Дороги, которые мы не выбираем
Нам кажется, что дороги в жизни выбираем мы сами. Бывает и наоборот: они выбирают нас. А вот дороги на земле мы не выбираем – это точно. И если из пункта "А" нам надо в пункт "Б", то мы едем именно по той дороге, которая между ними.
Знаю одну тетеньку в Москве, по которой Книга рекордов Гиннесса плачет, – три года бьется тетенька за установку на своей улице светофора: все магазины, в которые она ходит в день по два раза, на другой стороне улицы расположены. И перейти ее по "зебре" – все равно что под пулеметным огнем в атаку броситься: то ли останешься жив, то ли нет. Приходила она ко мне в редакцию с кипой бумаг килограмма на два: письма, ответы, решения, резолюции, отказы, экспертизы…
Надо бы съездить на ту ее улицу – интересно, светофор все же поставили? Тетенька жива?..
А действительно – куда обращаться, как действовать, если гражданин или граждане считают, что в "организации дорожного движения" на их улице что-то не так? И вообще: кто этим занимается?
Закон Российской Федерации "О безопасности дорожного движения" своими статьями 12 и 21 устанавливает, что знаки, светофоры, переходы, разметка, качество асфальта, открытые люки, ямы, выбоины – все, чем оформляется дорога, находится в ведении ее владельца. Он за все отвечает, к нему идут с предложениями что-то изменить, на него подают в суд.
Причем ничто на дороге не может быть сделано "в ущерб уровню безопасности дорожного движения" на ней – это приоритет.
В России имеются три вида собственности на дороги: первый – дороги общего пользования. Они являются либо федеральной собственностью, либо собственностью субъекта федерации (республики, края, области, региона).
Второй вид собственности – ведомственные дороги и третий – частные. Ведомственные дороги – подъезды к государственным, акционерным предприятиям, дороги на их территории. Частные – дорожная инфраструктура вокруг и внутри частных предприятий на арендованной ими земле.
Найти хозяина дороги бывает непросто – в разных городах и регионах России собственники дорог могут входить в разные подразделения, но начинать их поиск все равно нужно с администрации города, области. В столице с этим проще – все вопросы решает единый Центр организации дорожного движения правительства Москвы. Министерство внутренних дел пытается подвигнуть регионы на создание у себя таких же единых структур, но… дело пока продвигается слабо.
Так, собственника, предположим, вы нашли. И предъявляете ему свои претензии, предложения. Какими законами, документами этот собственник должен руководствоваться для того, чтобы принять их или отклонить? Какую ответственность он несет за нарушение законов?
Все, к чему приложилась на дороге рука человека, регламентировано, строго расписано ГОСТами – государственными стандартами. Расписано не только оформление дороги, не только качество ее покрытия, но и ее "скользкость" – коэффициент сцепления с покрытием, не только допустимые размеры ям на ней (длина, ширина, глубина), но даже и сроки их "устранения" в зависимости от категории дороги.
Категорий таких три: "А" – дороги с интенсивностью движения более 3000 автомашин в сутки; "Б" – от 1 тысячи до 3 тысяч машин в сутки; "В" – менее 1 тысячи машин в сутки. Оказывается, согласно этим требованиям государственного стандарта, "предельные размеры отдельных просадок, выбоин и т. п. не должны превышать по длине 15 см, ширине – 60 см и глубине – 5 см". И устраняться они должны на дорогах категории "А" за срок не более 5 суток, "Б" – 7 суток, "В" – 10 суток.
Да что там выбоины – "скользкость" после снегопада на дорогах должна быть ликвидирована не дольше чем через 4–5 часов(!) после ее появления!
А для пешеходов – на тротуарах и переходах – так вообще на это дело государственным законом дается всего 1–2 часа!!
Есть и еще открытия: крышки канализационных люков не должны торчать над асфальтом более чем на 2 см. А рельсы трамвая или поезда не имеют права выступать над "покрытием" более чем на 2 см, а утопать – более чем на 3 см.
