- Значит, скоро вернетесь в строй, - кивнул Палевский, мельком посмотрел на руку Швайгена, сжимавшую пальцы Докки, и в следующее мгновение в упор взглянул на смутившуюся от неловкости баронессу. Она поневоле вспыхнула, а Палевский подчеркнуто любезно склонил перед ней голову.
- Madame la baronne, - только и сказал он. Докки даже не успела кивнуть ему в ответ, как он уже обращался к раненым на этой и ближайших телегах, жадно ловившим каждое его слово:
- Ну что, удальцы? Побили французов?
- Побили, ваше превосходительство! - раздался нестройный, но радостный отклик солдат.
- Залатают вас, опять вместе будем сражаться, - улыбнулся он, и все раненые враз оживились, подхватывая уверенную, беспечную улыбку своего генерала.
- Поскорее бы, - сказал какой-то лежачий раненый с соседней телеги.
- Скоро, скоро, - сказал Палевский, - оглянуться не успеете. Только перетерпеть немного. Бывайте здоровы, ребятушки, еще встретимся! Бог в помощь!
Он в прощальном жесте поднял руку и тронул гнедого, который, тряхнув головой, поскакал дальше по дороге. За Палевским потянулась его свита, на ходу кивая Швайгену и бросая любопытные взгляды на Докки.
- И сразу полегчало, - сказал сосед барона. - Доброе слово всему приятно.
Докки поспешно распрощалась со Швайгеном, наконец поцеловавшим и отпустившим ее руку, и поехала вперед, переживая эту мимолетную, такую долгожданную встречу с Палевским. Еще недавно отчаянно желая увидеть его, теперь она о том ужасно жалела, поскольку поняла: если их знакомство могло что-то значить для него в Вильне, то теперь и она, и та мирная жизнь стали настолько далекими за эти недели войны, что были отодвинуты им куда-то на самый задний план.
Глава III
Они доехали до развилки дорог и направились прямо, на север, тогда как поезд с ранеными и военные отряды сворачивали направо.
- Может, подождем здесь слуг? - чуть погодя спросила Докки у Афанасьича.
- Нечего их ждать, - сказал тот. - Дальше отсель убраться след. Догонят.
Докки только кивнула, не желая вступать в пререкания с и без того взвинченным и расстроенным Афанасьичем, который все никак не мог успокоиться, что привез ее на место сражения армий.
"Он, верно, еще обижен, что Палевский меня проигнорировал", - подумала Докки, зная, как самолюбиво воспринимает слуга любые проявления неуважения или равнодушия к барыне. Сама она находилась в странно оцепеневшем состоянии, даже не пытаясь найти оправдания холодности Палевского - де, он занимается своим "мужеским делом", как говаривал Афанасьич, и ему не до деликатничанья с ее нежными чувствами. Или ему опять не понравилось, что Швайген держал ее за руку? Но он же должен был понимать, что это случайность.
"Ах, как глупо все! - говорила она себе. - И чего я ждала? Что он, увидев меня, растает, бросится ко мне, обмирая от счастья? Как глупо - все эти мои надежды, мои мечты… Как глупо!"
Ей казалось, она все бы сейчас отдала, лишь бы очутиться в Петербурге, в своем доме, закрыться в спальне, дать волю вдруг закипевшим слезам, просившимся наружу, выплакаться, а потом забыть, забыть все, что с ней произошло за последние недели, и вернуться к той спокойной, умиротворенной и пустой жизни, которую вела до недавней поры.
- Эй, эй, погодите! - позади вдруг раздался чей-то крик и топот копыт. - Стойте!
Докки обернулась и увидела скачущих к ним нескольких военных. На какое-то мгновение в ней встрепенулась надежда, но тут же притихла, и она мысленно отругала себя за невольное ожидание чуда.
- Что им надобно? - проворчал Афанасьич, недружелюбно глядя на приближающихся всадников. - Чего кричат, чай, не глухие…
- Куда едете? - спросил их, приблизившись, один из офицеров, одетый в белый мундир с аксельбантом.
