Он встал и отнес девочку в комнату кухарки. Она послушно дала себя уложить и скоро заснула, помолившись за папу, маму и доброго дядю, который отведет ее завтра к маме, и за "большую женщину со злым лицом".
Фридерика пришла спать поздно ночью. Она была раздражена тем, что ей пришлось так долго работать, и сильно шумела в комнатке. Маленькая Фелисита проснулась, села в постельке, отбросив локоны со лба, и стала испуганно озираться па закопченные стены и жалкую мебель узкой, слабо освещенной каморки.
- Мама, мама! - громко позвала она.
- Молчи, нет тут твоей матери. Спи! - ворчливо сказала раздевавшаяся кухарка.
Девчурка испуганно посмотрела на нее и тихонько заплакала.
- Ну, заревела... Только этого еще не хватало! Спи, комедиантское отродье! - И Фридерика угрожающе замахнулась. Малютка испуганно спряталась под одеяло.
- Ах, мама, милая мама, - прошептала она, - где же ты? Возьми меня к себе, я так боюсь... Я буду послушной и сейчас же засну... Я для тебя кое-что спрятала, я не все скушала... Или дай мне хоть твою руку, тогда я останусь в своей постельке и...
- Замолчишь ли ты, наконец! - закричала Фридерика и яростно бросилась к постели ребенка...
Девочка больше не шевелилась, только время от времени из-под одеяла слышалось еле сдерживаемое всхлипывание.
Старая кухарка давно спала мирным сном, а бедный ребенок все еще плакал по умершей матери.
Глава V
Гельвиг был купцом. Унаследовав значительное состояние, он еще более увеличил его, участвуя в различных промышленных предприятиях. Но по болезни он довольно рано оставил деловой мир и зажил в своем родном городке, где его имя пользовалось большим уважением. Прекрасный сад за городом и дом на площади давно уже принадлежали семье Гельвиг. В двух верхних этажах дома окна были постоянно задернуты белыми гардинами, исчезавшими только три раза в год, перед большими праздниками, когда все чистилось и проветривалось. Эти комнаты пустовали: в семье Гельвигов никогда не сдавали в аренду хотя бы часть дома.
Госпожа Гельвиг вступила в этот дом двенадцатилетним ребенком. Когда ее родители умерли, почти один за другим, и оставили детей без всяких средств, Гельвиги, ее ближайшие родственники, взяли девочку к себе. Молодой девушке было нелегко жить у старой тетки, женщины строгой и гордой. Гельвиг, единственный сын хозяйки, сначала жалел ее, а затем это чувство перешло в любовь. Его мать была против этого выбора, но после многих неприятностей влюбленный настоял на своем и женился. Он принял угрюмую молчаливость любимой девушки за девичью робость, холодность - за нравственную строгость, упрямство - за характер и, женившись, совершенно разочаровался. Очень скоро этот добродушный человек почувствовал железную власть деспотической души и там, где он надеялся встретить благодарную преданность, увидел лишь грубый эгоизм.
У Гельвигов было двое детей: Иоганн и маленький Натанаэль, который на восемь лет был моложе своего брата.
Еще одиннадцатилетним ребенком Гельвиг отвез Иоганна к жившему на Рейне родственнику, директору мужского пансиона.
Таково было семейное положение Гельвига, когда он взял в свой дом дочь фокусника. Ужасное происшествие, свидетелем которого он стал, глубоко потрясло его. Он не мог забыть умоляющего взгляда несчастной матери, когда она стояла, униженная, в его прихожей, принимая талер. Его мягкое сердце страдало от мысли, что, может быть, именно здесь бедная женщина в последний раз почувствовала горечь своего положения. Потому-то, когда фокусник сказал ему о последней просьбе покойной, он сразу же предложил взять к себе девочку. Только выйдя с ребенком на улицу, Гельвиг подумал об ожидающем его противодействии, но он полагался на миловидность ребенка и на то, что у них самих не было девочки, - несмотря на горький жизненный опыт, он еще не вполне понимал характер своей жены.
