Ревность ледяными копьями вонзалась в ее сердце, пока она с беззаботной улыбкой обменивалась репликами со знакомыми.
Заиграл оркестр на хорах столовой, дворецкий, с переброшенной через руку белоснежной салфеткой, пригласил гостей к трапезе, и под звуки полонеза все двинулись парами в соседнюю залу, где покоем стояли роскошно сервированные столы. Докки провел в столовую какой-то господин, имени которого она не запомнила, и усадил ее на правую сторону стола, отведенную для дам. В центре было место хозяйки, от нее рассаживались гостьи по чину и титулу. Мужчины занимали левую сторону. Место Докки оказалось между немецкой баронессой и еще какой-то дамой, мало ей знакомыми, благодаря чему с ними можно было не вести утомительные разговоры ни о чем.
Она переглянулась с Ольгой, сидящей неподалеку, на дальнем конце стола увидела Мари с Ириной, на мужской половине - также в конце стола Ламбурга, заведшего шумные разговоры со своими соседями. На почетных местах рядом и напротив княгини Думской расположились самые высокопоставленные гости. Среди них находился и Палевский. Он сидел напротив, неподалеку от Докки, рядом с английским посланником, с которым изъяснялся на превосходном английском языке.
"Везде чувствует себя, как рыба в воде", - подумала Докки и посмотрела на двери столовой, где появились лакеи с огромными подносами. Оркестр заиграл новую мелодию - обед начался.
Она едва дотрагивалась до предлагаемых блюд, не столько прислушивалась к разговорам, сколько думая о своем. Палевский ни разу не посмотрел в ее сторону, она тоже старалась не замечать его, уткнувшись взглядом в тарелку, бессознательно ковыряя что-то вилкой, но нет-нет, да украдкой все же косилась на него. И ей не верилось, что этот чужой теперь для нее человек, этот видный строгий генерал, с которым почитали за честь общаться самые значительные и важные лица государства, некогда добивался ее внимания, держал в своих объятиях, писал ей - ей! - невыносимо нежные письма и был отцом ее будущего ребенка. На глаза навернулись слезы, она моргнула и схватилась за бокал с разбавленным вином, пытаясь запить мучительную горечь, которой отдавали все попробованные ею яства этого роскошного обеда и ее собственные мысли.
Шли перемены блюд, провозглашались тосты - за государя императора, за Россию, за победу над Бонапарте, за хозяйку-именинницу. Беседы становились все непринужденнее, громче. Гул голосов, звон приборов и бокалов, музыка сливались в тягучий единообразный шум; по зале душным облаком расползались запахи пищи и духов, смешанные с острым ароматом хризантем, чьи лепестки были разбросаны по белоснежным скатертям, покрывающим столы. Букеты с цветами стояли и в нишах окон, по углам столовой, между буфетами и шкафами с серебряной и фарфоровой посудой.
Докки замутило. Она глубоко вздохнула, попила холодной воды и, чтобы отвлечься, прислушалась-таки к разговорам, ведущимся за столом.
- Невозможно представить, что им пришлось вытерпеть, - пронзительным голосом рассказывала одна из дам о своих знакомых, бежавших от французов из Москвы. - Станции грязные, заполненные живностью - от кошек и телят до кур, дым от печей, насекомые… И еще турки…
- Какие еще турки? - удивилась ее соседка.
- Пленные с турецкой войны, - пояснила рассказчица; ею оказалась графиня Сербина. - Представьте, после заключения нами мира с Турцией они уверяют, что являются верными друзьями России. Де ненавидят французов, посмевших напасть на нас, и все такое прочее. Ходит анекдот, как неким пленным туркам весьма понравились две юные барышни из Москвы и они предложили выменять девушек на двух своих полковников. Каково, а?! Мать девиц, конечно, возмутилась, заявила, что дружба Турции с Россией зашла слишком далеко, посадила дочерей в карету и увезла их в Рязань.
Дамы ахали, качали головами и со смешками переглядывались.
