Сопротивляясь этим слабым попыткам, Амисия обвила его руками за шею и запустила пальцы в густые пряди черных волос. Она прильнула к нему всем телом и жаждала, чтобы этому мучительному наслаждению не было конца. Гален не устоял: он склонился к ее лицу и припал к полураскрытым губам. Амисия с готовностью откликнулась на его немой безудержный призыв.
Поддавшись ее неискушенной, первозданной чувственности, Гален опустился на примятую траву, увлекая за собой обольстительную девичью фигурку. Он и вправду обещал зажечь ночной костер, чьи искры вот уже сколько дней и ночей будоражили его кровь. Эта хрупкая малышка, сама того не ведая, разрушила все его благие намерения, и он сказал себе, что заставит ее мучиться таким же исступленным желанием, от какого сгорал сам. Осторожно, но твердо взяв Амисию за плечи, он оторвал ее от себя и приподнял.
У Амисии вырвался обиженный возглас. Напрасно она барахталась, пытаясь избавиться от этой железной хватки. Вдруг губы Галена словно играючи коснулись ее груди. От этого воздушного прикосновения у Амисии перехватило дыхание; ей показалось, что она впадает в беспамятство. В ожидании чего-то томительного и неизведанного она закрыла глаза и ощущала только дразнящую ласку, которая странным образом волновала кровь. Амисия теряла рассудок. Она дотянулась руками до прохладных черных волос Галена и привлекла к себе его голову, чтобы беспощадно-нежные губы вобрали в себя набухший коралловый бутон ее груди.
Неожиданно для Амисии Гален перевернул ее на спину, и они поменялись местами. Приподнявшись на локте, он не отрывал взгляда от ее медвяно-карих глаз, а другой рукой помогал Амисии освободиться от расшнурованного платья.
- Я долго этого ждал. - Его простые слова обожгли ее, как пламя. Гален молниеносным движением сорвал с себя тунику.
В восторженном упоении Амисия жадно глядела на его мужественный торс - литые бронзовые мышцы, которые пересекала дорожка темных завитков, спускающаяся к плоскому животу и узким бедрам, скрытым облегающими шоссами. Галена бросило в жар от ее восхищенно-пронзительного взгляда. Он лег рядом и принялся ласкать ее податливое тело руками и губами. Эти мгновения показались Амисии вечностью. Она утопала в блаженстве и беззвучно молила Галена не останавливаться. Дождавшись, чтобы по ее телу пробежала дрожь неистового желания, Гален сбросил с себя последние покровы и снова очутился над Амисией. Когда он медленно опускался на нее, жесткие завитки волос чуть саднили ее атласную кожу. Его губы изогнулись в чувственной улыбке, когда Амисия самозабвенно подалась ему навстречу.
Изнемогая от непреодолимого желания, Амисия потянулась к нему, полная решимости привлечь его еще ближе к себе, заставить его устремиться вместе с ней в пожирающее ее пламя. Охватив руками его широкий торс, она упивалась ощущением того, как напрягались могучие мускулы там, где их касалась ее рука. Гален пытался сдерживать себя, он был уже на пределе человеческих сил… но последние остатки самообладания изменили ему, когда Амисия, подавшись к нему всем телом, словно обволокла своей мягкой плотью его плоть - горячую и сильную; она прильнула к нему в том извечном порыве единения, которому инстинкт учит столь же безошибочно, как и опыт. И Гален рухнул вниз, всей своей тяжестью сминая ее податливое тело. Она с ликованием приняла мощь этого бремени; она наслаждалась его близостью. Слаще меда была эта мука, и жарче лесного пожара пламя, обжигавшее ее - и все-таки Амисия чувствовала, что и этого ей мало. Просто еще выше взметнулись в ней огни палящего желания. Она жаждала быть еще ближе, ей хотелось большего, и она еще крепче охватила руками его плечи. Ее ладони требовательно пробегали по твердой спине, и она снова инстинктивно прижалась к нему, побуждая и искушая.