В доме все шло по-прежнему. Госпожа Гельвиг несколько раз в день обходила все комнаты, осматривая, нет ли где-нибудь пылинки или соринки. По-прежнему все вместе молились и вместе обедали, а по воскресеньям супруги ходили в церковь. Но злопамятная женщина с железным постоянством избегала разговаривать с мужем. Она отклоняла все его попытки к сближению. Так же мало замечала она существование нового маленького члена семьи. В памятный бурный вечер она раз и навсегда приказала кухарке готовить лишнюю порцию и бросила в комнату девочке несколько штук постельного белья. Маленький сундучок с имуществом Фелиситы принесли из гостиницы "Лев", и Фридерика должна была отворить его при хозяйке и показать маленькие платьица. Этим и ограничилась навязанная госпоже Гельвиг забота о "дочери комедианта". Только еще раз проявила она заботу о девочке. В то время, как портниха шила Фелисите из темной материи два платьица совершенно такого же строгого покроя, какой носила сама хозяйка дома, госпожа Гельвиг прижала девочку к своим коленям и до тех пор действовала щеткой, гребнем и помадой, пока ей не удалось заплести чудные локоны Фелиситы в две уродливые косички. Отвращение этой женщины ко всякой миловидности пересилило ее упрямство и твердое намерение совершенно игнорировать присутствие ребенка.
Но было еще горячее сердце, у которого сиротка могла искать утешения, - сам Гельвиг любил девочку как своих родных детей. Правда, он не смел выражать это открыто, исчерпав весь запас своей энергии в тот знаменательный вечер, но он постоянно заботился о Фелисите. Как и Натанаэль, она имела свой уголок в комнате приемного отца. Там никто не мешал ей ласкать своих кукол и убаюкивать их песнями, которым ее научила покойная мать. Когда Фелисите минул шестой год, она так же, как Натанаэль, стала брать уроки у учителей. Как только начинал таять снег, и на клумбах появлялись крокусы и подснежники, Гельвиг ежедневно отправлялся с детьми в свой загородный сад. Там дети учились и играли, возвращаясь домой только к обеду.
Госпожа Гельвиг редко ходила в сад, который один из предков Гельвига устроил в старофранцузском стиле. Из зелени выглядывали бронзовые статуи в натуральную величину. Эти светлые фигуры резко выделялись на темном фоне тисовых деревьев, и прелестные обнаженные формы Флоры и Прозерпины, как и мускулистая нагота похитителя последней, тотчас же привлекали внимание входившего в сад, и приводили в ужас госпожу Гельвиг. Сначала она властно требовала, чтобы муж удалил "греховные изображения человеческого тела", но Гельвиг спас своих любимцев, показав завещание отца, категорически воспрещающее перемещение статуй. Тогда госпожа Гельвиг поторопилась окружить скульптуры целым лесом вьющихся растений. В один прекрасный день Генрих, по приказанию хозяина, с восторгом вырвал всю эту зелень, и с тех пор госпожа Гельвиг избегала посещать сад, опасаясь погубить свою душу и не желая видеть насмешливо улыбающихся бронзовых свидетелей ее поражения. Именно поэтому сад и стал любимым местом пребывания Фелиситы. За стеной из тисов находился большой луг, который пересекал шумящий мельничный ручей. По его берегам росли густые кусты орешника, а маленькая плотина покрывалась весной полевыми цветами.
Фелисита училась неутомимо, но когда Гельвиг наконец объявлял, что на сегодня учение окончено, она вся преображалась. Девочка без конца могла бегать по лугу, с быстротой молнии влезала на деревья, а через минуту уже лежала внизу у ручья. Заложив руки за голову, она задумчиво смотрела на зеленый ковер ореховых листьев и мечтала.
