже… Ежели грузчики в общежитии курят, всему заводу может быть беда.
- Какое там общежитие, братец! - удивился старик. - Сарай да голые доски. Ну, хозяин, конечно, общежитием называет, а сам для постелей и рваных мешков не дает.
- Значит, грузчики по домам ночуют?
- Это все от приказу исходит: разрешит хозяин - по домам идут, не разрешит - на голых досках маются. Какую потом работу с такого бедолахи спросить - голодный он и холодный…
- Как же так - голодный? - удивился Дремин. - При хлебе находиться - и голодать?
Сторож снял помятый, засаленный картуз и медленно перекрестился.
- Вот те крест! Охранник хозяину вроде бы компаньон - от экономии проценты получает. Кащей бессмертный - не человек! Он малую корочку подобрать не позволит… У вас, говорит, у русских, заведено баловство: мыши воруют, воробьи воруют, грузчики воруют, доннер веттер! А у нас, мол, в Германии порядок: мало тебе пайки - подыхай. Будешь просить - прогонят. Сам возьмешь - тюрьма. Мы, немцы, говорит, каждому зернышку счет ведем и миллионы на этом зашибаем. Пана по халявам видно - кулак!
- Может, плачет по нем где-нибудь осина, - сказал Николай.
Сторож засмеялся, затряс лохматой головой:
- Верное дело, плачет!
Окончательно переходя на дружеский тон, сторож заговорил негромко:
- Нынче к хозяину не стоит, брат, идти. Злющий он сегодня до чортиков…
- А что случилось? - спросил Николай.
- Мне-то он не скажет, кто на мозоль ему наступил. Прибыл чернее тучи, шофера обругал, на меня накричал, а что шумит - не понять. Уезжал будто веселый, с фравой со своей, а там, на футболе, словно бы подменили…
- Ах вот оно что! - догадался Николай. - Значит, он был на матче? Ну дело понятное, отец: ваши ребята с хлебозавода вдребезги разбили немецкую команду…
- Правда? - тихо переспросил сторож, и в голосе его Дремин уловил радостную нотку.
- Вдребезги! Сам я на стадионе не был, а встречные люди как с праздника идут: 6:1!..
Сторож привстал со скамьи, вскинул и опустил ружье, хлопнул себя ладонью по колену, крякнул, как после чарки:
- Ух и архангелы! Вот это да! Только почему же это до сих пор их нет? Или она такая долгая - игра?
- Нет, игра давно закончилась, - сказал Николай. - Видно, ребята и сегодня по домам ночуют.
- Как же так - по домам, ежели хозяин сарай открыл. Тут он все под замками держит, а если уж открывает, - значит, нужно. Метлы, и те под замком, а то ведь сарай - в нем, кроме коек, дрова!
- Вижу, хозяина придется оштрафовать, - строго сказал Дремин, доставая из кармана затрепанный сборник противопожарных инструкций. - Тут вот черным по белому написано: "В жилых помещениях запасы топлива хранить воспрещено". Может, у вас и гараж под боком, и бензин?
Сторож подтвердил, что гараж хозяина находится рядом и что в гараже хранится несколько бочек бензина.
- Только ты насчет штрафу ему не толкуй, - мягко предупредил бородач. - Ты хоть и важный начальник, а он важнее. Тут у него, знаешь, одних офицеров сколько толчется! Хлеб, он, батюшка, - сильная приманка, вот осы на приманку и летят.
- А мне его не бояться, - беспечно ответил Дремин, уверенно продолжая разговор. - У меня, отец, печать самого коменданта на документе проставлена, - значит, я доверенное лицо.
- Ну, тебе виднее, - сказал старик.
Решив обязательно дождаться возвращения футболистов, Дремин счел нелишним попутно кое-что узнать и о заводе, о его хозяине, об условиях, в которых здесь жили и работали люди. Все же это было, пожалуй, единственное предприятие города, где оккупантам удалось наладить несложный производственный процесс. Кстати, сторож, по-видимому, был рад собеседнику и уже в третий раз протягивал руку к его добротному самосаду.
Над городом спустились сумерки, и в тишине безлюдного переулка был слышен настороженный шелест тополевой листвы. Дремин припомнил, что когда-то, давно, в мирное время, которое теперь казалось бесконечно далеким, он проходил этим переулком, провожая знакомую девушку из кино. Вечер был таким же мглистым, и небо - таким же, чуточку зеленоватым, а на кружевной решетке, над воротами завода, празднично ярко светился золоченный калач.