Волна запретного блаженства захлестнула Галена. Его руки скользнули по атласной коже вниз; он прижимал ее бедра к своим - так, чтобы облегчить соединение, которого требовал лихорадочный жар, сотрясающий их обоих. В свои разомкнутые губы он принял ее короткий выдох боли - и оставался неподвижным, пока она сама не придвинулась к нему. И только тогда он открыл ей, что же было предметом ее устремлений и к чему она так недавно научилась его подстрекать: выше и выше взлетали они на исполинских качелях испепеляющего восторга. Амисия возносилась в поднебесье, у нее замирало сердце, и она страшилась, что не вынесет огня собственного желания. Мольбой об утолении этого желания звучали ее рыдания - и, наконец, хриплый возглас Галена словно подал какой-то знак - и жгучее пламя уступило место сверкающим искрам бездумного экстаза.
Прошли долгие мгновения, показавшиеся бесконечными - и Гален перекатился на спину, не выпуская из объятий трепещущую Амисию. Он ласкою похлопал ее по спине, пригладил спутавшиеся шелковистые пряди и нежно поцеловал в макушку. То, что произошло, казалось ему чудом - никакие видения его чувственных фантазий не могли сравниться с этой маленькой волшебницей - такой необузданно страстной и в то же время исполненной ослепительной чистоты.
Нежась в блаженном утомлении, Амисия упивалась ощущением жестких завитков и твердых мышц у нее под ладонью; она впитывала благословенный жар его тела. Она прислушивалась к гулким ударам его сердца, которые постепенно становились более редкими и размеренными… и вот он уже погрузился в глубокий и спокойный сон. Она еще немного помедлила рядом с ним, не желая терять последних мгновений этой ночи - ночи, которая была жарче пламени и слаще лунного света, как он ей и обещал; она знала, что скоро - слишком скоро - счастье минувших часов станет лишь воспоминанием и не повторится больше никогда. Ах, если бы эта ночь могла длиться бесконечно… Если бы ее лихорадочные желания могли осуществляться с такой же полнотой, с какой воплотились в жизнь ее былые грезы о благородном разбойнике… этот мужчина в ее объятиях - разве не был он живым порождением ее мечтаний? Если бы только… отказываясь поддаваться мягкому соблазну дремоты, она натянула свой плащ на них обоих, цепляясь за последние ускользающие крупицы обреченного, злополучного счастья.
Неотвратимый рассвет обозначился на восточном краю неба, и Амисии пришлось признать неизбежное: наступало утро. Невозможно было оттягивать возвращение в замок: отмель наверняка и сейчас уже почти залита водой. Амисия осторожно высвободилась из объятий кумира своих фантазий, превратившегося в пылкого любовника, и подивилась тому, что вопли отчаяния, столь громко раздававшиеся у нее в душе, не разбудили его. Она натянула платье, а плащом аккуратно укрыла возлюбленного, чтобы защитить его от знобящего утреннего холода. Ей самой плащ был ни к чему: шерстяная ткань какой угодно толщины не могла бы отогреть сердце, оледеневшее от сознания утраты.
Ночной сумрак еще не покинул лесную чащу, но Амисия быстро прошла по знакомой тропинке, которую они с Келдой протоптали в прежние времена, и скоро достигла берега. Поднимающийся прилив не сулил безопасного пути через отмель. Все же Амисия задумала вернуться в замок именно этой дорогой, а лодку оставить на берегу, с тем чтобы потом послать кого-нибудь за ней; в состоянии безмерного изнеможения, в котором Амисия сейчас пребывала, ей нечего было и думать самой садиться за весла и грести до самого острова. Лишь ценой немалого усилия воли она заставила себя тронуться в путь. Ноги словно наливались свинцом, и каждый шаг давался ей труднее, чем предыдущий. Впервые за много лет Амисии не удалось набраться отваги, чтобы достойно встретить врага. Замок, возвышавшийся на фоне предрассветного неба, затянутого облаками, был сейчас для нее врагом - символом злой судьбы. Ее ждала темница, где нет места ни счастью, ни мечтам о счастье. Амисия медленно шла, опустив голову, не видя ничего, кроме того клочка дороги, куда надо было поставить ногу при следующем шаге. А волны, перекатывающиеся через отмель, поднимались все выше и выше.