По небу проносились белые облака. Глядя на них, девочка вспоминала свое загадочное прошлое. Такое же белое и блестящее было платье ее матери, все усыпанное цветами. Фелисита до сих пор удивлялась, что мать не дала ей ни одного цветка. Она раздумывала над тем, почему ей тогда не позволили разбудить маму поцелуями, как она делала это каждое утро. Она не знала, что мать, всегда обращавшаяся с ней так нежно, давно умерла. Гельвиг не решался сказать ей правду. Хотя она, по прошествии пяти лет, уже не плакала так горько и не просила с таким жаром отвести ее обратно к родителям, но всегда говорила о них с трогательной нежностью и несокрушимо верила в двусмысленное обещание приемного отца, что она когда-нибудь снова увидит их. О профессии своего отца она тоже ничего не знала. Он сам не захотел этого, и Гельвиг строго следил за тем, чтобы никто в доме не говорил с Фелиситой о прошлом. Но он не подумал о том, что давно сторожившая его смерть откроет эту тайну. Он давно был неизлечимо болен, но, как и все легочные больные, надеялся на долгую жизнь. В любимый сад его уже вывозили в кресле, но он списывал это на временную слабость и строил планы обширных построек и путешествий. Однажды вечером доктор Бем вошел в комнату Гельвига. Больной сидел за письменным столом и усердно писал, окруженный со всех сторон подушками.
- Что за выдумки? - воскликнул доктор, грозя тростью. - Черт возьми, кто позволил тебе, писать? Изволь сейчас же положить перо!
Гельвиг повернулся к нему с веселой улыбкой.
- Вот тебе еще один пример, - сказал он насмешливо. - Я всегда говорю, что между доктором и смертью существует неразрывная связь... Я пишу Иоганну о маленькой Фее и меньше всего думаю теперь о смерти, но вдруг, во время твоего прихода в дом, у меня вышла из-под пера такая фраза...
Доктор наклонился и прочел вслух: "Я высокого мнения о твоем характере, Иоганн, и поэтому безусловно поручил бы тебе заботиться о вверенном мне ребенке, если бы я умер раньше, чем..."
- Баста, сегодня больше ни слова! - сказал врач, выдвигая ящик письменного стола и кладя туда неоконченное письмо. Затем он сосчитал пульс больного и украдкой взглянул на два красных пятна, горевших на резко выступающих скулах Гельвига.
- Ты точно ребенок, Гельвиг! - проворчал Бем. - Стоит мне отвернуться, как ты сейчас же делаешь глупости.
- Ты постоянно мучаешь меня... Вот подожди, в мае я удеру отсюда, и тогда можешь искать меня в Швейцарии.
На следующий день окна комнаты больного в доме Гельвигов были открыты настежь. Сильный запах мускуса вырывался на улицу, а по городу расхаживал человек в траурном платье, извещая по поручению городских властей о том, что господин Гельвиг скончался час тому назад.
Глава VI
У задернутого зеленой занавеской окна, выходившего в прихожую, стоял роскошный гроб с останками Гельвига. Массивные серебряные ручки гроба блестели, голова покойного лежала на белой атласной подушке. Рядом благоухали только что срезанные цветы.
Фелисита сидела в темном уголке за кадками с олеандрами и померанцевыми деревьями. Два дня она не видела своего приемного отца, а комната покойного была заперта. Но теперь она стояла, преклонив колени, на холодном каменном полу и неподвижно смотрела в это чужое лицо, с которого смерть стерла выражение безграничного добродушия. Девочка присутствовала при последних минутах Гельвига, но не поняла, что с волной крови, хлынувшей у него из горла, все кончилось. Он посмотрел на нее с непередаваемым выражением, когда ее вывели из комнаты. Озабоченная и взволнованная, ходила Фелисита мимо открытых настежь окон комнаты больного. Она знала, как остерегался он каждого дуновения ветерка, а теперь с ним так обращались! Она удивилась, что вечером не затопили камин, и попросила позволения отнести больному лампу и чай. Фридерика сердито крикнула ей: "Да что ты, не в своем уме или не понимаешь по-немецки? Он умер, умер!" Теперь Фелисита увидела его изменившимся до неузнаваемости и начала, наконец, понимать, что такое смерть.
Как только прихожая заполнялась новыми любопытными, Фридерика появлялась из кухни, вытирала глаза уголком передника и начинала восхвалять добродетели покойного.
