- Нет, хорошо учишь! Хорошо! Хорошо!
40
В теплый день, какие бывают перед снегом, низко стелился дым костров. В сырой ложбине на косогоре десятки комсомольцев - из строительных отрядов, из изыскательской партии - копали лунки, разносили саженцы, сажали и окучивали деревца, обвязывали их от холодов ветками ели. Воскресник - "День леса".
Летягин шел среди посадок, и все его подзывали, спрашивали, показывали свою работу. А он очень устал. И у него о другом была забота. Он поглядывал на горы, затянутые облаками.
Галя работала в одной группе с Костей и Василием Васильевичем, но взглядом следила за Иваном Егорычем.
Бимбиреков расположился с зеркальцем, помазком и бритвой среди камней. Он уже вытирал щеки полотенцем и подозвал к себе Летягина.
- Садись, побрею. Юбиляр!
- Нет, уж я сам.
- Имей в виду - вечером пельмени под гитару. Дело не в том, что ты юбиляр… Подбодрим людей. Уж я лучше знаю, когда пить, когда выпивать.
Галя передала Косте деревце и отошла. Зигзагами - от лунки к лунке, переговариваясь с ребятами, - она направилась в сторону Ивана Егорыча.
У Летягина было дочерна утомленное, помертвевшее лицо. Он брился. И вдруг заснул с бритвой в руке. Вздрогнул и снова начал бриться.
А за столом, доставленным сюда с базы вместе с котлами и посудой, Прасковья Саввишна лепила пельмени.
Дорджа с лопатой подошел к столу.
- Леди Гамильтон, покорми меня, пожалуйста. Я голодный…
Он ел хлеб, запивая молоком, глядел, как стряпуха ловко лепит пельмени.
- Галочку не видела? - спросил Дорджа.
- Не видела я вашей Галочки.
- Хорошо кормишь. Спасибо. Уеду - буду тебя вспоминать, Леди Гамильтон.
- Ты так не зови меня. Какая я леди? Я Прасковья Саввишна… Думаешь, ты один девочку ищешь? Бимбиреков тоже спрашивал.
- Я когда-то буду его бить.
- Позвать его?
- Нет, пускай пока шутит.
- Он веселый.
Дорджа брел по ложбине среди работающих. Вытянув шею, он заметил в сторонке Галю и Летягина. Издали видно, как Галя с руками за спиной подошла к Ивану Егорычу. Вот он бросил полотенце на камень. Вот они пошли вдвоем. Вот присели в сторонке на камнях. Они говорили о чем-то - Галя доказывала, он слушал молча, изредка возражал… Дорджа не слышал разговора, только хорошо понимал, что разговор невеселый.
Подойдя к Бимбирекову, он тронул его за рукав.
- О чем они там разговаривают? Не знаете? - спросил он, показывая на Галю и Летягина.
- Ты себе в блокнот запиши: "Милые ссорятся - только… чешутся".
Смешно почесывая волосатую грудь, Бимбиреков откровенно веселился.
Удивительно непроницаемо было в иные минуты лицо Дорджи. Почувствовав что-то неладное, Бимбиреков быстро обернулся к нему.
Дорджа шел на него, пригнув голову, со сжатыми кулаками. Бимбиреков попытался скрутить ему руки. Никто не заметил этой безмолвной схватки.
Дорджа бил головой в грудь. Его очки полетели на землю. Толстяк инженер и худенький студент точно даже и не дрались, а играли. Только лицо Дорджи без очков - страшное.
- Ну-ну, погоди… Что я такого сказал… Очки затопчешь, дурень! - пыхтя и смеясь, говорил Бимбиреков.
Они одновременно нагнулись за очками.
А когда подняли головы - озлобление уже прошло, они почти улыбались.
- А чудно́ глядеть на нас со стороны, как думаешь? - сказал Бимбиреков, утирая пот. - Неудачники в любви сочувствия не вызывают. Как на этот счет у тебя на родине?
- Одинаково. Во всем мире одинаково.
- Мы с тобой олухи царя небесного.
- Что такое - о-лу-хи?
- Это мы с тобой, - с нежностью сказал Бимбиреков.
