18. Уроки Мошонки
Я встаю с дивана, в комнате холодно, гуляет сквозняк. Плохо спал, все время просыпался, ага, так и есть. Но я не могу пойти спать в спальню, потому что моя Джинти со мной не разговаривает. Точняк, не могу. Поэтому я захлопываю дверь спальни, даже не заглядывая в нее. Оттуда не слышно никаких звуков, только долетает отвратительный запах.
Этот холод словно рубашка на спине; холодная белая рубашка, которую ты никак не можешь снять, никто не может. Я помню, как-то раз, совсем мальчишкой, я упал в воду в порту Ньюхейвена. Мой папа, настоящий папа Генри, спустился по железной лестнице, схватил меня и вытащил на берег, иначе бы я утонул. Я все никак не мог снять с себя эту ледяную рубашку. Моя мама, которая еще не была тогда такой толстой, расстегивала пуговицы, а я кричал, чтобы она поторопилась, точняк, кричал. Было так холодно. Прямо как сейчас, да, как сейчас. Ага. Ноги у меня не замерзли, это точно, ноги меня не беспокоят, но вот спина и руки…
Я переворачиваю диванные подушки и нахожу монеты в один фунт, пятьдесят пенсов, пять пенсов и несколько медяков! Я знаю, куда я теперь отправляюсь! Это точно, я знаю, знаю.
Я иду в "Кэмпбеллс", чтобы согреться. Все лучше, чем этот ваш "Паб без названия"! Здесь можно четко погреться, точняк, ага, четко можно погреться. На столе лежит открытая газета, "Скотсмен", это для богатеньких, в нем все статьи про эту Мошонку. Ага.
Можно смело утверждать, что жизнь после Мошонки никогда не будет прежней. Уроки Мошонки в очередной раз доказали, что Шотландия - один из мировых центров и от нас ждут соответствующей реакции на природный катаклизм подобного рода как от составной части сильной, свободной Великобритании, страны с мощным военным присутствием, призванной помогать нашим американским союзникам в их самоотверженной борьбе за мир во всем мире.
Вот уж правда, точняк, чистая правда. Жизнь никогда не будет прежней. Это не кокаин виноват, не один из Баркси, и даже не все они там, в "Пабе без названия", это все Мошонка, все из-за него!
О боже. О боже.
Я замечаю Мориса, отца Джинти, он входит, и, как только он облокачивается на барную стойку, я отворачиваюсь. На нем франтоватая желтая флисовая ветровка. В ней он похож на гигантскую желтую канарейку, которая залетела в паб и села на барную стойку, словно на жердочку. Но он уже заметил меня. О боже, заметил, точняк заметил.
- Джонти!
Поэтому мне ничего не остается, как оставить газету, взять пинту и отправиться к нему.
- Мо. Классная у тебя ветровка, Морис, такая канареечно-желтая, точняк. На вид очень удобная, ага, точняк, Морис. Канареечно-желтая ветровка. Ага. Канареечно-желтая.
Морис берет рукав своей ветровки двумя пальцами, словно пробует качество ткани.
- Такая ветровка на каждом углу не валяется, Джонти.
- Да, в ней тебя точно не собьют темным утром, - говорит бармен.
Вдруг Морис меняется в лице, как будто он все неправильно понял, и так, знаете, весь напрягается, но затем улыбается и говорит:
- Нет, вот уж чему не бывать! - Затем он поворачивается ко мне. - Эй, Джонти! В такой ветровке меня не собьют, пока я перехожу дорогу!
Я покатываюсь со смеху:
- Нет, не собьют, это точно, точняк, точняк, точняк, в такой ветровке тебя не собьют! Не собьют, Морис, это точно, да, точно.
А потом за другим концом барной стойки парень, который выглядит немного подвыпивши, берет и говорит:
- Да, если только это не расправа на месте за преступления против хорошего вкуса.
Морис так сильно вцепляется руками в барную стойку, что костяшки его пальцев становятся совсем белыми.
- Эти невежды всегда только и делают, что завидуют, ты заметил, Джонти? Заметил?
А парень в другом конце стойки улыбается, как будто ему и дела нет.
- Ага, ты только не ведись, Морис, не ведись, точняк, точняк. Не надо. Это ловушка.