- Наконец-то блудная дочь возвращается домой! - Глумливая издевка слов Гилфрея была явно рассчитана на то, чтобы задеть побольнее.
"И опять, встречает Темный Лорд", - тупо отметила про себя Амисия. Однако она была так поглощена своей кручиной, что не смогла сразу придумать какую-нибудь подходящую дерзость из тех, что у нее обычно бывали наготове для такого случая. Она даже не потрудилась поднять на него взгляд.
- Я хотел, чтобы твой будущий супруг сам убедился, насколько необходим железный кулак, чтобы прекратить твои мерзкие, постыдные выходки. - В голосе Гилфрея зазвучало еще более злорадное торжество, когда он увидел, как замерла падчерица, хотя она так и не взглянула на него. - Вот я и привел его сюда пораньше, чтобы он полюбовался, как ты возвращаешься на рассвете - в таком непотребном виде и явно только что из чужой постели. Теперь-то и дураку должно быть понятно: ни один благородный мужчина отныне не сочтет женитьбу на тебе завидной партией.
Не испытывая ни малейшего стыда за свое поведение и желая, чтобы назначенный ей в мужья человек это понял, Амисия гордо вскинула голову - и онемела от изумления. Прямо перед ней стоял Темный Лорд, но с ним были еще двое: ее мать и… Фаррольд!
- Ближе к полудню… нет, не сегодня, а завтра - в часовне замка ты будешь обвенчана с моим сыном, - напыщенно провозгласил барон Гилфрей.
Он торжествовал: наступил решающий момент, к которому он стремился все эти долгие годы, вынашивая мстительные замыслы. Жестокое удовлетворение так и рвалось наружу, когда он добавил:
- И благодаря детям, которых вы с ним наплодите, мой род будет и впредь владеть Райборном.
Даже его гнев против лесного разбойника бледнел и казался незначительным по сравнению со злобной радостью, которую он находил в предвкушении такого будущего. То была вершина его триумфа, то была победа, одержанная им над Конэлом, по чьей милости - так считал Гилфрей - он некогда лишился высокого положения, которое намеревался занимать всю жизнь, и терпел мучительные унижения.
Амисия не намерена была показывать отчиму, каким болезненным оказался нанесенный им удар. Она вздернула подбородок и медленным безразличным взглядом обвела двух его спутников. На лице леди Сибиллы явственно читались печаль и крушение надежд, а Фаррольд смотрел перед собой со стыдом и отчаянием.
ГЛАВА 11
- Леди Сибилле не угрожает никакая опасность, - быстро сообщил аббат Петер высокому мужчине, остановившемуся на пороге его аскетической кельи. - Во всяком случае, она сейчас не в более опасном положении, чем была все эти годы после смерти барона Конэла. - Он указал Галену на табуреты возле стола, на котором во время их предыдущей встречи возвышалась горка монет. - Ее страшит не собственная судьба, а участь другого человека.
Гален наклонился, чтобы пройти под низкой притолокой двери, и подошел к тому же табурету, на котором сидел в прошлый раз. Неожиданные слова аббата не удивили Галена. Действительно, его благочестивая крестная никогда не жаловалась на плохое обращение и никогда никого не звала на помощь, если речь шла о ней самой - она обращалась за помощью только тогда, когда под угрозой оказывались безопасность или счастье других людей. Эта мысль заставила его мгновенно насторожиться. Его вопрос прозвучал более резко, чем мог бы ожидать собеседник:
- Другого? За кого же она боится?