41
По горной тропе, по валунам бездорожья поднимался "газик"-вездеход. В машине двое - шофер и Калинушкин. Вот они увидели костры, молодежь на лужайке. Услышали баян.
Галя первая подбежала к машине. Заглянула - отца нет.
- Зачем приехали? - разочарованно спросила она Калинушкина.
- По тебе заскучал.
Подбежали остальные. Послышались голоса:
- Опоздали, Кирилл Кириллыч!
- Нет, он как раз вовремя - к пельменям!
- Вот, вас деревце ждет!..
- Не знали, доедем ли! Ну и дорога… - говорил Калинушкин.
- А как же наш грузовичок добрался? - спросил Костя.
- Вас человек двадцать небось толкали. А у меня один Кирилл Кириллович, - ответил шофер Калинушкина.
Все засмеялись, оглядывая забрызганную с ног до головы фигуру Калинушкина.
За столом и вокруг стола с мисками в руках и на коленях сидели комсомольцы. Вообще-то было не очень весело. Только Бимбиреков с гитарой пытался оживить народ. Он запевал и требовал хора, поддержки.
Крутится-вертится теодолит,
Крутится-вертится, лимбом скрипит…
Крутится-вертится, угол дает,
На две минуты он все-таки врет.
- Подлить еще вина? - спросила Прасковья Саввишна, подходя к Калинушкину с бутылью спирта в руках.
- Что же сама не выпила?
- День такой…
- Какой день? - И, смущенно взглянув на Летягина, вспомнил: - Ах, да. Юбилей!
- Слушайте дальше, - кричал Бимбиреков.
Я микрометренный винт повернул.
Я одним глазом в трубу заглянул.
Вижу - вдали, там, где пихта растет,
Девушка в комбинезоне идет.
Летягин разглядывал стоящую перед ним на столе чугунную фигурку каслинского литья. Дон-Кихот со шпагой.
Мигом влюбился я в девушку ту,
Отфокусировал в темпе трубу…
И любовался я девушкой той,
Жалко лишь только, что… вниз головой!
- Фальшивишь, Бимбиреков, - сказал Летягин.
- Слуху нет, - согласился инженер.
Сняв тонкую шпагу с петли на боку Дон-Кихота, Калинушкин машинально чистил ею свою потухшую трубку. Бимбиреков осторожно вынул из его рук чугунную фигурку, поставил перед собой.
- Ты "Дон-Кихота" читал? - спросил он Дорджу.
- На своем языке.
Бимбиреков разлил спирт по [утеряно].
- Предлагаю тост, - сказал [утеряно] нашу инженерную смену. За молодежь! [утеряно] Костя, за тебя, Дорджа, за тебя, Галина. [утеряно], - он повертел в руках статуэтку. - [утеряно] в поселковом ларьке подарок Ивану [утеряно] "Дон-Кихота". Из этого следует, что наш [утеряно] для вас, милая девушка, практически… рыцарь печального образа. И его шпагой можно ковырять погасшую трубку…
Растерявшись, Калинушкин отбросил от себя шпагу Дон-Кихота. Под общий смех Бимбиреков невозмутимо водворил ее на место - в петлю на боку фигурки.
- Вы, Бимбиреков, грамотный инженер, но насчет деликатности… - Калинушкин передразнил: - "Практически"… Галю я не судил бы строго, она в общем девка хорошая. - Он повернулся к Гале. - Хотя хорошая ты не потому, что хорошая, а потому, что не успела нажить плохое. Вы, молодые, теперь отлично знаете, что в жизни у нас плохо, но плохо знаете, что хорошо…
- Вы меня считаете глупой? - с горячностью спросила Галя. - Вы думаете, я хотела уязвить Ивана Егорыча? Пальцем в небо!.. - Она теперь говорила стоя. - Дон-Кихот, по-моему, это хорошо! Если однажды в жизни поступить, как совесть велит, что тут особенного. Если еще раз, дважды, трижды - куда ни шло… Но если всю жизнь, день за днем, год за годом… Вы поймите! - Она теперь говорила, обращаясь только к Летягину: - Вот вы похожи на старого служивого солдата - по виду, конечно, ну… не обижайтесь! Но вы единственный человек в моей жизни, кому я могу подарить вот это!.. - И вдруг, приглядевшись к Летягину, сказала упавшим голосом: - Он спит?..