- Слышала, в Москве происходят ужасные бесчинства, - продолжала Сербина. - Французы жгут и разоряют дома, в церквях устраивают конюшни. Меня весьма тревожит наш особняк. Мы оставили в нем сторожей, конечно, чтобы те сберегли хоть что из вещей - там добра тысяч на… тридцать-сорок…
На другой половине критиковались принятые в свете французские обычаи.
- Все подражали французам и доподражались, - уверял некий господин, при этом говоривший по-французски. - Переняли у них разврат, пороки, вообще все дурное, что только там водится. Французские романы, французские моды, обычаи… пора, пора вспомнить о матушке-России.
Его слушатели - также по-французски - полностью одобряли его слова, призывая бороться с засильем французских поветрий в обществе.
Поодаль военными обсуждались маневры русской армии. Одетый с иголочки молодой штабной офицер громко и взволнованно возмущался:
- Об армии ничего не известно! Где она, куда увел ее Кутузов, отдав французам Москву на поруганье?
- Он шлет весьма странные донесения - то отходит к Рязани, то к Калуге, - сообщил другой штабной.
- Кружит, кружит, - взмахнул руками первый. - Из свиты князя никто не ведает и не понимает его планов, потому как, уверен, никаких планов у него вовсе нет. Спрашивается, зачем меняли командующего? Воля ваша, ведь надеялись, что уж Кутузов-то остановит француза, а он под Можайском только бой дал, да и ноги унес. Не удивлюсь, если и его запишут в изменники, как Барклая, которого все, все без исключения, презирают и ненавидят - предателя, изменника и труса.
- Почему же все? - послышался голос Палевского. - Я, например, весьма уважаю графа Барклая-де-Толли и отношусь к нему как к способному, храброму и преданному своему делу военачальнику.
- Большего зла, чем министр причинил России - быть не может! - вспыхнул офицер, чуть стушевавшись. Он определенно не ожидал, что знаменитый Палевский вступится за пинаемого всеми Барклая.
- И что же за зло принес Барклай-де-Толли России? - Палевский сузил глаза, что не сулило ничего хорошего.
- Как это - что за зло? - растерялся офицер. - Отдал без боя все западные земли!
- Видимо, ежели бы вы командовали армией, то со стотысячным войском в один момент разгромили бы вчетверо превосходящие силы Бонапарте, - усмехнулся Палевский. - Жаль, этого не знал государь, отдавая приказ об отступлении наших армий.
- По-позвольте, - пробормотал сконфуженный штабной, покраснев от насмешливого тона боевого генерала. - Все знают - Барклай оставил Вильну, оставил дрисский лагерь…
- По приказанию государя, - напомнил ему Палевский.
- Государь лишь внял его советам, - не уступал офицер, но уже не так уверенно. - А в Витебске его величества не было - но Барклай ушел оттуда без сражения.
- Вы считаете, в Витебске у армии было больше условий для сражения, нежели прежде?
Штабной судорожно силился подыскать аргументы, цепенея под взглядом Палевского. Наконец он выпалил:
- По картам видно, что под Витебском есть удобное и ровное место…
- Вероятно, оно выглядит очень удобным и ровным на карте, - продолжал Палевский, но в глазах его засветился едкий огонек, - на деле же всю эту гладкую на бумаге местность покрывает густой кустарник, леса, затрудняющие сообщения между войсками, и пересекает глубокий овраг, через который без специальных спусков невозможно перевезти артиллерию? А было ли по карте понятно, что местность слишком обширна и требует гораздо большего количества сил? И что наша армия, по-прежнему значительно уступающая числом противнику, оказалась бы в ловушке на этой удобной, по вашему мнению, местности?
Офицер растерянно оглянулся на своих собеседников, только что поддерживавших его слова. Но те молчали, не осмеливаясь спорить с Палевским - генералом, прошедшим в боях весь тот путь, который они видели только на картах.
- Абсолютно все знают, что Барклай - предатель, - вдруг подала голос графиня Сербина. - Уверяю вас, граф, и в Москве, и везде в других местах мы только и слышали эти утверждения.