Рабочие шли со смены, и переулок зажигал перед ними огни - зачастую очередь ламп вдоль тротуара. Где-то пела скрипка. Быть может, где-то очень далеко отсюда волшебный смычок прикасался к струне, а песня, донесенная из эфира, звучала совсем близко - в распахнутых окнах квартир, обнимала, охватывала весь огромный город и словно была его голосом, его мечтой.
Давно уже смолкла та песня, но в тишине покинутых жилищ, в каменном молчании квартала Дремину и сейчас чудился ее отзвук.
- Скучно тебе здесь, папаша, - сочувственно заметил Николай. - Весь город уснул, а ты один на посту…
- Скучно, - согласился сторож и указал пальцем через плечо. - А им, понимаешь, весело. Каждую ночь музыку заводят. Гостей принимают, кутят…
- Кто это, хозяин?
- Господин Шмидт, кто же! Особенно фрава его - никогда без музыки не уснет.
- Вот оно что! - сказал Николай. - Значит, приемник или патефон у них играет? А я подумал, будто мне чудится это от тишины. Кто же она, фрау-то его, - немка?
- Да нет. Легкая девица. С Печерска, говорят.
- Что же она тут, на службе?
- Вроде бы экономка. Ключами гремит…
Николай усмехнулся.
- Ловкая фрау! Значит, к теплому хлебушку поближе подсела?
- Это не в укор ей, - строго сказал бородач. - Пускай себе ест. А только плохо, ежели такая проныра нос зачинает драть. Ух как несется, чертова штукатурка, будто кругом и не люди перед ней. Меня, старика, дураком обозвала, на поломойку ногами стучит. Взял бы я тряпку у этой несчастной поломойки - да тряпкой, тряпкой такую барыню, по самым по упитанным местам!
Дремин засмеялся: бородач окончательно увлекся и артистически изображал, как бы он проделал эту операцию.
- И чего хвастается, балаболка? - продолжал негодовать старик. - У самой, как бы это сказать, сквознячок в башке гуляет вполне даже приметно. И перед шефом, господином Шмидтом, патокой разливается, и с ихними офицерами дружит, и Коржу с чужого столика конфетки передает…
- Кто это - Корж, папаша?
- Из грузчиков. Тоже футболист… Малый, по всей видимости, не промах и держится аккуратно, лицом смазлив, - он обернулся, привстал со скамейки: - Вот они, кажись, идут!
Дремин тоже встал.
- Хорошо мы потолковали с тобой, папаша. За день меж немцев так намолчишься, что слову живому рад. Отсыпь себе табачку ради знакомства. Хорош самосад? Сегодня я досмотра производить не буду - что ночью хозяина тормошить! А завтра с утра непременно займусь.
Шаги в переулке звучали четко и резко, повторяемые чутким эхом пустых домов. Футболисты шли медленно и устало, по трое в ряду, и, пока они приближались к воротам, Николай не расслышал ни возгласа, ни слова.
- С праздником, соколики, - весело приветствовал их сторож, ставя к ноге ружье и встряхивая картузом, - Слухом земля, ребята, полнится - знай наших!
Кто-то глухо ответил:
- Спасибо…
Остальные промолчали. Не замедляя шага, они прошли в ворота, словно неся какую-то огромную тяжесть на поникших плечах. Дремин не узнал среди них ни Русевича, ни Кузенко.
- Однако не веселы, - задумчиво молвил сторож. - Пришли, будто с похорон…
Переминаясь с ноги на ногу, по-прежнему молча футболисты вошли в сарай; узкая, темная дверь захлопнулась, звякнул внутренний засов.
Но двое почему-то остались на дворе. Некоторое время они стояли у сарая, негромко разговаривая о чем-то, потом повернули обратно к воротам. Лишь теперь Николай рассмотрел на них полицейскую форму. Сторож, казалось, тоже был удивлен.
- Значит, наши сегодня с почетом прибыли? - спросил он, выходя навстречу полицаям. - Раньше без охраны приходили…
Полицаи ничего не ответили, вышли на середину переулка, оглянулись по сторонам.
- Вы что же, вдвоем дежурите? - без интереса спросил один из них, плечистый и рослый.
- Вроде бы вдвоем, - сказал сторож. - Это со мной пожарник.
Полицай подтянул голенища сапог, выпрямился, сладко зевнул:
- Спать бы сейчас, дед… Завалился бы на перину - сутки проспал бы на спор.
- Служба, - строго сказал сторож.
- То-то и оно, что служба. Всякую шваль по городу водим. Ведешь его, а сам смотри, как бы он ножом тебя не пырнул.
