Мы искупались, позагорали. Поговорили про школу, погоду, про то, что вода сразу, когда в неё заходишь, кажется холодной, а потом ничего.
Потом мы стояли на берегу, чтобы обсохнуть.
На песке лежало полосатое – синее с белым – полотенце, которое Кира принесла с собой и на котором загорала. Кира стояла лицом к солнцу, подставляя под его лучи мокрый, из тонкой материи, прилипший к телу, купальник. Причёска, как у Мирей Матье. Вообще – она симпатичная.
Я стоял чуть поодаль. Тоже сушился. Думал, что, наверное, можно было бы подойти к девушке и… Я же очень её нравлюсь… А пацаны рассказывали, как это делается. И – как это хорошо…
Но впереди был экзамен. У меня, как говорилось в книжках, из-за этого мозги могли дать осечку. От онанизма мальчики слепнут. А от ранних половых связей – становятся дебилами.
Нет, конечно, не это меня сдерживало. Это я пытался найти причину, по которой я не могу просто взять и подойти к своей подружке. Я старался о ней, о главной причине, не думать.
Я же не любил Киру.
Нельзя к ней подходить. Нельзя обманывать.
Так мы и стояли. Среди зноя и густых прибрежных запахов травы, водорослей и кустарников. Сохли.
И тут я увидел, что Кира плачет. Тихо так, почти не заметно. Слёзы вытекали у неё из глаз, катились по щекам и падали в горячий песок. Горячие, наверное, слёзы.
Я… Что мне было делать? Я подошёл, да, обнял… Прижал её к себе… Стал какими-то словами успокаивать…
У меня – может кому-то это покажется странным – встал в трусах пенис. Жёстко и целеустремлённо. А трусы – семейные, просторные. Поэтому он в них встал совершенно свободно, почти без помех и через сатин уткнулся прямо Кире в живот. Чем меня смутил. Мы же с ним были не одни. И посторонний человек, девушка, могла заметить эти мои мальчишеские особенности. И, пожалуй, уже заметила. Может, ещё не успела? Она же плачет…
Продолжая обнимать Киру, я повернулся так, чтобы она не могла слышать внезапной агрессии молодого моего организма.
И вообще – у человека горе, а у меня тут такое в трусах…
Я обнимал Киру, вдыхал запах её волос и… она дотронулась до НЕГО… Вначале кончиками пальцев, через трусы, потом осторожно взяла в руку, чуть подержала, а потом сжала, будто поздоровалась…
Там, на песке, у речки, на полотенце всё случилось быстро, чуть ли не в беспамятстве, на автопилоте. Сами собой отлетели в сторону, уже почти высохшие, Кирины трусики. Я ткнулся в Киру несколько раз. У неё было очень мелко… Всё закончилось очень быстро.
И ещё я увидел, что мы оба в крови…
Мы потом сидели на полосатом полотенце и молчали. Кира мне казалась некрасивой, неинтересной. Я и так не испытывал к ней никаких чувств, а теперь даже возникло какое-то чувство неприязни. В сторону Киры даже не хотелось смотреть.
От моего поступка мне было неловко, даже противно. Случилось то, чего не должно было случиться, и во всём был виноват я. И только я.
Кира… любила… Да… она меня любила и поэтому ей можно было всё. Мне – нет.
И ничего тут уже не исправишь, назад не повернёшь…
Возвращались домой пешком. Велосипед я вёл в руках. Та же тропинка, цветущие вокруг кусты курошатника. Небо с весёлыми тёплыми облаками. "…Тот же лес, тот же воздух и та же вода, только…"… Мы почти не разговаривали. Или – опять про школу, экзамены. Про то, что вода в речке была тёплой.
Кира вечером уехала к себе в город на последнем автобусе. Я её проводил. И думал, что уже никогда мы не встретимся. Что она не будет писать мне писем. А я – просто её забуду. Забуду про всё, как будто ничего не было. Каких-то три минуты слабости с девчонкой на речке. Конечно, можно об этом забыть. Ничего не было!..
Ага!.. Что мы о себе знаем в четырнадцать лет… Я сначала эпизодически, потом всё чаще и чаще стал вспоминать Киру. Речку, её мокрый купальник, через который заметно проступали бугорки сосочков её маленьких грудок. Запах волос. И… те три минуты сумасшествия, которые случились там, на песке…
Эти воспоминания постепенно завладели всеми моими мыслями.
Я смирненько кушал супчик за столом с родителями, носил вёдра с водой к своим деревьям, ходил с друзьями в кино, которое по вечерам крутили в соседнем пионерлагере и всё время думал о ней, о Кире.