Летягин действительно спал. Все смотрели на спящего.
- [утеряно]. Ну, просто я выпила, [утеряно] тускло сказала Галя.
Тряхнув [утеряно] Летягин открыл глаза. Калинушкин [утеряно], положил ему руки на плечи.
- [утеряно]? - дружески спросил он. - А у [утеряно] к вам.
42
Они отошли к одному из костров.
Калинушкин не спешил со своим делом, помалкивал, Летягин подбрасывал в костер валежник, поднял [утеряно] топор и, примерившись к его весу, начал [утеряно] поленья - рубить и подбрасывать в огонь. [утеряно] треск разгоревшегося костра заглушил отдаленные песни, гитару и смех.
- Ночью я вызывал Москву, - сказал Калинушкин. - На Устиновича нет надежды. Он опоздает. Он хочет опоздать, ясно? Он-то уж давно не альпинист… Дайте топор!
Летягин, задумавшись, послушно отдал топор.
И весь дальнейший разговор запомнился им и поразил их потом внешним спокойствием. Только иногда Летягин порывался взять обратно топор. Для Калинушкина это было рефлекторное движение, не имеющее прямого отношения к разговору; и Калинушкин приказывал: "Бросьте топор!" Так Калинушкин, тоже поглощенный своими мыслями, смирял порывы Летягина.
- Я к вам всего на несколько минут, - сказал Калинушкин, - поздравить… И вот задержался. Я всегда уважал вашу честность, но ведь моя правота выше… Дорога нужна нам в срок. Или совсем не нужна. Мы живем в такое время - как будто высоко в горах, где дорог каждый день…
- С этой моей лавиной все смешалось, уже не разберешь, - говорил свое Летягин.
- Она такая же ваша, эта лавина, как и моя, - внятно сказал Калинушкин.
- Вы это всегда знали?
- Полная неожиданность! Когда Спиридонов рассказал мне о вашей докладной записке… Этот вырубленный лес. Я там никогда и не бывал…
- Но вы хотели уйти от раздетых косогоров.
- Думаете, я боялся огласки? Расследований? Даю честное слово - нет.
- Так почему же вы куражились над Бимбирековым?
- Бросьте топор! Что я, дурак, что ли - заголяться перед пьяным… чижиком! - Он присел на пень и машинально начал рубить щепу. - Вчера я послал сводку: "Механизмы простаивают, сроки под угрозой срыва, срочно требуйте от Летягина чертежи". И так далее, на десяти страницах. Копию - в крайком. Как вы думаете, я поступил правильно?
Летягин что-то пробормотал, раскалывая полешки топором.
- Громче - не слышу, - сказал Калинушкин.
- Старая песенка…
- Да, я поступил правильно! Ведь я отвечаю за сроки. Я не могу не ссориться с вами.
- А я с вами, - сказал Летягин.
- Смотрю на вас и вспоминаю всю свою жизнь, - помолчав, сказал Калинушкин. - В лесу можно быть откровенным. Я свой жизненный путь уважаю. Много сил и здоровья положил на все эти дороги и мосты. Но сколько было сомнительных сговоров, уступок совести, всех этих вполне солидных компромиссов, если уж говорить правду, вы и нужны были бы мне всегда. Чтобы рядом.
- Вам нужен?!
- Оставьте топор! Да! И девчонке. И мне. Нужны всем. Как бывает в жизни нужен человек - тот единственный человек, суда которого над собой… боишься.
- Ну хватит! Отдайте приказ о взрыве, не дожидаясь эксперта.
- Я не могу этого сделать, - вставая, сказал Калинушкин.
- Почему?
- Обстоятельства не позволяют. Я привык считаться с обстоятельствами.
Эта ночная сцена у костра была похожа на дуэль, и это стало еще яснее, когда Галя вдруг выбежала и стала между ними, как бы на незримой черте барьера.
- Ну, пошептались? - крикнула она и тихо спросила Калинушкина: - Где же отец?
- Не торопится. Тут надо вопросы решать… А твой батька…
- Это ваш эксперт не торопится! А мой батька - можете не сомневаться - прибудет.
43
И верно, летел самолет.