- Ну, эти не такие, - заметил Дремин. - Этих весь город знает.
Полицай присмотрелся к Николаю.
- А кто его знает, такой он или не такой. Нам сказано - заключенные, а с заключенными ухо востро держи.
Они закурили, снова оглянулись по сторонам и медленно пошли переулком в сторону бульвара.
- Боятся, - негромко молвил сторож, глядя им вслед. - И то сказать, собачья жизнь у этой братии. А кто виноват? Сам выбирал, сам и оглядывайся.
- Гляну-ка я на эту "гостиницу", - вслух решил Дремин. - Тут малая неосторожность с папироской - и будет большой костер…
Сторож опять уселся на скамейку.
- А что же, посмотри…
Николай подошел к сараю, постучал в дверь. Из-за двери спросили негромко:
- Кто?
- Пожарник.
Хрипловатый голос за дверью, к кому-то обращаясь, произнес устало:
- Опять полиция, а ты говоришь - отдых…
Дверь приоткрылась, и Дремин шагнул через порог, чувствуя близко вокруг себя людей, слыша их сдержанное дыхание.
- Здорово, братцы, - сказал он негромко, продвигаясь по бараку наощупь. - Только я не из полиции. Я действительно пожарник…
Кто-то неохотно отозвался, кто-то спросил:
- Сам? Или по мобилизации?
- Сам, - сказал Николай. - Однако тут ничего не видно, тьма кромешная. Может, у кого спички найдутся?
- Это имеется, - ответили из тьмы. - Кстати, интересно глянуть на тебя. Все же правая рука полиции, что ни говори…
Спичка вспыхнула густым синеватым огоньком, и трепетный свет с усилием раздвинул темень. В этом неровном свете Дремин увидел незнакомое сосредоточенное лицо: подняв руку с маленьким, зыбким огоньком, коренастый спортсмен пристально смотрел на Николая, и во взгляде его серых прищуренных глаз Дремин успел прочитать недоверие и настороженность.
- Вон как ты меня изучаешь… - улыбнулся Николай.
Кто-то метнулся в темноте, и сильные руки легли на плечи Дремина.
- Колька! Неужели ты?!
Спичка погасла. Кузенко поспешно принял руки, почти оттолкнув Николая, но Дремин уже узнал его по голосу.
- Рядовой Иван Кузенко, смирно! - шутливо скомандовал Николай. - Ну, докладывай, как они, дела?
- Бог мой, вот это встреча! - изумленно прошептал Кузенко, шаря в темноте руками, прикасаясь к груди, к лицу Николая. - Дайте, ребята, огня… Ну, зажги же, Свиридов, спичку! Эй, где ты, Русевич?! Ты глянь, кто к нам пришел…
Но Русевич уже стоял перед Дреминым, ощупывая его плечи, руки, пуговицы на куртке, не в силах выговорить ни слова.
- Где-то у нас плошка в запасе имеется, - сказал Свиридов, с шумом отодвигая койку. - Ради такого дела следует дать свет!
Снова вспыхнула спичка, осветив дощатый потолок сарая, но Свиридов закрыл огонек собой. Лишь на секунду перед Николаем прояснилось из мрака бледное лицо Русевича, широко открытые изумленные и радостные глаза.
- Дремин?! Ты?..
- Непромокаемая рота расквартирована для ночлега в сарае, - четко выговорил Дремин и козырнул. - Вот оно какое дело, тезка, - все дороги в Киев ведут…
Свиридов уже зажег стеариновую плошку, поставил ее на ладонь, поднял вровень с плечом.
- Если друзья-однополчане встретились, значит - праздник…
- Жив, Колька… Жив! - восторженно прошептал Русевич и протянул руки, чтобы обнять Дремина, но, быстро оглянувшись на молчаливых друзей, что-то вдруг понял и растерянно отступил на шаг. Они молчали, может быть, пять-шесть секунд, не больше, и за это неуловимо короткое время между ними встала какая-то преграда. "Принимают за подосланного, - подумал Дремин. - Неужели и Ваня и Николай могли настолько перемениться, что подумали обо мне такое? Впрочем, возможно, не все благополучно и в их среде. Сторож сказал о ком-то из них, кажется о Корже, что с фравой он в особых отношениях…"
- Так неожиданно все это, - сказал Николай. - Не чаял, что снова встретиться доведется.
- Мы расстались в Борисполе, - напомнил Кузенко. - Но куда же ты делся? Говорили, сбежал…
- Сбежать из концлагеря? Это не так-то просто, - усмехнулся Дремин.