Вспоминал, как она до меня дотронулась, и мне хотелось влезть на крышу и спрыгнуть оттуда от невыносимого желания. А ещё больше мне хотелось… опять…
В то лето жизнь у меня протекала совсем по-взрослому. Воспитанием моим в основном занималась мама. Мама любила книги, очень им верила. А в наших советских книжках много писалось про то, что нужно, как можно больше, трудиться. Потому что труд сделал из обезьяны человека. Экзамены в школе я сдал на пятёрки. И следующим этапом в моём совершенствовании была работа на полях нашего родного совхоза. Умственный труд нужно чередовать с физическим. Это тоже было написано во всех умных книжках.
И мама на время летних каникул устроила меня на работу. Вообще, ко всему прочему, труд ещё и облагораживает человека. Вот сразу была обезьяна, потом стала трудиться – стала человеком, а потом стала трудиться ещё дальше – и стала благородным человеком. Где-то в промежутках на этих этапах у неё отпал хвост.
Когда-нибудь археологи докопаются до такого пласта земли, где ровным слоем будут лежать хвосты обезьян. Тогда можно будет установить точную дату превращения обезьяны в человека. Не тогда, когда она встала на задние лапы – на задних лапах и медведь ходит – а, когда у неё отвалился хвост.
Приняли меня в совхозе на работу поливщиком. Я был несовершеннолетним, поэтому поливал картофель излишками воды, которая оставалась от других рабочих. Мерой количества воды была "тяпка". Одна "тяпка" – на одного поливщика. Насос качал воду с Илека на две с половиной "тяпки". Ну, вот эти "полтяпки" мне и направляли.
Смена начиналась с шести утра и до часу дня. На следующий день – с часу дня и до восьми вечера. Кроме того, что воды мне шло на "полтяпки", в остальном всё было, как у взрослых. Во-первых – сама "тяпка" – тяжёлая железная мотыга, которой с одного-двух ударов по земле можно было быстро перегородить воду в арыке и направить в нужном направлении. Ну, и – солнце, жара, семичасовой рабочий день.
Я потому рассказываю это всё в подробностях, что – вот жара, тяпка эта тяжелая, утром, когда прохладно – ещё комары, а у меня в голове всё мысли о Кире. И время от времени вспыхивающее жгучее желание женщины. Такое, что очень неудобно было ходить между рядков картошки.
Я же не в армии был. Мне бром в кашу не сыпали…
И наступил момент, когда мои мужские страдания в мальчишеском теле сделались невыносимыми. Я уже не вспоминал, не думал о том, что не люблю Киру. Что пережил минуты, когда мне было неловко и стыдно. Я обо всём этом забыл. Мне нужно было опять к ней. Опять… Опять…
И однажды я не выдержал – после смены, которая заканчивалась в час дня, я побежал в город, к ней, к Кире…
Участок, где я работал, находился прямо у речки. Если перейти через висячий мостик, то можно было сесть на заводской автобус, который ехал в город. Как у меня в тот момент работали мозги для выбора оптимального варианта встречи с Кирой!..
Я трясся в пыльном ЛИАЗе, сидя у окна, потом ходил по улицам частного сектора, где должен был находиться дом Киры, и всё это время у меня в штанах торчал член…
Я уже совсем не думал о том, как относится ко мне девушка, что я сам испытываю к ней в действительности – мне нужно было скорее её увидеть, мне нужно было…
А вот и дом… Обыкновенный частный дом. Снайперская, 58. Зелёные ворота с облупившейся краской. Толкаю калитку. Кира… Она мыла крыльцо, наклонившись, подоткнув для удобства выцветшее короткое платье. И я опять увидел её ноги, от которых не мог уснуть, сходил с ума уже несколько недель…
Как мучительно, как долго мы с Кирой здоровались… Кира, конечно, не ожидала моего появления. Она так и села на мокрое крыльцо, продолжая держать в руках половую тряпку. С тряпки стекала вода… Кира расправила платье и, насколько могла, постаралась натянуть, прикрыть им коленки. А платье было коротким, всё равно… Я на них смотрел…
Я делал вид, что ничего не произошло. Что это и не я себя вёл так по-свински. А Кира не хотела узнавать во мне меня прежнего, того, кому писала письма с весёлыми легкомысленными надписями: "Жду ответа, как соловей лета!..". Она уже не ждала от меня ответа.
Я топтался у крыльца, чувствовал себя по-идиотски. Понимал, что, если меня сейчас попрут со двора, то будут совершенно правы. Если ещё и тряпкой вслед – всё по заслугам.
Но Кира не прогоняла.
Будто и не о чём было говорить, но мы так и находились в этом странном положении – Кира – сидя в луже воды на крыльце, я – напротив. Солнце печёт. Всё будто замерло.
– Мне нужно кроликов покормить, – сказала Кира.
– Можно мне с тобой?
Она не ответила. Встала, пошла через двор в сарай.
