"Видимо, ему все равно - свободна я или нет", - с обидой подумала она, но тут вспомнила, что Палевский слышал разговор сплетниц в саду и с самого начала знал о ее женихе, и это не помешало генералу познакомиться с нею, танцевать и беседовать при каждом случае.
Докки ничего не понимала. Если она ему нравится и он хочет склонить ее к связи, то зачем постоянно настраивает ее против себя? Ведь ему достаточно сделать даме пару комплиментов, улыбнуться и посмотреть на нее светлыми глазами, чтобы та согласилась на что угодно. "Но не я, - мысленно поправилась она, - хотя и мне трудно устоять перед его обаянием".
Наконец появился государь со свитой, и все гости разместились за столами и приступили к трапезе. Докки сидела между Палевским и каким-то незнакомым ей чином Главного штаба. В общем разговоре обсуждались только что полученные сведения о прибытии Бонапарте в Данциг и недавний визит в Вильну графа Нарбонна.
- Нарбонн при всех признал, что рассуждения вашего величества были весьма и весьма убедительны и логичны, - воскликнул кто-то из придворных. - Он же смог на них ответить лишь общими фразами, не имея никаких аргументов.
- Каким образом можно было возразить на мои слова, когда я заявил, что не начну первым войны, но и не положу оружия, пока хоть один неприятельский солдат будет оставаться в России? - ответил довольный собой император, которому было приятно вспомнить, как он осадил посла Бонапарте. - Я так ему и сказал: ваш повелитель - великий полководец, но на моей стороне вся огромная Россия и бесстрашная армия.
При этих словах все зааплодировали.
- Вот злая шутка, - вполголоса сказал чин Главного штаба Палевскому. - Родной брат Людовика XVI находится в подчинении человека, который захватил власть во Франции.
- Родной брат? - удивилась Докки, которая вечно была не в курсе последних сплетен. - Как же…
- Утверждают, что Нарбонн - плод сомнительной связи Людовика XV с собственной дочерью, - пояснил Палевский. - Хотя официально он считается законным отпрыском знатнейшего испанского рода, несколько веков владеющего графством Нарбонн в Южной Франции. Его родители занимали важные должности при дворе французского короля.
- Но без каких-либо оснований не появились бы эти слухи, - заметил чин.
- Иногда высказанной вслух зловредной мысли достаточно, чтобы пошли разговоры, - ответил Палевский. - Ничего не могу утверждать насчет появления на свет Нарбонна, но достаточно хорошо знаю свет, живущий слухами и сплетнями.
Он наклонился к Докки и тихо спросил:
- Этот господин Ламбург - действительно ли ваш жених?
- О, нет, - так же тихо ответила она, обрадованная, что Палевский сам затронул эту тему. - Это лишь пересуды некоторых дам…
Граф с удовлетворенным видом кивнул:
- Я так и подумал. Какой жених позволит своей невесте ужинать с другим?
"Вольдемар позволит, - про себя усмехнулась Докки, - если это поможет ему обрести нужное знакомство для карьеры. А вот Палевский никогда бы не отпустил с кем-то другим свою даму - будь она его невестой или спутницей на один вечер…"
Он будто прочитал ее мысли, поскольку добавил:
- Я бы не позволил.
- Не сомневаюсь, - пробормотала она.
Палевский усмехнулся.
- Вы начинаете разбираться в моем характере, - сказал он, насмешливо приподняв бровь. - Ежели б я мог сказать то же самое о себе в отношении вас.
- Баронесса Айслихт, - вдруг с улыбкой обратился к ней через стол государь. - Вы интересуетесь моим храбрым генералом?..
Докки вспыхнула, услышав эти слова и увидев взгляды всех присутствующих, обращенных на нее.
- Ваше величество, - она попыталась придать своему голосу твердость. - Ваши генералы заслуживают того, чтобы ими интересовались все дамы без исключения.
- Но особенно они, насколько мне известно, стремятся обратить на себя внимание графа Палевского, - сказал император, вызвав оживление и смешки среди гостей.