- В Друю, - нахохлившись, сказал Афанасьич.
- Туда ехать нельзя, французы на Динабург и Друю идут.
- Французы ж вон там остались, - не желал сдаваться слуга, кивая в ту сторону, откуда они приехали. - За рекой.
- Их много, - ответил на это офицер. - Они и за рекой, и у Динабурга, и у Минска.
- Тьфу, - сплюнул Афанасьич, вновь забывшись, за что получил сердитый взгляд от офицера, которого, казалось, шокировало такое поведение слуги при своей хозяйке.
- Сударыня, позвольте сопроводить вас в безопасное место, - он обратился к Докки с удивившей ее настойчивостью в голосе.
Она недоуменно приподняла брови.
- Право, это слишком большая честь для меня, - сказала она. - Вы можете просто подсказать нам безопасное направление на север. Мы едем в Петербург и…
- Позвольте, мадам, - офицер сделал жест рукой, приглашая ее следовать обратно в сторону развилки. - Мне надобно проследить, чтобы вы были доставлены в целости и сохранности.
Он кивнул своим спутникам, те развернули лошадей и поскакали назад, а сам офицер с легким поклоном и соответствующим движением рукой повторил:
- Прошу вас.
Докки переглянулась с Афанасьичем. Понимая, что в подобной ситуации не следует спорить с военными, она повернула кобылу и поехала за верховыми. Слуги последовали за ней, офицер скакал сбоку. Не доезжая развилки, передние всадники, а за ними и Докки со своим сопровождением свернули влево на лесную тропинку, выведшую их через вспаханные поля к пустой деревеньке, миновав которую, по проселочной дороге, идущей через луга, они достигли березовой рощицы. Сбоку, на опушке расположились военные, к которым направились провожатые старшего офицера, сам же он поехал прямо в рощу. Докки и Афанасьич, вновь переглянувшись, последовали за ним и через несколько минут оказались на поляне, где на поваленном стволе березы сидели еще какие-то офицеры, а перед ними стояли бородатые казаки в мохнатых шапках и взволнованный господин в статском мундире, горячо говоривший:
- Откуда же я знал? Воля ваша, все думали, что французы идут. Вот я и…
- По бумагам вы закупили фураж неделю назад и тогда же свезли в магазин, - сказал один из офицеров. - А подводы где взяли?
- Да я… - статский замялся. - Э… подводы были…
Офицер перебил его, ткнув в лист ведомости, которая лежала у него на коленях:
- Все подводы к тому времени в армию забрали. За ложь и воровство под суд пойдете.
Тот испуганно оправдывался, а Докки тихо сказала Афанасьичу:
- Не понимаю… Этот вроде как арестован, а нас зачем сюда?
Тут казаки переступились, и между ними в образовавшемся просвете Докки заметила офицера в белом мундире, что привез их сюда. Он о чем-то докладывал военному, сидевшему отдельно ото всех на складном стуле.
"Верно, рассказывает, как доблестно поймал злоумышленников, а то и шпионов, направлявшихся в Друю", - подумала Докки, пытаясь разглядеть этого начальника - его загораживала спина их провожатого. Ей было видно лишь колено над пыльным сапогом да край эполета. Но когда офицер наконец отошел, она увидела, что на стуле вразвалку сидит Палевский и смотрит прямо на нее уже не тем отстраненным и равнодушным взглядом, а острым и напряженным.
Если она не упала в обморок, то только потому, что после всех переживаний этого долгого утра у нее не нашлось сил на новые волнения. Она лишь пораженно уставилась на Палевского, а он встал и направился прямиком к ней. Казаки посторонились, пропуская его, и через несколько секунд он стоял возле вконец растерянной Докки.
- Madame la baronne, вот и вы, - сказал он, снимая ее с седла. Она оперлась на его плечи, когда он взял ее за талию, и с его помощью спрыгнула на землю. Тут оказалось, что ноги ее почему-то не держат, и она бы упала, не поддержи ее Палевский в своих объятиях.