Слава богу, что парень отвернулся к своему другу и Морис спускает это ему с рук.
- Я не хочу опять в тюрягу, Джонти, возраст уже не тот. - И его лицо, всего минуту назад такое веселое, становится совсем несчастным. - Не мальчик я уже, Джонти. Нельзя мне больше время в тюрьме терять. - И он оборачивается и смотрит в сторону того парня, который теперь разговаривает со своим приятелем, пареньком помоложе. - И уж точно не из-за таких завистливых ублюдков!
- Зависть, Морис.
- Ага, сидят в толчках и нюхают эту свою фигню, - Морис шмыгает носом, словно занюхивает, и у меня внутри все съеживается, потому что я вспоминаю о Джинти, - а на шотландских курильщиков это право не распространяется! Нет, мы должны выходить на улицу в дождь, пока эти наркоманы, завистливые ублюдки, могут сколько угодно нарушать закон прямо в туалетах!
- Точняк, точняк, это все зависть, - говорю я, - потому что это отличная красивая ветровка, Морис. Теплая и все такое, готов поспорить!
- Не то слово, Джонти! - говорит снова повеселевший Морис. - Я вчера был на улице, когда этот ураган, эта, сука, Мошонка, или как там, в общем, когда этот ураган бесновался на Горджи-роуд, и я ничего не почувствовал! Ни черта!
- Да ладно? Готов поспорить, что так и было! Клевая ветровка, ничего не скажешь! Выстояла против Мошонки и поставила ее на место! По-другому и быть не могло!
- Точно, Джонти, - смеется Морис. - Одна только с ней беда, - говорит он, обмакивая манжету в пинту "Теннентс" и пытаясь соскрести пятно на рукаве, - пачкается уж очень легко. Вот здесь какой-то коричневый соус, который вытек из моего ролла с беконом в кафе. Сам виноват, - пожимает он плечами, - слишком уж много трескаю.
- Слишком много.
- Ага, слишком, Джонти, за обе щеки, - произносит он, опять погрустнев.
- Конечно, за обе щеки, Морис, потому что ничто не сравнится с коричневым соусом на ролле с беконом, точняк, точняк, точняк, коричневый соус, да, ролл с беконом, ага.
- Ну, у тебя для всего этого есть моя малышка Джинти. Малышка Джинти всегда отлично готовила роллы с беконом, нужно отдать ей должное. И квадратную колбасу тоже! В Англии такой нет! Совсем!
- В Англии нет квадратной колбасы?
- Хер там, а не колбаса! Я везде успел поработать, по всей Англии, Джонти, - Кембридж, Донкастер, Лютон, - и везде я заказывал полный английский завтрак. Никто даже не слышал о квадратной колбасе. Значит, пойди, мать твою, и почитай, каждый раз повторял я хозяйкам в гостиницах, почитай про чертову квадратную колбасу! Она идеально подходит к роллам!
- Точняк, идеально!
- То ли дело моя Джинти - один ролл с беконом, один с яйцом, и все это на кусочке квадратной колбасы, да, Джонти! Как мать научила!
- Точняк, еще бы!
Морис делает глоток лагера.
- Как у нее, кстати, дела? У Джинти? Что-то не видно ее в последнее время. Небось бабок срубила!
Ох, нет, как только он спрашивает, у меня начинает болеть в груди.
- Да ну, нет, все потихоньку, точняк, потихоньку дела, - говорю я ему, но мне совсем не хочется слушать рассказы Мориса о его умершей жене, маме Джинти.
- Она совсем как ее мать, - говорит Морис, совсем уже окосевший, кажется, сейчас расплачется.
- Точняк, да, совсем…
- Совсем как мать и в то же время другая, если ты понимаешь, о чем я.
- Конечно… ага… ага… ага…
- Ее мать была прекрасной женщиной. И дня не проходит, чтобы я о ней не вспомнил.
Да, от воспоминаний становится грустно, но мне и своих грустных воспоминаний хватает, поэтому я допиваю пиво и ухожу, да, так и есть. Говорю Мо, что мне пора. Но канареечно-желтая ветровка отличная, как ни крути.