- На сей раз я добивался внимания баронессы Айслихт, ваше величество, - пришел на выручку Докки Палевский. - Она-то как раз его не искала.
- И добились-таки! - воскликнул император и веселым взглядом окинул присутствующих. - Вот мои славные генералы! Побеждают на всех полях сражений: и в схватке с неприятелем, и в битве за женские сердца! С такими молодцами - хоть куда!
Все вновь зааплодировали и, следуя примеру его величества, подняли бокалы с шампанским.
- Даже не знаю, благодарить вас или нет, что вы вступились за меня, - прошипела Докки, пользуясь тем, что государь заговорил с другими гостями и общее внимание было от них отвлечено. - Не усади вы меня рядом с собой, не возникло бы и этой неловкой ситуации…
- Лучше поблагодарите, - непринужденно отозвался Палевский. - Ведь я принял основной удар на себя.
- Разумеется! - недовольно сказала она, замечая, как на них посмотрели и обменялись между собой тихими репликами две дамы, сидевшие напротив. - Теперь все будут думать, что вы завоевали мое сердце.
- А оно все еще остается равнодушным к моим чарам? - ухмыльнулся Палевский. - Вы убиваете меня подобными признаниями. Я-то надеялся…
- Он надеялся! - простонала Докки. - Невозможный вы человек!
- Государь будет во мне разочарован, ежели узнает, что я потерпел поражение на сем поприще. Впрочем, наша с вами баталия только начинается, и я полон оптимизма…
- И напрасно! - заволновалась она, не представляя, что может сотворить в очередной раз Палевский, но подозревая, что он способен на многое, добиваясь расположения женщины.
"Вот только что ему нужно от меня: растопить чувства Ледяной Баронессы в угоду собственному самолюбию, чтобы записать на свой счет "трудную" победу, - подумала Докки, - или я его привлекаю сама по себе? Но нет, последнего не может быть - я не так молода и не настолько красива, чтобы он увлекся мной. Он хочет завоевать меня только потому, что я не сразу поддалась его очарованию, вступить в короткую связь, а потом покинуть, как до этого оставлял других женщин. Такой вариант развития событий меня никак не устраивает, как, впрочем, и любой другой".
Глава X
Они вернулись с бала под утро, и Докки никак не могла освободиться от мыслей о Палевском, чьи дерзость и решительность покоряли ее и одновременно пугали. Всем своим поведением он подводил ее к принятию определенного решения, но она - несмотря на чувства, которые испытывала к нему, - не была готова даже себе дать однозначный ответ.
После ужина, когда он провожал ее к экипажу, они опять шли по безлюдной, освещаемой лишь бледной луной дорожке (казалось, он знал все уединенные тропинки в этом саду). Палевский по обыкновению флиртовал с ней, но не делал и попытки привлечь к себе, обнять, сорвать поцелуй - то, чего обычно добивались другие ухажеры, едва у них появлялась возможность оказаться с ней наедине. Их-то она сразу вынуждала умерить свои порывы, но когда рядом с ней находился граф, Докки волей-неволей представляла себя в его объятиях. Ее преследовало желание прильнуть к его груди, почувствовать тепло и силу его рук, ощутить сладость его губ. Когда он посадил ее в экипаж, так и не воспользовавшись минутами их уединения, она испытала и облегчение, и разочарование оттого, что он не позволил себе вольности, ожидаемые ею с нетерпением и страхом.