- Вам простительно заблуждаться, мадам, - подчеркнуто любезно ответил ей Палевский. - Вы слишком далеки от военных дел. Народ же судачит потому, что наша армия отступала под командованием Барклая-де-Толли. Но распространители этих досужих и несправедливых слухов не предполагают или не желают задуматься, что отступление это было вызвано многими крайне весомыми причинами, а командующий как раз сделал все - с присущей ему твердостью духа, самоотверженностью и военным искусством, - чтобы уберечь подвластные ему войска от бессмысленной гибели. Тогда любое сражение - не случайно именно этого добивался Бонапарте - привело бы к полному уничтожению нашей армии и проигранной войне. Только недальновидный глупец стал бы устраивать показательный бой с превосходящим противником, исход которого заранее был предрешен, что было очевидно любому мало-мальски опытному офицеру. К нашему счастью, генерал Барклай-де-Толли проявил себя умным и дальновидным военачальником.
Палевский откинулся на стуле и обвел взглядом разом притихших слушателей.
- Но под Можайском наша армия выдержала сражение и не была разгромлена, - пробурчал штабной, не в силах смириться со своим поражением.
- Под Можайском на нашей стороне сражались уже объединенные армии, усиленные резервами и ополчением, - резко ответил Палевский. - К этому времени и французы порядком подрастеряли свои силы - как-никак, им пришлось с боями пройти более восьмисот верст. Убитыми, ранеными, больными, - он пожал плечами. Ретивый офицер озадаченно покрутил головой и замолчал.
- За наших храбрых офицеров! - поспешно провозгласил тост кто-то из статских.
Все шумно зааплодировали, а лакеи засуетились, разливая шампанское в высокие бокалы.
Последовала очередная смена блюд - и столы начали приготавливать к десерту. Слуги специальными щетками смели со скатертей крошки, официанты внесли вазы с разноцветным мороженым - фисташковым, лимонным, вишневым, сливочным. На огромных блюдах сине-желтыми язычками пылало модное пирожное "Везувий на Монблане". Перед гостями появились хрустальные вазочки со свежими фруктами, вареньем, конфетами; огромные тарелки с бланманже, бисквитами под взбитыми сливками, зефирами, подовыми сладкими пирожками; холодные кисели и компоты. Все гости с немалым оживлением принялись лакомиться десертом, будто перед этим не было семи или восьми перемен блюд: ни супа, ни индеек в лимонах, ни гусей с яблоками, ни котлет, ни жаркого из дупелей, ни голубых щук, ни молочных поросят.
Докки дотронулась лишь до лимонного мороженого, не слишком сладкого, с приятной кислинкой на вкус. Рядом судачили соседки по столу, обсуждая чьих-то непутевых мужей.
- Каково, скажите, видеть это женщине, у которой есть хоть какие чувства? - взволнованно вопрошала некая дама. - Хорошо, когда глупость или легкомысленность затмевают очевидные истины, но для тех особ, которые понимают неверность мужей…
- Меня возмущают такие ситуации, - отвечала ей другая. - Спрашивается, как же нам не бояться замужества, когда перед глазами подобные примеры?
- Нынче дамы взяли в моду скверно питаться, - говорили напротив, на мужской "половине". - Ложечку проглотят, крылышко отщипнут… По мне, так нет ничего приятнее женщины с аппетитом, в теле, чтоб и щеки румяные, и глаза блестящие… И прочее - все как положено…
Докки подняла глаза от своего размякшего, подтаявшего мороженого и заметила, как Палевский бросил быстрый взгляд на ее тарелку. "Он тоже предпочитает женщин с хорошим аппетитом", - подумала она, вспомнила, как в той березовой роще на поляне он подкладывал ей куски мяса с хлебом, и еще сильнее расстроилась.
После обеда гости перешли в библиотеку и гостиные. Одни музицировали у фортепьяно, другие уселись за бостонными столами, желая перекинуться в партию-другую, третьи, собравшись кружками, беседовали, пока в столовой перед танцами лакеи убирали столы.