В общем, интереснейшее это дело – чтение ГОСТов.
Если вы пришли с просьбой, требованием оборудовать пешеходный переход (подземный, наземный, надземный), то имейте в виду, что для количества людей, переходящих железнодорожные пути, улицу, шоссе в единицу времени, тоже есть нормы. А есть еще и стоимость всего того, чем обустроена дорога. Вот в нее-то и упираются многие благие намерения.
Скажем, простенький дорожный знак стоит 700–800 рублей. Самый современный, вспыхивающий светоотражением даже от карманного фонарика, – 1700 руб. А установить тот же знак на дороге – стойки, основа, работа – один только знак потянет в среднем на 2500 рублей.
Установить два светофора на улице для перехода людей стоит на круг около 400 тысяч рублей, построить подземный переход – миллионы.
Так, популярный ныне в городах "лежачий полицейский", называемый официально "искусственная неровность", стоит от 80 до 200 долларов за метр длины, плюс – два знака с двух сторон, обязательно о нем предупреждающих, и получается в среднем 2 тысячи "зеленых" за одного "полицейского". "Дядя Вася" на катке-асфальтоукладчике может, конечно, и всего за тысчонку "деревянных" такого "полицейского" сотворить, что лететь с него вверх тормашками придется далеко и долго, но и отвечать потом умельцам за самодеятельность придется тоже.
Единственной силой, способной влиять на владельцев дорог, является ГАИ – ГИБДД, которая производит и анализ очагов аварийности, и предъявляет требования к правильному обустройству дорог для повышения их безопасности. Кстати, в обязанности каждого сотрудника ДПС при заступлении на дежурство входит проверка всей дорожной атрибутики своего участка, правильности ее установки, работы и т. п. Да и обращаться гражданам со своими требованиями или предложениями в этой сфере можно и к ним.
Случаев воздействия граждан на дорожную инфраструктуру ни мною, ни моими друзьями-знакомыми – "источниками" не зафиксировано – безнадежное это дело. Единственное, что сдвинулось в этой области с мертвой точки, – несколько судов за много-много лет наказали материально единицы дорожных начальников за яму, открытый люк, оставленную без обозначения дорожную технику. Сейчас, после введения "автогражданки", такая практика должна окрепнуть, поскольку иски к владельцам дорог будут предъявлять уже не пострадавшие граждане, а страховые компании, у которых возможностей гораздо больше.
А в заключение этой грустной темы вспомню, как недавно съездил я в Тольятти и обратно по дороге с гордым индексом М-7, Москва – Челябинск. Ладно покрытие – выбоины, колейность, грязь. Ладно – отбойники там, не говоря уж о разделении потоков машин и прочей буржуазной мишуры. Ну ладно – ширина, два ряда в одном направлении и прочие излишества. Но хоть разметку, разметочку, одну всего разметулечку бы сделали!! Осевую или линию справа, отделяющую от обочины, нанесли. Что, краски жалко? Или кисточек нет? Ведь в сантиметрах всего друг от друга проносятся встречные махины, обочины от асфальта не отличишь, а на обочине – тоже смерть! Ребята, ведь это же дорога-убийца! А сколько таких по России!..
Гитлер, черт возьми, к власти пришел – дороги по всей Германии начал строить. До сих пор по ним ездят.
Друг мой, Витька
ПАМЯТИ ДРУГА ПОСВЯЩАЕТСЯ
Это был типично французский тип мужчины-мальчика: худощавый, с жесткими, чуть вьющимися темными волосами с проседью, тонкими чертами лица, и я частенько даже ревновал его к Маше: приглядывался, прислушивался к их лицам и интонациям – нет ли в них того, чего мне следует опасаться?
И немудрено: на моих глазах он, Витька, увел у нашего общего знакомого девочку – классную деваху с карими глазами, ногами газели, а главное при всем при этом – с интеллектом в лице и в мозгах. Увел, не постеснявшись. Как же мне не быть в опасении?