Докки подозревала, что с его стороны это была какая-то игра, будто он нарочно раззадоривал ее и хотел спровоцировать на встречные действия - на тот же флирт, который она не поддерживала, или кокетство, которого она избегала. Казалось, Палевский стремился вызвать в ней такое сильное к нему влечение, чтобы, когда он наконец откроет свои объятия, она упала в них без каких-либо сомнений и сожалений. Уже сейчас она была готова так поступить - Докки признавала это со всей очевидностью, и, вспоминая его глаза, улыбку, голос, от волнения у нее начинала кружиться голова. Но это томление, желание быть с ним рано или поздно должно было обернуться для нее страшным разочарованием: ведь он хотел не просто обнимать ее, а обладать ее телом, у нее одна же мысль об этом вызывала панику. Близость с мужчиной, даже с Палевским, который так ей нравился, была нетерпимой и совершенно для нее невозможной. Докки содрогнулась, припомнив тот ужас перед супружеской постелью, не забытый до сих пор, хотя все эти годы она упорно отгоняла все воспоминания о своей замужней жизни. Омерзительно-мокрый рот, терзающий ее губы, ненавистные липкие руки, блуждающие по ее оцепеневшему телу, отвращение и боль и тот ужас, что она испытывала, задыхаясь под тяжестью мужа…
Она провалилась в беспокойный и тяжелый сон; в нем будто наяву ей явился некто, кто неумолимо надвигался на нее, подминал под себя, воскрешая былые страхи. И вдруг оказалось, что это Палевский мучил ее, склоняясь над ней в темноте…
Докки проснулась от собственного крика - дрожащая, разбитая, с мокрым от слез лицом, с облегчением осознавая, что это был лишь сон, но ей понадобилось еще какое-то время, чтобы окончательно прийти в себя после кошмарного сновидения. Когда она вышла из спальни, выяснилось, что ее родственницы уже куда-то уехали.
- Шуршали тут, шуршали, - рассказал Афанасьич, подавая ей завтрак. - Барышни - Мишелькина дочка (он сильно не любил брата Докки и называл его за глаза Мишелькой) со второй капризулей - все вас поминали, шумели, да мамаши с ними заодно. Знать, сильно вы им где дорогу перешли. Потом убрались, слава те господи! Хоть в доме покой настал.
"Конечно, обсуждали мой ужин с Палевским", - обреченно подумала Докки, с отвращением глядя на тарелки с едой - есть ей не хотелось. Она налила себе крепкий кофе и с сомнением посмотрела на сдобные румяные булочки.
- Опять про этого генерала тараторили, - говорил Афанасьич, не глядя на нее и делая вид, что страшно занят перестановкой тарелок. - Дался он им. Сказывали, что вы, барыня, его у них уводите.
Краем глаза он покосился на Докки, но она лишь повела плечами, уткнувшись в чашку.
- Глазки-то распухли, красные - неужто плакали? Вот те история! Совсем не дело из-за генералов слезы лить, - не выдержал Афанасьич. Он определенно настроился выведать у Докки подробности о пресловутом генерале, из-за которого поднялся такой шум.
Она опять промолчала, Афанасьич же добавил:
- Из-за баб и злых языков реветь - тож занятие пустое, а что касаемо генерала этого, так он и вовсе вашей слезинки не стоит.
- Мне сон дурной приснился, - поспешно сказала Докки, зная, что теперь слуга от нее не отстанет, пока не выведает причину слез.
Она редко плакала. Сама по себе не была плаксивой, да и покойный муж слез ее не переносил. Когда в начале семейной жизни Докки порой украдкой плакала, если барон это замечал, то бил ее по щекам, приговаривая, что не потерпит истерик в своем доме, и она приучилась молча переносить переживания, внешне их никак не проявляя.
- Дурной сон просто не объявляется, - проворчал Афанасьич. - Знать, мысли вас беспокоят или тому еще причина какая есть…
Он вышел, но вскоре вернулся и поставил перед ней миску с травяным отваром.
- Тряпицу вымочить да на глазки наложить, чтоб краснота прошла. А я пока прикажу лошадей оседлать. Нечего дома сидеть - лучше покататься, проветриться, - сказал он, зная, как барыня любит верховую езду. - На скаку все дурные мысли из головы выветрятся.
Через час Докки ехала на Дольке в сопровождении Афанасьича в противоположную сторону от тех мест под Вильной, где обычно прогуливались их знакомые. Благодаря чудодейственному отвару глаза ее приняли нормальный вид, а свежий воздух и быстрый галоп вернули краски на лицо и подняли настроение.