Я пошёл следом. За Кирой следом, через двор. От ворот и до самого сарая по земле тянулась стальная проволока. Наверное, для собаки. Сейчас – как выскочит волкодавище… Не выскочил…
В сарае полумрак. Прохлада. В мешке у клеток стояла свежая трава.
– Это ты за травой ходишь?
– Да, а кому же? Мама работает.
Я взялся помогать. Доставал из мешка пучки травы, передавал их Кире. Она раскладывала их по клеткам.
Руки наши раз-другой соприкоснулись.
Потом я обхватил Киру за талию… Она держала в руке клочок травы, отвернув от меня лицо. А я уже вдыхал запах её волос, тела: – Кира!!!..
Опять… Всё случилось, повторилось опять…
Почему у неё так мелко? Или – так вообще должно быть?…
Лежали рядом на сене, переводили дыхание.
Что я опять наделал? Зачем?…
Когда всё закончилось, мне опять стало всё противно. И Кира, и этот её сарай с кроликами…
Зачем я тащился сюда по жаре, через речку, на автобусе? Шёл, как будто было у меня главное в жизни дело. Что – если не совершу – погибну нафик.
И вот не погиб. Спасся.
Опять пришёл и будто бы попользовался. Теперь вот – не нужна. Противно смотреть. И ноги – открытые сейчас совершенно – на них и смотреть не хочется. Ноги, как ноги.
– Ты хочешь чаю? – спросила меня Кира.
– Нет, – я ответил, – мне домой пора…
По душной и пыльной Снайперской улице я уходил обратно к автобусу и твердил себе многократно: "…никогда, никогда, никогда не приходи больше сюда! Это нечестно, подло. Ты унижаешь её, губишь! За что?!!..".
А через несколько дней опять забывал про все свои переживания и клятвы. И снова бросал тяпку среди картофельного поля и бежал через поля и реки на Снайперскую улицу.
Мама Киры работала в киоске "Союзпечать". И днём её дома не бывало. И мы, конечно, использовали замечательную возможность пообниматься и всё остальное на широком диван-кровати.
Я и не заметил, когда у Киры уже стало всё не мелко, а как раз под размер. А в самом конце оставался будто бы какой-то мячик, который мне всегда хотелось жёстко пинать…
Мы не целовались… Мне почему-то не приходило в голову, что с девушкой ещё нужно и целоваться. А, когда всё заканчивалось, вообще рядом с ней находиться становилось неинтересно. Но однажды…
У нас опять всё случилось. У Киры в доме. На кровати. Мы лежали, слегка обнявшись, и я уже привычно подумывал о том, что нужно вот как-то сказать, намекнуть, что у меня дела, уже мне пора, идти далеко – может быть поздно, вечер… Знал – Кира опять расстроится, может – плакать будет и потому всё оттягивал момент объявления о моих планах на ближайшие минуты.
Ну, – думаю, – сейчас вот немного поглажу её, чмокну в щёчку, покажу, что не такой уж я Кай с холодным сердцем, – и скажу.
Перевернулся и голый лёг на голое тело Киры. Она вопросительно, с тревогой посмотрела мне в глаза. Я тихо коснулся губами её щеки. Потом – шеи… А потом – случайно, наверное – встретились наши губы. Приоткрытые губы Киры – с моими. И… Я ещё не знал таких ощущений! Мои губы купались в горячей влаге Кириных губ, встречались с языком… Во мне опять пробудилось бешеное желание!
Так вот почему на советских фильмах с поцелуями ставили гриф "до 16 лет не допускается"! Цензоры и партийные блюстители нравственности знали, что поцелуй – это не игрушки. Что при поцелуе у мужчины обязательно встаёт пенис, а с женщиной тоже наверняка происходит что-то подобное. И сцены, в которых поясным планом показывают целующихся киногероев, могут растлительно действовать на молодёжь, потому что совсем легко представить, что творится в трусах героев там, в нижней части экрана!..
Поцелуй – это, по сути, такой маленький предварительный половой акт. Вполне иллюстративный в ощущениях.
Поцелуй – это трейлер возможного полового акта.
…Ноги Киры сами раздвинулись, и я вошёл в неё резко, грубо, будто вонзил по самую рукоять кинжал…
У нас ещё никогда не было два раза. Обычно я, совершив очередной свой, безнравственный во всех отношениях, поступок, быстренько собирался и уходил. А тут…
Я безжалостно пинал её упругий, трепетный – там, внутри – мячик и – целовал, целовал, целовал!.. Губы Киры, как будто давали мне дополнительную мужскую энергию, я не мог остановиться…
А потом она закричала…
Забилась в судорогах, захватывая, комкая в ладонях простыни, целуя, обнимая меня и опять комкая всё, что попадалось под руки…
Мы обессилели и обмякли оба… Вместе…
Как после всего такого я мог перестать приходить на Снайперскую улицу?
Не мог.