19. Встреча сексуально озабоченных
Мы сидим в сраной, сука, комнатке с легким запахом тошниловки; похоже, вчера здесь была свадьба. Стулья расставлены полукругом, и в центре сидит какой-то придурок, который представился Гленом. Нас около двадцати человек, и из них, наверное, пятнадцать - парни. Не разгуляешься, еба! Но в городе новый шериф - и это я, поэтому все смотрят только на меня, особенно этот придурок Глен. Толстомордый засранец с русой челкой и проникновенным взглядом, какой бывает у некоторых американцев умоляющий такой взгляд. И вот я встаю так, чтобы пташки могли рассмотреть очертания Верного Друга (он всегда в состоянии полубоевой готовности под плотными нейлоновыми трениками) и выдаю как есть, с улыбкой в духе "я-только-что-упал-в-бочку-с-мохнатками" во все табло:
- Меня зовут Терри, и я сексуально озабоченный.
Все начинают осыпать меня своими радушными приветствиями: "Привет, Терри! Здравствуй, Терри…" - и все такое. Я сразу замечаю одну маленькую пташку - ее хлебом не корми, дай лысого за щеку заложить! Миниатюрная темноволосая штучка с тонкими, плотными губками и блеском ебливой сучки в глазах. Она садится нога на ногу и своими ходулями в колготках, нагло так, слегка сжимает себе киску. Просто чтобы та проснулась и знала, что сегодня в меню - слоноподобный хот-дог! Ебать, я уже чувствую, как Верный Друг сантиметр за сантиметром ползет вперед. Годная тёла!
Пока я сажусь, придурок Глен смотрит на меня весь такой недовольный, но мне похуй, я свою речь произнес, да еще и хозяйством похвастался. Теперь можно расслабиться и смотреть, какая рыбка клюнет и какую получится вытащить. Я сел и положил правую ногу на стул перед собой, чтобы на бедре под штаниной хорошо просматривался Верный Друг. Но этот парнишка Глен и слышать ни о чем таком не хочет.
- Возможно, Терри, ты хотел бы рассказать нам о том, зачем ты здесь?
Я слегка пожимаю плечами:
- Глубоко копаешь. А зачем все мы здесь, приятель? Я вот пришел на эту встречу потому, что люблю трахаться. Хотел встретить близких по духу людей. Внести разнообра…
- Мне кажется, ты не понимаешь, в чем смысл этой группы, - выпаливает Глен, морща физиономию; слышны недовольные возгласы.
Но я-то, сука, прекрасно знаю, в чем смысл, потому что я следил за реакцией пташек; у большинства из них опущенные вниз губы, словно они жертвы инсульта, но только не у той малышки, которая заценила мое хозяйство, она определенно скоро сломается! И домой я пойду уже с ней! Железно!
А этот придурок Глен продолжает жестить:
- …люди в этой группе погубили свою жизнь пристрастием к сексу и неадекватной реакцией на чувства. - Он озирается в поисках поддержки.
Встает какой-то жирный ублюдок:
- Меня зовут Грант, и я остаюсь трезвым уже восемь лет…
- Очень хорошо, Грант, - говорит Глен, и остальные снова заводят свою шарманку: "Какой ты молодец, приятель!" - и так далее.
Я совсем не догоняю.
- Подожди, когда ты говоришь, что остаешься трезвым, то имеешь в виду, что не трахался восемь лет? Потому что, если бы я не трахался восемь лет, я не был бы трезвым, я бы, сука, ушел в запой!
Несколько человек после этого ахают, кто-то качает головой, но малышка, на которую у меня виды, только прикрывает рот рукой, чтобы сдержать смешок. А жирный придурок, этот Грант, едва не плачет:
- Моя озабоченность стоила мне разбитой жизни, семьи, моих красивых дочерей и любви невероятной…
Я обрываю его на полуслове.
- Чувак, поверь мне, я уже встречал таких, как ты. Не хочу показаться невежливым, но ты все-таки парень видный… только в плохом смысле слова, сечешь? И вот ты начинаешь себя жалеть, а пташки этого не любят, - говорю я и поворачиваюсь к тёлам за поддержкой. Феминизм в действии!