Нет, ничего такого я, как ни старался, заметить не смог. Витька мою жену обожал, судя по всему, платонически – не считайте меня за дурака. Частенько он заезжал к нам, на Горького, в две крохотные смежные комнатенки, которые мы там снимали, сидел, пил чай, мог рвануть рюмочку чего-нибудь вкусного (но не водки), сопел в свойственной ему манере, а потом уезжал. А нам с Машкой как-то оставалось после него – хорошо!
Он никогда не был в тягость, каким бы неожиданным не был его визит. Наоборот: мы с Машей радостно охали при виде его во входных дверях, метали все, что было, на стол и охотно усаживались за него сами – слушать Витьку и говорить с ним.
Сознаюсь, что кроме его потрясающей ауры нас подогревало еще и то, что Витька никогда не заявлялся пустым – всегда с подарками. Мы знали, что он человек не бедный: тогда он работал заместителем начальника отдела сбыта Автомобильного завода имени Ленинского комсомола – того завода, который делал "Москвичи". Естественно, что ходоки со всего Союза обивали пороги его кабинета, естественно, что у Витьки водились деньги. Я помню, мы даже приезжали к нему на квартиру в подмосковную Щербинку с ночевкой для того, чтобы по редчайшему в те времена видику, который у него, естественно, был, посмотреть еще более редчайшую и вообще запрещенную в те времена порнуху.
Витьку другом я не считал. Точнее говоря, я об этом вообще не думал: встречаемся и встречаемся, тянет нас друг к другу и тянет. Его образ жизни, его доходы, его автомобиль казались мне тогда недосягаемыми: ездил Витька на "старом" – это теперь на старом! – "Москвиче-2140" цвета "металлик" – "снежная королева". Двигатель у него был какой-то специальный, чумовой, форсированный, заводился в любой мороз, обивка салона – велюровая, что приравнивалось по тем временам к диссидентству, вместо ручек стеклоподъемников – кнопки электропуска, а под сиденьем – мы это знали – у него всегда лежал пистолет.
О пистолете позже, а сейчас о том, что позволяет мне назвать его сегодня моим лучшим другом, – о его человечности и доброте. Я ощущал их всегда. Однажды вечером Витька заявился, когда Маша уже родила нашего первенца Мишку. Только-только из роддома. Он поставил на стол затертую и какую-то замызганную бутылку сумасшедшего французского коньяка и сказал:
– Пусть первый алкоголь, который впитает с твоим молоком твой сын, будет самым лучшим в мире. И пусть в его длинной и красивой жизни не будет напитков хуже.
Кормящая Маша, естественно, не пила. Но тогда – выпила. Две крошечные рюмки Витькиного сумасшедшего коньяка.
Затертой и замызганной эта бутылка была потому, что Витька возил ее в багажнике своего автомобиля года полтора, не находя достойного повода, для того чтобы тот божественный напиток откупорить. Надо ли говорить, что такое был тот коньяк на нашем столе, когда в те времена мы по талонам, давясь в часовых очередях, брали обыкновенную "Московскую"?
Я тогда уже работал в "Комсомолке", и Витька читал мои статьи регулярно.
Очень редко он звонил и говорил какие-то слова о них. Но зато он был единственным, кто хоть иногда звонил, я его любил и за это. Но, к сожалению, своей любви тогда не осознавал.
Первый наш сын – Мишка родился 9 октября, в день рождения моей мамы и Маши. Никто, естественно, ничего не подгадывал – за нас всех распорядился Господь.
В тот день, в тот час я играл с товарищами в футбол в Лужниках – хорошо было! Прохладно, азартно, по-моему, мы выигрывали, и мне было очень хорошо в день рождения двух самых близких мне людей – мамы и любимой. Мы ведь тогда не были расписаны, жили, что называется, в гражданском браке.
Отыграв и отпотев со сладкой истомой во всех без исключения членах, я сел в машину и рванул в роддом, к жене: понятно, что, отвезя ее рожать, я посещал ее каждый день.