- Вы что-то бледны, - обеспокоенно сказала Ольга, подойдя к Докки.
- Разболелась голова, - ответила Докки, которая и в самом деле чувствовала себя неважно. - Надеюсь, Софья Николаевна не обидится на меня, если я вскоре покину ее дом? Только не знаю, как бы мне уйти, не привлекая к этому ничьего внимания.
- Дождитесь начала танцев, - посоветовала ей Ольга. - Сейчас ваш уход может кому-то броситься в глаза, а во время танцев этого никто не заметит. Потом я передам бабушке ваши извинения.
- Ma chèrie Евдокия Васильевна, - раздался рядом густой голос Вольдемара. - Надеюсь, вы не откажете мне…
Докки в панике оглянулась. Сзади к ней подходил сытый и довольный Ламбург с розовым лоснящимся лицом.
- …в танце, - сияя, продолжил он. - Несколько кругов польского - как раз то, что необходимо организму после плотного обеда.
- Боюсь, я… - начала Докки, намереваясь отклонить приглашение Вольдемара, но тот с поклоном уже удалился, завидев какого-то знакомого.
- У вас поразительное терпение, - сказала ей Ольга. - Я бы давно с криками сбежала от него.
- Ох, нет у меня уже никакого терпения, - Докки покосилась на другой конец гостиной, где стоял Палевский с Жени Луговской.
Едва он появился в комнате, как его обступили дамы и вот уже с полчаса не оставляли в покое. То возле него крутились Сербина с Надин, то еще какие-то матроны с дочерьми, Сандра Качловская, графиня Мусина, сестра Палевского Наталья Марьина со своими приятельницами, а теперь его вниманием завладела Жени. Она положила руку на его рукав и что-то оживленно ему говорила. Он же, вежливо наклонив голову, внимательно ее слушал. "Интересно, они договариваются о свидании, - думала Докки, - или это обычный светский разговор, идущий между бывшими любовниками?" Она представила, как Палевский обнимает и целует Луговскую - как еще сегодня целовал ее саму, - и беспомощно зажмурила глаза, будто это могло помочь избавиться от картин, созданных разгулявшимся воображением.
- О, бабушка, - сказала Ольга.
Докки, вздрогнув, оглянулась и увидела, что к ним подходят княгиня и Нина Палевская.
- Я рассказала графине о ваших вечерах путешественников, - сказала Думская, обращаясь к Докки. - Оказывается - я совсем забыла о том, - граф Поль целый год жил в Англии. И Нина уверяет, что он может рассказать много чего интересного. Думаю, вам следует пригласить Палевских на очередное ваше заседание, дорогая. Я и сама с удовольствием послушаю об Англии. Ехать туда далеко, да и обременительно, а послушать-то я всегда с охотой… - со свойственной ей бесцеремонностью заявила княгиня, прежде не раз утверждавшая, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать, и что ей не пристало терять свое драгоценное время на россказни каких-то бродяг, которым не сидится дома.
- Баронесса, право, не подумайте, - обратилась к Докки смутившаяся Нина Палевская. - Вы вовсе не должны…
Софья Николаевна перебила ее ехидным смешком.
- Докки будет только счастлива принять вас в своем доме, - она покровительственно похлопала графиню по руке своей маленькой ладошкой. - И кто ж откажется послушать такого молодца? Весь Петербург сбежится.
- Я… я с удовольствием, конечно, - пробормотала Докки, метнув на Думскую укоризненный взгляд. - Разве что… генерал, боюсь, не совсем оправился от ран.
- Когда Поль оправится от ран, то тут же помчится на свою войну, - провозгласила княгиня. - Поэтому нам всем следует пользоваться возможностью, пока он здесь. В состоянии передвигаться - значит, в состоянии и рассказывать.
Она с нескрываемым неудовольствием посмотрела на Палевского и Луговскую.
- Поль! - позвала она его. - Подите-ка сюда!
Палевский оглянулся, что-то сказал Жени и, расставшись с ней, направился к их кружку.