- Нет… ты не понимаешь… это мой выбор - быть трезвым…
Все, пора залить глаза нахрен.
- Ты имеешь в виду, что ни разу больше не трахался?
Встревает дружище Глен:
- Терри, мне кажется, ты в корне неверно понимаешь, для чего нужна эта группа. Мы собираемся здесь для того, чтобы говорить о тех страшных потерях, которые мы понесли из-за нашей зависимости. Наверняка ты знаешь, что такое разрушенный брак, дети, живущие отдельно от родителей, поломанные отношения…
Да уж, призадумаешься. Перед глазами мелькает море лиц, детей, пташек, но еще больше - кисок. Бритые лобки, бразильянки, рыжие и блондинки - скоро все они тонут в пульсирующем лесу из черных кустиков; кажется, я снова окунаюсь в чертовы восьмидесятые.
- Да… все это было. Признаю, в этом нет ничего хорошего, это неправильно, да к тому же приходится теперь помогать этим засранцам. Но для вас, чуваки, и стакан всегда наполовину пуст. Я оттрахал целую кучу клевых тёл с первоклассными мохнатками, - объясняю я, - да, несколько раз я как следует вляпался, что было, то было, но я ни о чем не жалею! Я снял больше двух десятков порнофильмов!
Придурок Глен видит, к чему я клоню, и пытается сменить тему:
- Послушай, эта группа нужна для того, чтобы научиться жить с нашей зависимостью, а не прославлять ее.
Одна пташка - на вид чертовски нахальная, но я бы все равно вдул ей разок - поворачивается и говорит:
- Типичный механизм самозащиты от болезненной зависимости - не думать об утратах, о боли и разбитых сердцах!
- Называй это как хочешь, но как говорят наши братья-итальянцы: шпили-вили - не для грустных!
Что ж, кого-то мне все-таки удалось рассмешить, но затем опять начинается скука смертная, и мне приходится слушать, пока эти придурки расписывают, как секс разрушил их жизнь. Нахуй это все: стоит только выбросить еблю и выпивку из уравнения, и останется квадратный корень из круглого нихера! А единственный корень, который меня интересует, - это приятно набухающий Верный Друг. Тише, мальчик…
Эта малышка с вороными волосами, эта конченая грязнуля, берет и медленно так мне подмигивает. Вот пизда! Я тут же посылаю ей в ответ свое "я в теме"! Ах ты, с волосами, черными как смоль, ты получишь, блядь, мозоль! Железно!
Разумеется, как только наступает перерыв, мы пулей вылетаем из дверей, запрыгиваем в кэб и несемся прямиком, сука, к Пентландским холмам. Я заруливаю в одно укромное местечко, и мы уже на заднем сиденье, я барабаню руками по крыше кэба и смачно так долблю!
Мы кончаем так, как будто у нас за спиной уже стоит испанская инквизиция и это наш последний в жизни заезд, а потом садимся на заднее сиденье, чтобы немного отдышаться. Мне приходит в голову, что нужно, наверное, узнать имя этой тёлы. Ненавижу, когда какую-нибудь пташку трахают, а потом забывают спросить ее имя и, что куда важнее, назвать ей свое. Просто чтобы она могла рассказать обо мне своим подружкам.
- Я Терри, кстати.
- Я слышала, как ты представился на встрече.
- Точно… а ты…
Тут я понимаю, что она расстроена и чуть не плачет. Должно быть, чувство вины и сожаления навалились на нее несколько раньше времени.
- Я никто… или, по крайней мере, должна сохранять анонимность!
- В чем дело?
Теперь она уже заливается слезами и говорит:
- Я опять это сделала! Опять сорвалась, сука! Мне нужно позвонить моему спонсору…
Пташка разозлилась не на шутку: то еще лицо состроила! В таких ситуёвинах я всегда стараюсь их успокоить.
- Ладно, куколка, я отвезу тебя домой. Где ты обитаешь?
- Саутсайд, - бросает она мне, отвернувшись от телефона, а затем снова начинает говорить в трубку; я завожу двигатель, но микрофон у меня включен, поэтому я слышу каждое ее слово. - Керри, это Лоррейн…
Хоть имя узнал.