Каково же было мое удивление, когда из окна высунулись ее подружки и сообщили мне, что "муж уже приезжал и привез ей огромный букет роз. Его по местным правилам нельзя было передать через приемную, и потому мы спустили веревку и подняли его в окно".
Да, когда я сегодня смотрю на своего старшего сына (вообще-то, среднего, потому что в первом браке у меня тоже сын – Костя), то всегда вспоминаю Витьку – он был первым.
Мало того, недели через две после рождения Миши, он приехал к нам, привез классную гэдээровскую коляску на мягком ходу и заявил торжественно: "Я обещаю, что отныне все колеса вашего сына – мои проблемы". Не скрою, мне очень понравилось это заявление.
В третий раз Витька меня потряс тем, что, когда я вернулся из какой-то редакционной командировки, Маша, живущая с сыном на даче, рассказала мне, что за эту неделю пару раз появлялся Витька на своем "серебристом чудовище". Он зашел в калитку, выгрузил из багажника какие-то продукты, принес два ведра воды, спросил о проблемах и уехал.
Два ведра воды! Те, кто знал Витьку, понимали, что эти два ведра для него – подвиг. Тут самая пора настала рассказать о том, что мой друг Витька был болен. Неизлечимо. Он был просто обречен. Диагноз – рассеянный склероз. Знал ли он сам об этом, я не знаю. Я тогда не знал. Нести что-то весом более пяти килограммов для него было невозможно. А тут – два ведра!.. Самое потрясающее, что я его об этом не просил, я просто сказал, что уезжаю в командировку. Это он уже сам вычислил, что Маша остается с ребенком одна, на даче, и, может быть, ей потребуется помощь. У вас есть такие друзья?
Дальше – больше. Мне предстояла командировка в самый бандитский регион Союза – в киевское предместье Боярку по письму в редакцию об убийстве молодого парня за то, что тот отказывался пить спирт с коллегами по работе. Когда Витька узнал об этом, заявил безапелляционно: "Я поеду с тобой. У меня машина и пистолет".
Почему-то я не мог сказать тогда Маше, что в Боярку мы едем вдвоем. А, вспомнил: Витька взял с собой девочку, и мне казалось, что ее присутствие кладет тень и на меня. Я взял билет на поезд Москва – Киев, показал его Маше, она проводила меня на вокзал, к поезду, а потом я, когда она исчезла, из поезда этого вышел, нашел на стоянке "серебристое чудовище" Виктора, сел в него, и мы втроем рванули на колесах в Киев.
С тех пор прошло много лет, и никто и ничто не сможет заставить меня забыть те поздние морозные боярские вечера, когда я, один как перст, стоял на остановке автобуса, а кодла молодых ребят, по домам которых я только что прошел, расследуя убийство их товарища, пульсировала и клокотала буквально в 20 метрах от меня, выслеживая, сопровождая от дома к дому, но не рискуя зацепить как следует: побить, убить, все-таки – корреспондент, все-таки – из Москвы, из "Комсомольской правды".
Они пока думали, а я стоял один на остановке, мерз – было около минус двадцати, они потихоньку приближались, смелели при виде одинокой фигуры под фонарем…
И вдруг издалека послышался, нарастая, рев форсированного мотора, заполыхали по горизонтам галогенные фары, и в начале улицы появилось "серебристое чудовище" моего друга Витьки, а я знал, что под его сиденьем всегда лежит пистолет! Как же я торжествовал тогда!!
Видно было всем нам, как он идет по снегу и льду в спортивном режиме, с заносом, ясно было, что своими мощными, нездешними фарами он кого-то ищет, и, когда он останавливался подле меня, когда его правая дверца шикарно распахивалась – какое же торжествующее чувство меня охватывало, с каким же наслаждением садился я в его московское комфортабельное и расслабляющее тепло и смотрел в чуть усталое лицо своего друга Витьки. "Ну как? Все нормально?" – спрашивал он меня.