Только, когда я уходил от Киры, у меня просыпались стыд и совесть. Которые до того вообще не подавали никаких признаков жизни.
А вообще, любовь это не детские игры. В каком бы возрасте она ни возникла. И ей без разницы – взаимное ли чувство, или нет?
Во время моего очередного визита, когда я опять мысленно готовил свою речь для расставания, Кира, надевая трусики и поправляя причёску, сказала, что у неё нет месячных.
Мне эта информация ничего не говорила. Ну и что? Может, это даже и хорошо? Хлопот меньше. Я подумал, что на эту, вполне нейтральную, фразу, я могу сказать свою, почти такую же. И сказал: – Я, наверное, пойду… Поздно уже…
– Саша, я, наверное, беременна…
– Пойду я… Что? Как… беременна?…
– У меня уже пятый день нет месячных…
– Ну и что?…
К своим четырнадцати годам я уже про половое воспитание прочитал книжек достаточно много. Но я их просматривал как-то избирательно. Места, где про всякие там овуляции, роды и месячные я пропускал.
При чём тут месячные, если самое интересное – это как соединяться с девушками и – картинки.
В общем, вид перед Кирой у меня сделался весьма глупый. IQ упал до плинтуса. Ну, у всех мужиков, которым в четырнадцать лет говорят, что они стали отцами, вид приблизительно одинаковый.
Редко кто из молодых парней ведёт себя в подобной ситуации достойно.
Вот Максим Галкин, к примеру – несмотря на молодость, даже, чуть ли не первый заговорил с Примадонной о своём возможном отцовстве. Не то, что оказался перед фактом, а – опережая события. Мол – несмотря ни на что, – подразумевая, что есть определённые нюансы, – буду рад и очень даже хочу!
А ведь у них с Аллой Борисовной вышла драматическая история, про которую они никому не рассказывали целых двенадцать лет.
А потом решили рассказать сразу всем.
По главным телеканалам, а потом и по вспомогательным, разнеслась сенсационная новость: Пугачёва и Галкин откроют страшную тайну, о которой двенадцать лет никому не рассказывали.
Они, наконец, расскажут, почему целых двенадцать лет не имели детей, а потом заимели.
Если все раньше думали, что это всё происходило от старости Аллы Борисовны, то они жестоко заблуждались: возраст тут совершенно ни при чём!
Ещё двенадцать лет назад звёздная пара замыслила ребёнка. Денег у них уже было столько, что, в принципе, они могли реализовать любой проект.
На тот момент Алла Борисовна помолодела на двадцать лет, и этот процесс всё набирал обороты.
Конечно, речи о том, что будущего ребёнка она будет вынашивать в своём организме и быть не могло. Роды, хоть и добавочно омолаживают женщину, однако могут нежелательным образом сказаться на её фигуре.
К тому моменту ещё не вступил в должность президент Медведев, поэтому говорить о применении нанотехнологий было рановато. Но про суррогатное материнство уже слухи ходили. Представление об этом, правда, имелось самое туманное. Народ России хорошо знал, что такое суррогатная водка и нередко смешивал эти понятия в одну кучу. Что, мол, если суррогатная мать, то кривая, косая, ещё и больная. Уродина, в общем.
Пугачёвы обратились к авторитетным источникам и выяснили, что всё совсем не так.
Ребёнка можно родить дистанционно, даже не приближаясь друг к другу. (Друг к другу – здесь отнюдь не имеются в виду однополые браки. Всё-таки, нужно, чтобы один из друзей был женщиной, а уж её партнёр – мужчина). И тут мировая наука весьма продвинулась. И, если этой науке ещё тогда, двенадцать лет назад, хорошо заплатить, то она могла вам родить ваших детей, сколько вам угодно.
Пугачёвы заплатили.
Выбрали эту самую суррогатную мать. Не уродину. Пожелания будущих родителей были такими, чтобы она, вдобавок, была похожа на Аллу Борисовну. Не с помощью грима, а по-настоящему.
Сразу нашлось очень даже много. Богатый был выбор. Но потом очень много отсеялось. Чуть ли не все. Алла Борисовна хотела, чтобы биологический инкубатор её ребёнка был ещё и чист, как дева Мария. Звездная леди желали в матери своему ребёнку девственницу. И не такую, чтобы после операции в Израиле, а – природную, настоящую.
Нашли и такую. Натуральная девственница. Без консервантов и влагоудерживающих компонентов. С естественным ароматом, идентичным натуральному. На сорок лет моложе.
Ну, за очень большие деньги.
Технология суррогатного детопроизводства в те времена заключалась в следующем: материнскую яйцеклетку впрыскивали в купленный инкубатор, потом приглашали будущего отца, он совершал с инкубатором целомудренный половой акт, после чего просто выжидали.
В случае чего – процедуру повторяли.
Ну и значит, как оно всё двенадцать лет назад у Пугачёвых происходило.