Прихожая постепенно опустела. Вдруг маленькая Фелисита испуганно посмотрела на стеклянную дверь, которая вела во двор. На пороге появилась старая невысокая дама, лицо которой поразительно походило на Гельвига. Она была одета в старомодное черное платье из тяжелой шелковой материи, без всяких складок. Над лбом вились белоснежные локоны, поверх которых была накинута черная кружевная косынка, завязанная под подбородком.
Старушка не заметила ребенка, неподвижно смотревшего на нее, затаив дыхание, и подошла к гробу. Увидев лицо покойного, она невольно отшатнулась, и левая рука ее непроизвольно уронила на грудь покойного букет прелестных цветов. На мгновение она закрыла лицо платком, а затем торжественно положила правую руку на холодный лоб мертвеца.
- Знаешь ли ты теперь, как все это случилось, Фриц? - прошептала она. - Да, ты теперь знаешь это, как твои отец и мать!.. Я тебе все простила, Фриц, ты ведь не знал, что поступал несправедливо! Спи мирным сном!
Она хотела удалиться так же тихо, как и пришла, но в это время дверь столовой отворилась - и появилась госпожа Гельвиг. Она держала в руках грубый венок из георгинов, очевидно, собираясь возложить его на гроб как последний "дар любви".
Взгляды обеих женщин встретились. В глазах вдовы вспыхнул зловещий огонек, и ее лицо запылало неугасимой жаждой мести. Лицо старушки также выразило ее глубокое волнение. Казалось, что она боролась с невыразимым отвращением, и, наконец, победив это чувство, кротко протянула руку госпоже Гельвиг.
- Что вам здесь нужно, тетя? - сухо спросила вдова, игнорируя дружеский жест старушки. - Благословение неверующей не имеет силы.
- Для вечной мудрости и любви Божьей жалкая форма не имеет значения. Бог слышит благословение, если оно исходит от чистого сердца.
- И от души, отягченной преступлением! - закончила госпожа Гельвиг с язвительной усмешкой.
Старушка выпрямилась.
- Не судите, - начала было она, торжественно поднимая руку. - Нет... ни одно слово не нарушит больше его покой... Прощай, Фриц!
Она медленно вышла во двор и исчезла за дверью, которую Фелисита всегда находила запертой.
- Дерзкая старая дева! - прошипела Фридерика, наблюдавшая это столкновение через кухонную дверь.
Госпожа Гельвиг молча пожала плечами и положила венок к ногам покойника. Она еще не овладела собой: кто видел хоть раз в такие минуты злую улыбку на ее губах, тот больше не доверял спокойствию этого лица. Она нагнулась над покойником, очевидно, желая что-то поправить, и ее рука толкнула при этом букет старой дамы. Он скатился вниз и упал к ногам Фелиситы.
Где-то пробило три часа. Несколько церковнослужителей в облачении вышли в прихожую. Из комнат появилось несколько знакомых покойного, а за ними Натанаэль с высоким худощавым юношей. Вдова телеграфировала Иоганну о смерти отца, и он приехал утром, чтобы присутствовать при погребении. Маленькая Фелисита забыла на минуту свое горе и стала с любопытством рассматривать его. При взгляде на умершего, он закрыл глаза худой холеной рукой, но не пролил ни одной слезы, и неопытный глаз ребенка не мог заметить на этом серьезном лице никакого выражения горя, кроме необычайной бледности.
Натанаэль стоял рядом с ним. Он много плакал, но горе не помешало ему толкнуть брата и что-то тихо прошептать ему, когда он заметил Фелиситу в ее уголке. В первый раз эти глаза остановились на лице ребенка. То были страшные глаза, в которых не светились ни доброжелательство, ни внутренняя теплота.
- Уйди, дитя, ты мешаешься, - приказал он строго, видя, что собираются закрыть гроб. Сконфуженная и испуганная Фелисита покинула свой угол и, никем не замеченная, проскользнула в комнату приемного отца.
Она горько заплакала… Отцу она никогда не мешала! Она чувствовала его горячую руку на своей голове и слышала его добрый слабый голос, тихо шептавший в последние дни: "Иди сюда, Фея, дитя мое, я так люблю, когда ты стоишь около меня..."