Он был так близко. И это тогда, когда она уж не чаяла его вновь увидеть. Докки показалось бы, что это сон, если бы она не чувствовала, как ее держат его сильные руки - крепко и нежно, и не видела, что его прозрачные глаза сердито смотрят на нее. Они молча взирали друг на друга, пока это молчание не прервал возмущенный голос Афанасьича:
- Ты, ваше благородие, руки-то свои при себе держи. Отпусти барыню! Слышь, что говорю?
Палевский вздохнул и, продолжая обнимать Докки за талию и прижимая ее к своему боку, бросил через плечо:
- Слышу, слышу. Не бойся, ничего с твоей барыней не случится.
И повел Докки с собой, все обхватывая ее стан. Вскоре она обнаружила себя сидящей на его стуле, и только тогда заметила, что офицеры и тот статский куда-то подевались. Дольку уводил какой-то солдат, за ним ехали стременные и Афанасьич, продолжающий сверлить Палевского глазами и ворчать что-то себе под нос.
- Сколько вас? - спросил генерал у казаков, присаживаясь возле Докки на ствол березы и беря ее за руку.
- Да, почитай, полк, - ответил один из них. Он старался не смотреть на Докки, очевидно смущенный ее присутствием.
- Отдыхайте до вечера, - сказал Палевский. - А потом смените эскадрон, что дежурит у реки.
- Слушаюсь, ваше превосходительство, - казак поспешно удалился с поляны в сопровождении своих товарищей.
Докки осталась наедине с Палевским.
- Цербер у вас, а не слуга, - сказал он - от него явно не укрылись недовольные взгляды Афанасьича - и склонился над ее рукой, прижался губами к тыльной стороне запястья, как когда-то под Вильной, в их последнюю встречу.
У нее побежали мурашки по коже, когда она почувствовала его дыхание и теплые губы, ее целующие. Испугавшись, что Палевский заметит ее волнение, она потянула к себе руку, он не стал удерживать ее (к немалому огорчению Докки), а выпрямился и, нахмурившись, резко спросил:
- Как вы здесь оказались?
- Нас остановил какой-то офицер и привез сюда, - объяснила Докки, думая, что он сердится из-за того, что она свалилась на его голову.
"Или потому, что я была со Швайгеном и держалась с ним за руку? - засомневалась она. - Тогда, в Вильне, он заявил, что ревновал меня. Может быть, и сейчас…"
Она посмотрела на его сердитое лицо и быстро добавила:
- Я не поняла, почему нас задержали. Верно, это был какой-то патруль, который заворачивает путников, едущих в Друю, хотя впереди нас ехала бричка, и ее не остановили. Или я со слугами выглядела подозрительно? Но вы ведь объясните им, что знаете меня и…
- Это я приказал вас найти и доставить ко мне, - в его голосе послышалась досада.
- Вы приказали?! - ахнула Докки и неимоверно обрадовалась его словам. Надежды, с которыми она совсем недавно распрощалась, вновь в ней ожили.
- Странно, что офицер не сказал мне о вашем распоряжении, - сказала она. - Признаться, я решила, что мы заехали куда-то не туда или что нас арестовали.
- Зная ваш упрямый характер, я предупредил своего адъютанта, чтобы он вам ничего не говорил, - ответил Палевский.
- У меня вовсе не упрямый характер, - обиделась Докки. - И я не понимаю, почему нужно было скрывать от меня, что это вы велели…
"Ну, почему, - подумала она с горечью. - Почему он злится на меня? Сам послал за мной, а теперь обвиняет в дурном характере и вообще ведет себя так, будто вовсе и не хочет меня видеть…"
- Упрямый, - повторил он. - И непредсказуемый. Взбалмошный. Поэтому я решил, что вам лучше не знать, к кому вас сопровождают.
Докки только открыла рот, чтобы ответить как надлежало этому невозможному человеку, но он не дал ей этого сделать и резко спросил:
- Как вы оказались на пути армий?
- Мы ехали в Петербург, - поколебавшись, сказала она, осознавая, как неубедительно со стороны выглядит ее ответ. - Не ожидала встретить вас, - добавила она поспешно, чтобы он не подумал, что она искала с ним встречи.
- Я тоже не ожидал! - рявкнул он, не скрывая своего раздражения. - О чем думала ваша голова, когда вы поехали в свой Петербург? Вы что, не знали, что идет война? Что армия отступает, а французы идут следом?
- Но я не думала, что французы зашли так далеко! - стала оправдываться Докки, задетая его словами. - Говорили, что они в Свенцянах и…
- Вся округа знает, что идут французы, - перебил он ее. - Все уходят из этих мест, а вы преспокойно направляетесь в Петербург. Задержись вы чуть, прямехонько попали бы в руки французов. Вы это хоть понимаете?!
- Теперь понимаю, - обиженно сказала она. - Но когда мы выехали…
Палевский обреченно вздохнул.
- Все едут на восток, вы же, как всегда, поперек течения, - сказал он устало.
Ей же вдруг понравилось, что он сердится. И не только оттого, что его глаза при этом красиво сверкали, но и потому что причиной его злости была она, Докки. Раз Палевский так волновался, то, возможно, он не так уж и равнодушен к ней, как хотел показать на дороге у телеги с ранеными. Она невольно улыбнулась своим мыслям.
- Не вижу в этом ничего смешного, - Палевский заметил ее улыбку. - Сейчас вы поедете со мной - до моста через Двину верст тридцать. К вечеру, думаю, доберемся. Переправлю вас на тот берег.
Пробыть с ним почти целых полдня - это показалось ей настоящим подарком судьбы, особенно после всех ее страданий во время разлуки и терзаний по поводу невозможности их встречи. Но она вспомнила о слугах, которые направлялись сейчас в Друю, и сказала ему об этом.
- Не волнуйтесь, - ответил ей Палевский. - Туда французы еще не дошли и вряд ли появятся там в ближайшие дни.
- Но ваш адъютант сказал, что ехать в Друю опасно, - сказала Докки.
- Ему нужно было привезти вас ко мне, - он пожал плечами. - Годился любой предлог, чтобы вы с ним поехали.
Она только вскинула на него глаза, не в силах сердиться за подобное самоуправство. Палевский улыбнулся.
- Я хотел вас видеть, - сказал он и только собрался что-то добавить, как вдруг повернул голову и крикнул: - Ну, что там у вас?
- Ваше превосходительство, - из-за деревьев выглянул офицер. - Карты привезли.
- Наконец-то! Давайте их сюда.
Офицер подошел и положил на ствол березы стопку карт.
Палевский стал их просматривать, а Докки не отводила глаз от него. Его волосы были взлохмачены, на подбородке проступила щетина, что придавало ему немного разбойничий вид. На нем не было шейного платка, верхние пуговицы мундира расстегнуты, и под ним виднелся край воротника белой сорочки. Один эполет был поломан, вернее, рассечен, и Докки испугалась, что он ранен. Она с беспокойством посмотрела на него, но он легко двигал плечом, разворачивая свои карты, которые, казалось, для него сейчас были важнее всего.
- Хорошо, - наконец удовлетворенно сказал Палевский. - Вот эти передайте начальнику штаба корпуса, остальные - в бригады.
Когда офицер ушел, он повернулся к Докки.
- Армии не хватает карт местностей, по которым она проходит. Сколько угодно планов Азии и Африки, но о картах Виленской и Витебской губерний никому и в голову не пришло побеспокоиться. Вот так мы готовились к войне.
- Вы не ранены? - Докки осторожно коснулась его разрубленного эполета - сейчас ее это волновало куда больше карт. - Это в стычке с французами, которые напали на вас сегодня?
- Вы видели?! - вскинулся он так сердито, что она сразу осеклась. "Ему нельзя напоминать о том, что я была на дороге во время сражения, - подумала она. - Он сразу начинает раздражаться, будто одна мысль об этом для него невыносима".
- Не ранен, - сказал он, вновь посмотрел за деревья и кивнул головой.
На поляне показался другой офицер, который принес им флягу с водой, две кружки и ломти хлеба с вяленым мясом.
- Горячая еда будет вечером, - извинился Палевский перед Докки. - Сейчас по-походному. Перекусим и поедем.
Но перекусить ему толком не дали. На поляне то и дело появлялись офицеры с докладами, на которые он отвлекался, и вопросами, на которые был вынужден отвечать. Потом привели пленного француза, и Палевский расспрашивал его о численности неприятельских корпусов, о резервах, о каких-то Удино и Мюрате. Докки, впрочем, особо не прислушивалась, а за обе щеки уплетала и хлеб, и мясо. Палевский с ухмылкой подталкивал к ней все новые ломти с таким видом, будто ему доставлял удовольствие ее аппетит. Делай так Вольдемар или кто другой, ее бы это раздражало - Докки не переносила фамильярности. Но то, что именно Палевский так заботится о ней, переполняло ее счастьем. Как и его признание, что он хотел ее видеть.
"Еще час назад я чувствовала себя безгранично несчастной, - думала она, - а теперь купаюсь в блаженстве, превращаясь в восхищенную глупышку, которая тает от одного его взгляда. Впрочем, оно того стоит".
- Наелись? - спросил он, когда Докки отказалась от очередного куска мяса.
- Благодарю вас, - ответила она и улыбнулась в ответ на его улыбку.
- Вы редко улыбаетесь, - сказал Палевский, не спуская с нее глаз. - А мне так нравится, когда вы в хорошем настроении.
- Мне тоже нравится, когда вы в хорошем настроении, - рассмеялась она. - Увы, в основном я видела вас в прескверном состоянии духа.
- Вы также не баловали меня приветливостью.
- Сами виноваты, - парировала она. - Вы постоянно провоцировали меня на ссору.
- Вот уж поистине, кругом виноват, - насмешливо сказал он и встал, протягивая ей руку. - Пора двигаться.
Докки с сожалением окинула взглядом поляну, где на какое-то время забыла о своих печалях. Казалось, ему тоже не хотелось отсюда уходить, но он сжал ее руку и крикнул, чтобы подавали лошадей.
Она почувствовала себя крайне неуютно, когда выехала с Палевским на дорогу, где его ждали офицеры, а мимо проходили эскадроны отступающего корпуса. И все, конечно же, глазели на нее.
- Не волнуйтесь, madame la baronne, - сказал он, заметив ее смущение. - Они так смотрели бы на любого человека, оказавшегося в моей компании, а уж присутствие дамы вызывает еще больший интерес.
- Но мне от этого не легче, - пробормотала Докки, бессознательно выпрямляя спину и поднимая подбородок.
- Они успокоятся, когда увидят, что вы меня покинули, - насмешливо добавил он.
Она покосилась на него, пытаясь понять, ждет ли он их расставания или не прочь продлить эту встречу. Он хотел видеть ее, но, возможно, времени, проведенного в ее обществе, ему вполне достало, и теперь он мыслями опять в своих военных делах, и ее присутствие только мешает ему отдаться им полностью.
- Если вы останетесь со мной, я буду за то только благодарить судьбу, - бархатным голосом сказал он, будто прочитал ее мысли.
Докки покраснела.
- Невозможный вы человек, - простонала она и посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не слышит. Но свита Палевского деликатно держалась сзади, отставая от них на несколько саженей. Где-то там ехали ее стременные и Афанасьич, смирившийся, что его разлучили с хозяйкой.
- Дело ваше, барыня, - сказал он, улучив момент, когда Палевский задержался с офицерами и слуга смог к ней подъехать. - Мужчина он, конечно, видный и с характером, но опасный. Помяните мое слово, опасный, потому как себе на уме и очень хваткий. С ним ухо востро надобно держать, вот что я вам скажу.
Докки была полностью согласна с Афанасьичем, но отдавала себе отчет в том, что ей уже поздно волноваться по этому поводу. Видеть его, слышать, находиться рядом - было для нее таким счастьем, что она не хотела заранее думать, как сможет расстаться с ним и жить без него.