- …у меня неприятности, этот таксист… у него был огромный член… - (Я вижу, как она смотрит на меня, но сам не отрываю глаз от дороги. Вот это охуенный бальзам для моего самолюбия!) - Это случилось на встрече… Да, очень большой член… Я уже близко к тебе… - Она стучит по стеклу. - Поверни направо на Ранкейллор-стрит!
Матерь Божья, это же практически за углом от моего дома! Я поворачиваю и паркуюсь. Другая пташка, немного постарше, стоит и ждет на ступеньках. Она смотрит на меня, пока я выхожу из кэба, затем ее взгляд опускается на нижний этаж к очертаниям моего Верного Друга, который снова приведен в полубоевую готовность.
- Привет. Я Керри. Значит, ты тоже был на встрече?
- Очень приятно, Керри. Я Терри… Терри и Керри, - шучу я, но у тёлы на табло остается все то же серьезное выражение. Поэтому говорю: - Да, я тоже там был.
Ее глаза превращаются в две щелки, и она поворачивается к этой Лоррейн:
- Значит, Терри тоже уязвим…
Темноволосая пташка Лоррейн смотрит на меня, совсем запутавшись, потом снова на Керри.
Керри поворачивается ко мне, голова у нее словно на шарнирах.
- Тебе не стоит оставаться одному, Терри. - Затем она снова обращается к Лоррейн: - Вы, двое, поднимайтесь, выпьем немного кофе. Нам нужно во всем разобраться.
И мы, сука, еще как во всем разобрались! Всю ночь объезжал эту парочку! Жаль, там не было Больного, ходил бы вокруг со своей камерой и снимал все это! Бедняжка Лоррейн была не в восторге, когда за утренним кофе с тостом я попросил у нее свои десять фунтов.
- Все по счетчику, можешь проверить. В нашем деле есть одна старая поговорка: камера может врать, но счетчик, сука, никогда!
- Но…
- Прости, цыпочка, но я никому не делаю поблажек - это мой хлеб.
Я получил свое и оставил их вдвоем. Проверил пропущенные звонки и почту на еблофоне. Их целая пачка, и все от пташек. Намечается плотный график!
Телефон снова звонит, и я поднимаю трубку, потому что это Джейсон.
- Терри. Как оно?
- Хорошо, Джейс. Хорошо, дружище. Наслаждаюсь своей работой в такси, а все остальное, знаешь, потихоньку. Послушай, хочу, чтобы ты взглянул на кое-какие документы, юридические, понимаешь, о чем я?
- Я специализируюсь на недвижимости, Терри, но только я помогаю людям покупать дома, а не защищаю тех, кто в них вламывается.
- Эй! Да я ни разу не вломился ни в чей дом за все эти годы!
- Приятно это слышать. В общем, я скоро приезжаю. Есть кое-какие новости. Я только что обручился с Ванессой. Наверное, дождусь следующего года, когда она закончит аспирантуру, прежде чем расписываться.
- Мои поздравления, приятель. Она отличная девчонка. - Я уже собирался сказать "годная тёла", но вспомнил, что это мой сын и нужно сделать над собой усилие.
Мы еще немного болтаем, а затем я отправляюсь в бар "Сазерн" вместе с Расселом Порноутом, моим ноутом, за бесплатным вай-фаем. Я захожу в интернет и начинаю искать дорогие сорта виски. У меня глаза лезут на лоб.
"Тринити", купажированный виски из редких сортов солода, отдельные из которых выдерживались на винокурне более ста пятидесяти лет, производится компанией "Боукаллен" в Гленкарроке, графство Инвернесс, и пользуется большой популярностью среди серьезных коллекционеров. Первая бутылка была приобретена через посредника анонимным покупателем из Америки, о котором сказано только, что это "заметная личность", в то время как вторую бутылку купил лорд Фишер из Кэмпси. Третья бутылка выставлена на всеобщее обозрение в музее винокурни в Гленкарроке и, как отдельно подчеркивается, не предназначена для продажи.
Так вот зачем Ронни здесь оказался; у него уже есть одна из трех уникальных винтажных бутылок "Боукаллена", и теперь этот тупой придурок решил заплатить еще двести тысяч долларов за оставшиеся две! А может, и больше чем двести. Полезная информация!