Спали пассажиры. Иные читали газеты. Устинович вынул из портфеля телеграмму. "Вылетай немедленно выхожу замуж Галка".
Один из членов комиссии заглянул через плечо и смутился:
- Это что - дела семейные? Простите…
- Нет, по поводу обвала, - поспешно ответил Устинович.
44
Летягин встретил на аэродроме. Из подрулившего самолета вышли Устинович и члены комиссии.
- Почему вы опоздали? Кто вам дал право медлить? - спросил Летягин.
Устинович покосился на свою инженерскую свиту. Такого приема не ожидал.
- Погодите. Дайте доберемся до управления. Там все решим.
- В кабинетах управления решать нечего, - не давая опомниться, говорил Летягин. - И если не там, в горах, то можно было бы и в Москве, не выезжая, не утруждаясь…
"Волга" просигналила и, развернувшись, лихо выехала на шоссе. За ней - вездеход.
Летягин и Устинович, сидя в машине, глядели в разные стороны.
- Вы меня простите за резкость, мы слишком долго вас ждали, - закурив, сказал Летягин.
- Помилуйте, меня ночью с постели подняли, - с готовностью отозвался Устинович. - Я много наслышан о вас, Иван Егорыч. Я верю в вашу удачливость. И потом, когда инженер умен и талантлив, то удачливость вроде как премия, не так ли?
- Пора кончать наш спор с Калинушкиным, - устало сказал Летягин.
- Видите ли, он хочет побыстрее, а вы получше. Вот и весь спор. По-моему, он неразрешим.
- Вы ошибаетесь, - возразил Летягин. - У нас этот спор решается. Каждый день, повсюду. Каждый час.
- Вы так думаете? - Устинович с любопытством оглядел таежного инженера; это была удобная минута для главного разговора; он вкрадчиво заговорил: - Простите, почему-то вспомнил о дочери. Как она работает? Она ведь ужаснейший лодырь. Там у вас вполне безопасно?
- Моя жена умерла в горах от детской болезни - от скарлатины.
- Вы очень трудный товарищ! С вами нельзя откровенно.
- Можно.
- Мы с женой мечтали выдать Галочку за одного достойного юношу… - говорил Устинович, выбирая слова.
- Она выберет достойного.
- Но ее внезапная привязанность… Признаюсь, не ждал. Вызвать к себе у девчонки одновременно уважение и жалость. Это опасный возраст, когда обязанность взрослых - оберегать молодежь от жизненных неудач и ошибок.
- Не беспокойтесь за Галочку. От всех жизненных неудач и ошибок ее охранит совесть. Она у нее наличествует.
- "Охранит совесть"… - раздраженно передразнил Устинович. - Так же умно, как "бог ее охранит". Совесть не охраняет, этого от совести не требуется. Совесть неосторожна, Иван Егорыч… Вы знаете, сколько вам могут дать?
- Знаю. Лет пять, если вам так захочется. - Он посмотрел на часы и дотронулся до плеча шофера. - Выпусти, Кузьмич… Я тут сойду, вас подвезут в управление, - сказал он, выходя, Устиновичу. - Еще два-три дня - и я в полном вашем распоряжении. Встретимся у прокурора?
Машина оставила его одного в лесу.
45
Калинушкин принял Устиновича в своем кабинете. В вечерний час сели ужинать - хозяин и гость. Старые друзья не чинились: расстегнутые воротнички, непринужденные позы…
- А еще говорят: "Глушь, где-то в горах…" Завидую! Можно тост?
- Ну, дела. Даже коньячком не запасся, - ворчал Калинушкин.
- Зато, видишь, я запасся, - засмеялся Устинович, раскупоривая бутылку. - Один-единственный тост, можно?
- К чему это между нами… Ты о чем?
- О зависти!
Калинушкин подошел к магнитофону и незаметно щелкнул - включил на запись. Он хотел потом еще раз послушать на досуге.
- Дед твой, простой русский десятник, строил Великий Сибирский путь, - говорил Устинович, подойдя с рюмкой к портрету, висевшему на стене. - Зимой в тулупе ездил верхом на участок и считал встречные купеческие обозы на тракте. А дорогу тянули под песню, под "Дубинушку", - вся тогда была механизация…
- Неправда, уже и транспортеры применялись. И укладывали быстро по тем условиям, - с улыбкой поправил Калинушкин.
- Отец твой строил Турксиб. От деда недалеко ушел: прораб без образования.
- К чему ты это все?
- Как они должны завидовать тебе - и дед и отец!
- А ты? - исподлобья уколол Калинушкин.
- И я завидую иной раз! Сказочная техника, и ты ее дирижер. Махнул палочкой - и в этой глухомани медвежьей симфония паровозных гудков. Поворочал два года…
- Три с половиной, - поправил Калинушкин.
- Ну, три с половиной… И результат не замедлил сказаться!
- Брось это! - Калинушкин выключил магнитофон. - Давай выпьем, что ли.
Стоя среди комнаты, они чокнулись и выпили.
- Вот послушай лучше. Я записал твой тост для потомства. Только терпи - ленту прокручу. Минуточку, не обращай внимания…
Хозяин с наслаждением слушал громкое бульканье пополам с птичьим щебетом - характерные звуки прокручиваемой обратным ходом ленты. Гость невольно насторожился. Калинушкин включил кнопку - послышался голос Устиновича, его последняя фраза: "…и результат не замедлил сказаться!"
Калинушкин бесцеремонно смеялся, уже не скрывая своей шутки.
- Над чем смеешься? - спросил Устинович, поставив рюмку на стол.
- Над тем, как ты красиво говоришь.
- Это неправдоподобно?
- Нет, почему же… только ты не о будущем этого глухого края размечтался.
- О чем же?
- О том, как бы удрать отсюда. Смотать бы удочки поскорее. Как сделать сногсшибательный вольт в своем стиле: подписать белый лист ватмана, даже не дожидаясь, пока чертежники исполнят проект, а в Москве доложить в министерстве: "Я изучил и разобрался…" И сослаться при этом на авторитет дяди Рики… Лишь бы дочку увезти от этого непредвиденного романа в тайге… Ты же для этого явился?
- Тепло, - сказал, помолчав, Устинович.
Калинушкин не понял, пощупал батарею:
- Жарко?
- Нет, просто тепло, - с любезной улыбкой отозвался Устинович. - Помнишь детскую игру: ищут спрятанную вещь. Если близко - все кричат: тепло! А когда найдут: жарко! Не стану скрывать: в вашем конфликте я разобрался бы и без вас.
- Как именно? - Калинушкин подставил ухо.
- Позвонил бы тебе с квартиры вечером: "Ты за какой вариант? Так сказать, за правильный или неправильный?"
- Ну, я бы ответил: за неправильный.
- И дело в шляпе! Поверь, я бы сумел составить убедительное заключение… А коньяк хорош, правда?
Калинушкин ходил по комнате. На письменном столе поправил стопку бумаг и так же машинально сунул тарелку с закуской в холодильник.
- Строили некогда мост через реку Зеравшан, - заговорил он, тоже подойдя к дедовскому портрету. - В год коронации Николая Второго - во когда еще дело было! Дед мой, мастеровой, рассказывал… Разругались инженеры до хрипоты: два варианта - один на двести сажен, другой на двести двадцать. Департамент прислал из Питера маститого сановника вроде тебя - разобраться на месте. Вот он к себе в палатку вернулся с инженерной дискуссии, выпил французского коньячку, чтобы голова не болела, оглядел простыни, чтобы скорпиона, часом, не задавить, помолился перед походной иконой и лег спать. А надо сказать, был он человек верующий… И вот сон ему снится. Николай-чудотворец зашевелился на иконе, почесал нос, простер длань и вещает эдак: "Глаголю тебе, инженере, ставь мост не на двести и не на двести двадцать. А ставь на все двести сорок сажен!.."
Устинович рассмеялся.
- Значит, предложил третий вариант?
- Третий! - рассмеялся и Калинушкин.
- Так и поставили?
- Так и поставили.
- И сейчас небось стоит?
- А что ему сделается.
Теперь, отсмеявшись по старой привычке, оба были настроены говорить вполне откровенно. Языки развязались - друзьям нечего скрывать свои мысли.
- Ты все шутишь, глухой черт, - сказал Устинович, - а я бы на твоем месте давно взорвал этот Чалый Камень.