- Там впереди деревня какая-то, - Докки придержала кобылу, увидев вдали крыши домов и показавшийся из-за поворота дороги военный обоз. - Давай свернем сюда, - она кивнула на небольшую рощицу с правой стороны, кудрявым островком стоявшую посреди долины.
- Как бы на болото не попасть, - Афанасьич окинул взглядом изумрудный луг, раскинувшийся между рощей и дорогой. - Кочки эти мне не по душе. Чересчур зеленые.
Военные фуры тем временем приблизились, и в одном из верховых, сопровождающих обоз, Докки признала Швайгена. Он с улыбкой подъехал к ней, и они встали рядом на обочине, пропуская мимо телеги.
Барон поинтересовался, как прошел бал. Накануне по делам службы он покинул его посреди вечера и теперь жаждал узнать, что было после его отъезда. Докки очень бегло описала ему остаток празднества и ужин в саду, благоразумно не упоминая имени Палевского.
- Я крайне сожалел, что был вынужден вас покинуть, - сказал Швайген. - Остается надеяться, что в следующий раз мне повезет больше: чем дольше я нахожусь в вашем обществе, тем более считаю себя счастливейшим человеком на земле, - галантно добавил он.
Докки рассмеялась. Ей было очень приятно общаться с бароном, который всегда был приветлив и общителен. "Не то что некоторые, которые вечно норовят сказать мне какую-нибудь колкость", - подумала она.
А Швайген заговорил о новом эскадроне, приписанном к его полку, из-за прибытия которого ему и пришлось выехать ночью из Вильны.
- Вечные проблемы с лошадьми, амуницией, оружием, - жаловался он. - Не хватает продовольствия, хотя в округе много магазинов. Вот, - Швайген показал на тянущиеся мимо телеги, - переправляем фураж в третий эскадрон.
Он усмехнулся и весело пожаловался:
- Сегодня утром бригадный командир чуть не посадил меня под арест.
- За что?! - ахнула Докки.
- Ротмистр одного из моих эскадронов был одет не по форме. Хорошо, появился Палевский и остановил бурю, которая на меня надвигалась.
Едва Швайген упомянул генерала, Докки поспешила удивиться:
- Неужели за некоторую небрежность в одежде могут арестовать?
- Еще как могут! - поморщился он. - Так мудрят с уставом и муштрой, что диву только даешься. К счастью, наш Че-Пе по пустякам не придирается. Но послезавтра очередные маневры, которые будут наблюдаться государем, так корпусной мотается теперь целыми днями между полками и бригадами, проверяет нашу готовность. Морока одна с этими парадами да маневрами, - доверительно добавил он. - Французы под носом, а мы маршируем.
"Утром Палевский уже был в одной из своих бригад… Интересно, когда ж он спал? Верно, ему пришлось выехать из Вильны сразу после бала", - с сочувствием подумала она и быстро, боясь, как бы разговор не перекинулся на генерала, спросила:
- А что война? Что слышно?
- Это тайна для всех, - заговорщически сдвинув брови, улыбнулся барон. - Все шепчутся, шушукаются, никто ничего не знает, но французы подводят все новые и новые войска в Восточную Пруссию и Варшавское герцогство. Бонапарте в Данциге. Он-то наверняка знает, будет война или нет. Поскорее бы решилось - мочи уж нет пребывать в неизвестности и все время маршировать.
Докки встревожилась:
- Но если начнется война, не опасно ли находиться в Вильне?
- Думаю, опасно, - прямо сказал он. - Хотя здесь и стоит армия, но, ежели поблизости будет сражение… Вам лучше всего уехать отсюда, и чем скорее вы это сделаете, тем лучше. Хотя мне вас будет очень не хватать, Евдокия Васильевна, - Швайген склонился к ней и дотронулся до ее руки. - Все время нашего знакомства вы не расположены были выслушать меня, и я молчал. Но теперь, раз уж нам суждено расстаться, смею ли я надеяться…
Он сжал ее пальцы, держащие повод.