- Нас приглашают на вечер, для которого вам следует подготовить рассказ об Англии, - объявила ему Думская. - Потешите меня, старушку…
- Непременно потешу старушку, ежели вы меня ей представите, - галантно отозвался он. - А что за вечер и у кого?
- У баронессы фон Айслихт, - довольно захихикала княгиня и погрозила ему пальцем:
- Не притворяйтесь, будто вы с ней незнакомы.
- Madame la baronne, - Палевский, не глядя на Докки, поклонился.
Докки была готова растерзать Думскую, поставившую ее в такую неловкую ситуацию. На помощь пришла графиня.
- Мы с Софи заговорили об Англии, и ей вздумалось послушать твой рассказ о поездке, - сказала Палевская сыну. - Оказывается, баронесса устраивает вечера, на которых собираются путешественники, и княгиня загорелась увидеть там вас.
- Боюсь, я путешествовал так давно, что мало чего помню и окажусь неважным рассказчиком, - ответил он. - К тому же не хотелось бы обременять madame la baronne.
Опять это едкое обращение! Докки с негодованием посмотрела на княгиню, та невинно ухмыльнулась и заявила:
- То-то вы с английским посланником так живо обсуждали английские усадьбы. Мне страсть как хочется послушать о садах… как бишь их…
- Ландшафтные парки, - подсказала бабушке Ольга.
- Запамятовала, - отмахнулась от нее княгиня, известная своей отличной памятью.
- Поль расскажет вам, - Нина ласково дотронулась до руки сына. Тот пожал руку матери и поклонился Софье Николаевне:
- Всегда к вашим услугам, ваша светлость, - и хотел было отойти, как к ним подошли его сестра с отцом.
- Там так весело, - сказала Наталья, показывая на шумный кружок посреди гостиной. - Играют в буриме. Я тоже пыталась, но у меня…
- Вечные проблемы со стихосложением, - улыбнулся граф Петр. - Еще в детстве, помню, она исписывала пуды бумаги, пытаясь составить рифмы, но ничего поэтичнее "кукла - лошадка" у нее не получалось.
- Но сейчас же я сочинила, - засмеялась Наталья. - Пастушка шла по лугу, Блестел в траве ручей. Обреченная на муку От его очей…
- Все в рифму, Наталья Петровна, - сказал кто-то из гостей.
Докки обнаружила, что они как-то неожиданно оказались в центре большого кружка составителей буриме, переместившегося сюда вслед за Палевскими.
- Поль, помогай, - обратилась к брату Марьина. - Первые строчки у меня, мне кажется, на редкость удачны. Придумай две последние.
- Пастушка обречена на муку от очей ручья? - рассмеялся Палевский. - Лови последние строчки: За что меня на муку Вверг блеск твоих очей?
- Я была уверена, что ты что-нибудь придумаешь, - шепнула ему сестра и воскликнула: - Вот еще рифмы: ропот - шепот, бой - покой.
- Мне слышался ропот, в тиши будто шепот, - сообщила какая-то девица.
- Знаменосец шел в бой, предчувствуя в нем свой покой, - громко продекламировал Вольдемар, всегда желающий находиться в центре событий.
- Вступив едва в свой первый бой, ты обретешь в нем свой покой, - выкрикнул молодой офицер из задних рядов.
- Поль, - потянула брата за рукав Наталья.
- Хм… - Палевский задумался и негромко прочитал:
Что жизнь? Судьбы невнятный ропот,
То бала блеск, то смертный бой,
И летней ночи нежный шепот,
И страсть, и горечь, и покой…
Он не смотрел на Докки, а ее мгновенно бросило в жар, едва он сказал "летней ночи нежный шепот". И показалось, почудилось, что это не случайно пришедшая ему на ум фраза: он что-то хотел ей этим сказать? Напомнить о той волшебной летней ночи, когда они были так близки? Когда была жива страсть, которая потом сменилась горечью разлуки и ожидания… И покой… Неужели он теперь испытывает только чувство покоя? Она в волнении сжала руки, гости же разразились аплодисментами.