Галену показалось, что престарелый священник непомерно долго усаживался на свой табурет. На самом же деле аббат пытался как-то объяснить себе возникшее у него ощущение, что его новости уже вывели Галена из равновесия: заговорило ли в молодом рыцаре разочарование от того, что поиски утратили цель, не успев начаться, или раздражение из-за потерянного времени? Он глубоко вздохнул и дал нетерпеливому посетителю короткое, но понятное объяснение:
- Вчера вечером я был в замке и виделся с леди Сибиллой. Она рассказала мне, до чего додумался лорд Гилфрей, стремясь сохранить за собой Райборн до конца дней своих… и на будущие времена. Он намерен выдать ее дочь замуж за своего незаконнорожденного сына.
- Замуж?!! За сына-бастарда? - Гален был потрясен. Одно лишь предположение, что другой сможет потребовать от Амисии тех ласк, которые так недавно она щедро дарила ему самому - и не один раз - такое предположение было невозможно перенести. Он стиснул зубы, чтобы сдержать протестующий возглас. Когда он проснулся в лесу, в одиночестве, и увидел, как заботливо укрыт ее плащом, то тут же вознес к небесам молитву, чтобы ему было даровано благо как можно скорее предотвратить неведомую угрозу, снова обрести свободу и стать самим собой. И что тогда помешало бы ему явиться в замок Дунгельд под своим настоящим именем и открыто заявить, что Амисия по праву должна принадлежать ему?
Аббат печально кивнул. Однако, погруженный в собственные мрачные размышления, он не смог верно угадать причину, заставившую окаменеть лицо его молодого гостя.
- Леди Сибилла просто убита мыслью об этом предстоящем браке. Она говорит так: да, может быть, я и заслужила кару Господню тем, что десять лет столь беспечно наслаждалась счастьем, выпавшим мне на долю. Но одной женщины, принесенной в жертву жадности Гилфрея, вполне хватило бы, чтобы искупить этот грех.
- Что за вздор! - В тот же миг, когда у Галена вырвались эти слова, он сообразил, что его собеседника может покоробить такое мнение. - Приношу извинения, святой отец, но уж конечно Господь не стал бы карать такую праведницу и в то же время допускать, чтобы мерзкая тварь вроде Гилфрея осталась безнаказанной.
Аббат плотно сжал губы, чтобы удержаться от неуместной усмешки, вызванной чистосердечной реакцией Галена; глаза его блеснули. Было очевидно, что за обличьем взрослого мужчины все еще скрывается мальчик, воспитанный отцом, которому всегда претили увертки вроде присказки "от того, что приврал, еще никто не умирал", и который в любом деле требовал прежде всего правды. Это наблюдение позабавило аббата, но, сохраняя самый серьезный вид, он ответил:
- Я согласен, что леди Сибилла - безгрешная женщина, и не верю, что трудности ее жизни ниспосланы ей в наказание свыше. Однако пути Господни неисповедимы, и Он может использовать даже зло ради совершения некоего блага, призвав ее снова для служения Ему. А насчет твоих последних слов… Ты никогда не видел лорда Гилфрея, иначе бы ты знал, что он отнюдь не "остался безнаказанным". Он тяжело болен, болен и телом, и духом. Он знает, что дни его на земле сочтены, а загробная жизнь ему предстоит самая неприятная. Несомненно, как раз по этой причине он так отчаянно стремится удостовериться, что хоть какая-то часть его самого останется в этом мире; именно поэтому он жаждет стать родоначальником могучей и знатной династии на земле.
Упершись ладонями в стол с такой силой, что побелели концы пальцев, Гален предпочел не рассказывать о своей стычке с бароном у костра, где жарился фазан. Но… да, действительно, он видел, каких мучений стоило этому человеку подняться на ноги, однако не испытывал к нему жалости. И Гален вернулся к обсуждению того предмета, который был для него сейчас важнее всех других.