- О, барон, - Докки замялась, тщательно подбирая слова. - Я не могу… не могу подавать вам надежду…
Она чувствовала на себе цепкий взгляд Афанасьича, со стороны наблюдающего за ней и Швайгеном. Конечно, слуга догадывался, что происходит, да и сама ситуация была крайне неловкой и для нее, и для барона, перед скорым расставанием решившегося объясниться. Докки его было ужасно жалко, но она не знала, как смягчить свой отказ. А из его глаз исчезла всегдашняя улыбка.
- Я знаю, - он не отпускал ее руки. - Вы всегда были сдержанны и ни разу не дали мне повода думать, что испытываете ко мне большее чувство, нежели дружба. Но я хотел… Нет, не говорите! - воскликнул он, едва Докки попыталась что-то сказать. - Не вовремя и некстати затеял я этот разговор. Не стоило его начинать - ведь я заранее знал ответ. Простите меня…
Докки была растрогана. Свободной рукой она коснулась его руки, все сжимающей ее пальцы.
- Мне очень жаль, - мягко сказала она.
- Мне тоже, - Швайген хотел что-то добавить, но его перебили.
- Полковник, чем разводить амуры с дамами, не лучше ли заняться своими служебными обязанностями? - послышался резкий начальственный оклик.
Докки и барон, застигнутые врасплох, разом обернулись. Перед ними на дороге стояла группа верховых офицеров, среди которых находился генерал Палевский собственной персоной, чей возглас прервал столь деликатный разговор. Непринужденно развалившись в седле, он легко удерживал на месте своего нервно перебирающего ногами коня и смотрел искрящимися льдом глазами на смущенную от неожиданности парочку.
Швайген отпустил руку Докки, выпрямился и отдал честь Палевскому.
- Слушаюсь, ваше превосходительство, - сухо сказал он, бросил сумрачный взгляд на Докки, поклонился ей и поскакал по дороге, догоняя обоз.
Докки, возмущенная вмешательством Палевского, вспыхнула, бросила гневный взгляд на генерала и толкнула Дольку, направляя ее на еле различимую тропинку, ведущую через луг к рощице. Через несколько шагов она подняла кобылу в галоп и помчалась вперед, слыша сзади топот ног лошади Афанасьича, который ехал следом.
Щеки ее горели не столько от быстрой езды, сколько от злости на Палевского, который нарочно унизил Швайгена в ее присутствии, смутил ее саму и вообще вел себя крайне бесцеремонно.
Вдруг под копытами несущейся во весь опор лошади захлюпала вода. Обманчивая яркая зелень луга, как и предполагал Афанасьич, оказалась болотом. Докки растерянно посмотрела по сторонам и придержала послушную Дольку, которая тут же перешла на мелкую рысь.
- Не останавливайтесь! - скомандовал рядом до боли знакомый низкий голос.
Пока Докки оглядывалась на него, Палевский подхлестнул ее кобылу. Долька рванула во всю прыть и за несколько минут примчала свою всадницу в рощу. За ними под деревья въехал генерал и, перехватив кобылу за повод, остановил ее.
- Что вы себе позволяете?! - вспылила вконец разъяренная Докки.
Она поискала глазами Афанасьича, которого почему-то не было поблизости, и увидела его на дороге в обществе свиты Палевского.
- Я сам поехал за вами, - сказал генерал, перехватив ее недоуменный взгляд, брошенный на слугу. - Удирая от меня, вы въехали в болото.
- Я не удирала от вас! - процедила Докки. - Вы слишком много о себе возомнили!
- Еще как удирали, - заявил он. - После того, как я застал вас флиртующей со Швайгеном…
- Я с ним не флиртовала! - возмутилась она. - Мы просто разговаривали, когда появились вы и самым отвратительным образом вмешались в нашу беседу.
- Вы держались с ним за руки и улыбались ему так нежно, что, право…