Потом по этой командировке у меня в "Комсомолке" вышла статья, и я молчаливо посвятил ее Витьке.
Женщин у него было много, и всех их он называл одним и тем же словом: человечек. "Понимаешь, – говорит, – такой человечек замечательный. Сидим в машине, а она мою коленку гладит и шепчет: "Виктор Евгеньевич, я вас еще в школе полюбила – вы были в десятом, а я во втором!""
"Ты знаешь, человечек мне попался потрясающий, я думаю: поцеловать не поцеловать, не дай бог спугну, все-таки первый раз встречаемся. А она в халатике ходит по всей квартире, и вдруг пола этого халата распахивается, и я вижу, что под ним – ничего! Тут уж я принял единственно верное решение…"
Он был женат, но жена, узнав диагноз, его бросила. Да, может быть, она Витьку бы бросила и безо всякого диагноза – он был не прост. С ним было нелегко. А он ее продолжал любить больше всех тех "человечков" и часто потому нарывался на неприятности.
Однажды он застал у нее, то есть у себя, в своей бывшей квартире своего друга. Тот открыл дверь и предстал во всей своей расслабленной красе. Витька закипел, пытался что-то выяснить, пройти в квартиру, к жене, но не получилось: друг спустил его, немощного, с рассеянным склерозом, с лестницы. Я, вообще, удивлялся в то время, как он ходит: ноги он мог переставлять на лестнице или улице только руками, цепляя их за брючины. И вообще: не было для меня горше зрелища, чем идти за Витькой по лестнице вверх.
Витька с лестницы скатился, отлежался, оклемался и спустился к своему автомобилю, где под водительским сиденьем, как вы помните, всегда лежал пистолет. Системы пистолет был не русской, потому что служил Витька во Вьетнаме командиром автовзвода. Попал однажды под ракетный обстрел своих же, и осколок ракеты засел в его позвонке, сломав всю его жизнь.
А взял тогда, в тот вечер, Витька из-под сиденья не пистолет, а газовый баллончик, который тоже был в нашей стране в те времена редкостью и свидетельством принадлежности к высшему, неконтролируемому обществу. Взял его и поднялся опять на свой этаж к своей квартире. Позвонил еще раз. И еще раз вышел его вальяжный мощный друг – без опаски вышел, как хозяин и женщины и ситуации, а Витька – в морду ему из баллончика!
Вырубился тот, рухнул на пол. Тут уж Витька – Бог ему судья – ногами его обслужил и сковородкой, взятой из кухни, по голове добавил.
Жена, красивая, как для Витьки и положено, женщина, сжав лицо руками, не проронила ни звука, только стояла и смотрела на схватку самцов, как и подобает породистой самке.
Витька сделал свое дело и молча уехал. Приехал к нам и все рассказал. Мы его пожалели. Я знал, что он постоянно, но ненавязчиво для окружающих болеет. Но никогда не говорил с ним об этом – Витька появлялся, исчезал, принося в наш дом только радость. Но однажды, когда я был на работе, он позвонил мне из больницы, и голос его был панический:
– Юра, Юра! Ты можешь вот сейчас, немедленно, приехать?
– А что случилось, Вить?
– Ничего не могу объяснить – приезжай как можно быстрее!
Мы в редакциях шизиков навидались достаточно, нас ничем не проймешь, и людская боль лишь тогда хватает нас за сердце, когда она пробьется через мертвую журналистскую циничную "чешую" – его голос сразу ко мне пробился. Мгновенно я прыгнул за руль и рванул в больницу, которая, к счастью, была неподалеку, на развилке Ленинградского и Волоколамского шоссе. Сейчас я знаю, что это за больница. А тогда не знал… Влетел на его этаж, в его палату, и Витька, в таком дурацком для него, аристократа, больничном халате сунул мне в руки видак:
– Быстро уезжай – чтобы тебя никто не видел!