Но что это за стук? Он так странно звучал там, где люди едва осмеливались говорить шепотом. Фелисита тихонько подняла зеленую занавеску и выглянула в прихожую... О, ужас! Черная крышка закрывала милое лицо отца, и какой-то человек колотил по ней, чтобы удостовериться, крепко ли она прибита и не может ли сбросить ее рука заключенного в узком ящике, где так темно и так страшно лежать одному...
Ребенок громко вскрикнул от ужаса.
Все удивленно посмотрели на окно, но Фелисита видела только большие серые глаза, строго взглянувшие на нее. Она отошла от окна и спряталась за большую темную драпировку, разделявшую комнату на две половины. Девочка села на пол, со страхом глядя на дверь, ожидая, что сейчас войдет Иоганн и с бранью выведет ее.
Она не видела, как люди подняли гроб и как ее приемный отец навсегда покинул свой дом; не видела длинного траурного шествия, провожавшего покойника. На углу порыв ветра высоко поднял белые атласные ленты гроба. Был ли это последний привет усопшего покинутому ребенку, которого нежная любовь матери вытащила из болота отцовской профессии, чтобы нечаянно бросить на пустынный, негостеприимный берег?
Глава VII
Голоса в прихожей замолкли, наступила тишина. Фелисита слышала, как заперли входную дверь, но не знала, что этим все закончилось, и не посмела выйти из своего уголка. Мысли с лихорадочной быстротой проносились в ее головке. Девочка думала о маленькой старушке, букет которой лежал теперь на каменном полу и был, вероятно, растоптан. Так вот какова "старая дева", одиноко живущая под крышей заднего дома, из-за которой постоянно ссорились Генрих и Фридерика! Кухарка уверяла, что старая дева стала причиной смерти своего отца. Эти рассказы всегда внушали маленькой Фелисите страх, но теперь все прошло. Маленькая старушка с добрым лицом и кроткими глазами, полными слез, не могла быть отцеубийцей. Конечно, Генрих был прав, глубокомысленно утверждая, что тут что-то неладно.
Прежде старая дева тоже жила в доме, но ее никак нельзя было убедить не играть в воскресенье вечером светских песен и веселых мелодий - это рассказывала кухарка, всякий раз возмущаясь. Госпожа Гельвиг тщетно грозила ей небом и адом, пока это не стало для всех невыносимым, и Гельвиг уступил жене, а старой деве пришлось переселиться. Должно быть, Гельвиг очень сердился на старую деву, так как никогда не говорил о ней, а между тем она была сестрой его отца, и сам он очень походил на нее. При мысли об этом сходстве Фелисите страстно захотелось подняться к старой деве, но она со страхом подумала о мрачном Иоганне, да и старая дева жила всегда взаперти.
В конце длинного коридора, у самой лестницы, ведущей в нижний этаж, находилась дверь. Натанаэль сказал как-то Фелисите: "Вот здесь она живет! - и закричал, стуча кулаками в дверь: - Вылезай, старая ведьма!" - бросившись затем стремительно бежать вниз по лестнице. Как забилось от страха сердечко маленькой Фелиситы! Она ни минуты не сомневалась в том, что из дверей выскочит ужасная женщина с большим ножом в руках и схватит ее за волосы.
Начинало смеркаться. Дверь из комнат в прихожую отворилась, и послышались уверенные шаги. Фелисита боязливо спряталась за занавеску: к комнате ее приемного отца подходила госпожа Гельвиг. При его жизни она никогда не переступала порога этой комнаты. Она вошла необычайно скоро и заперла дверь. С торжеством оглядывала эта женщина комнату, которую так давно избегала.
Над письменным столом Гельвига висели два прекрасных портрета, написанные масляными красками, - мужской и женский. На последнем было изображено гордое лицо с умными и веселыми глазами. Короткий лиф из белого шелка с красным, затканным золотом кушаком, едва прикрывал пышную грудь и руки. Это была мать Гельвига.