- Вы сообщили леди Сибилле, что я здесь и готов выполнить все, чего она пожелает?
Аббат грустно улыбнулся и повторил любезные слова, которые Сибилла поручила передать Галену:
- Она чрезвычайно благодарна за то, что ты откликнулся на ее зов и поспешил на помощь. Она молится, чтобы твое возвращение домой было безопасным и благополучным, и просит передать от нее самые сердечные приветствия твоим родителям.
- Так что же, она ожидает, что я вернусь в Таррент даже не попытавшись вмешаться в ход событий?!! - Гален вскочил на ноги, в равной мере потрясенный ужасом при мысли, что можно вот так, без борьбы, уступить Амисию другому, и негодованием от оскорбления, нанесенного его чести - чести человека, который явился выполнить свой долг.
- Гален! - воззвал аббат в спину человеку, решительными шагами устремившемуся к двери. - Она ведь не сомневается в твоей доблести. Ты сын своего отца, и этим все сказано. - Когда гость обернулся, аббат увидел, как мрачно сведены его брови, и, не догадываясь о знакомстве Галена с Амисией, просто предположил, что молодого рыцаря оскорбили слова леди Сибиллы, хотя это отнюдь не входило в ее намерения. - Но она, как и я, не видит, что ты можешь сделать, если для действий уже не остается времени.
Зеленые глаза сузились в опасно поблескивающие щелочки.
- А времени действительно не остается?
- Да, действительно! - Лицо аббата омрачилось. - Во-первых, по словам леди Сибиллы, свадебный обряд назначен на завтрашнее утро. Во-вторых, когда я уже собирался уйти, в ее комнату зашел барон и потребовал, чтобы именно я совершил этот обряд - и именно завтра утром.
Лицо Галена оставалось бесстрастным, но в мыслях у него бушевал ураган. Решение существовало - простое решение, но для Галена чреватое опасностью еще сильнее запутаться в силках обмана, который и так уже немало осложнил ему жизнь.
- Есть только одно верное средство, чтобы помешать Гилфрею силком выдать девушку замуж за его сына… - Гален подчеркнуто медленно вернулся к столу и сел на место, в упор глядя на хозяина кельи. - Сегодня на Амисии женюсь я.
Аббат остолбенел. Под пронзительным взглядом серебряно-зеленых глаз он на мгновение лишился дара речи.
В кругу владетельных баронов было не такой уж редкостью, когда брачные узы скрепляли людей, незнакомых между собой, если бывали затронуты династические интересы или требовалось устроить вдовьи владения. Тем не менее аббат запротестовал:
- Ты не можешь… ты не знаешь ее… она не знает тебя…
От волнения отец Петер даже утратил способность связно выражать свои мысли.
- Ты - здесь… Она - в замке… на острове, почти неприступном…
Он сам почувствовал, насколько сбивчива его речь, а потому замолчал и постарался привести в порядок собственные мысли, чтобы должным образом вразумить Галена. Он подался вперед; серьезные слова и торжественный тон красноречиво свидетельствовали, что он заботится о чести юноши, задумавшего принять на себя обязательства, которые потребуется выполнять всю жизнь.
- Ты не можешь предпринять столь решительный шаг просто для того, чтобы помочь даме или сразить неприятеля.
Намереваясь оспорить возражения аббата пункт за пунктом, Гален спокойно произнес:
- Вы заблуждаетесь, полагая, что мы с Амисией незнакомы.
Аббат откинулся на спинку стула и нахмурился, пытаясь вспомнить, называл ли он в присутствии Галена имя девушки. Нет, точно: он ни разу не произнес это имя вслух. Значит, эти двое действительно встречались. Но тогда было бы недостойно сомневаться в честности Галена.
Гален подождал, пока аббат снова взглянет ему в глаза, и продолжил: