- Вы действительно очень изменились. Вас как будто окутала серая пелена. Даже голос звучит иначе. Кажется, вас гнетет какое-то тяжкое страдание. Надеюсь, причина не в трагической смерти вашей матери? Нет! Это что-то совсем другое, о чем вам не хочется говорить, не так ли?
- Нет, не хочется, и я прошу за это прощения и благодарю Ее королевское высочество за понимание... Может быть, когда-нибудь я все расскажу... И обещаю вернуться, как только приведу все свои дела в порядок...
Герцогиня обняла Шарлотту, и как раз в эту минуту на пороге появился граф де Сен-Форжа. Герцог послал его предупредить жену, что вечером состоится праздник в честь посла Савойи, который только что прибыл. Но, оказавшись нежданно-негаданно лицом к лицу с Шарлоттой, Адемар забыл о своем поручении. Он выпрямился, кашлянул, прочищая горло, и наконец произнес весьма недовольным тоном:
- Вы здесь? Вот забавно! Да, вернее, было бы забавно, если бы вы не так плохо выглядели. Ходили слухи, что вас держали в тюрьме?
Услышав приветствие супруга Шарлотты, герцогиня не могла не разгневаться.
- Вы давно казались мне ветрогоном, господин де Сен-Форжа, но я считала, что вы хотя бы любезны! Однако вы явились в мои покои, не дав себе труда объявить о своем визите, а свою жену порадовали известием, что она плохо выглядит! И это после стольких месяцев разлуки, когда вы ни разу не побеспокоились, где она и что с ней?!
- Я... я... я... - замялся перепуганный граф.
- Замечательный ответ. Что еще вы можете нам сказать?
Шарлотта поспешила на помощь своему "мужу":
- Не ругайте его, мадам. Мы никогда не притворялись семейной парой, но всегда были добрыми друзьями, и меня это устраивает.
- Вы... Вы возвращаетесь ко двору? - задал вопрос граф.
- Нет, не возвращаюсь. Я вернусь в свиту герцогини, как только улажу дела с наследством моей матери и немного отдохну.
- Ах вот как! И где вы собираетесь жить?
- У себя, в особняке Фонтенаков, в Сен-Жермене.
- Там, где обнаружили... Боже мой! Какой ужас! Я бы глаз там не смог сомкнуть, - проговорил граф и с испуганным видом прикрыл рот рукой, потом вытащил из муфты, висевшей у него на шее на ленте с бантом, крохотный флакончик и жадно стал его нюхать.
- Пожалуйста, не волнуйтесь, - улыбнулась Шарлотта. - Я вас туда не зову. До сих пор мы жили вдали друг от друга, ничуть не страдая от этого, и я не вижу причины менять сложившийся образ жизни...
Во время недолгого переезда от церкви к дому де ла Рейни, уважая молчание Шарлотты, тоже не проронил ни слова, но не мог не наблюдать за ней. Он нее больше тревожился. Он видел, как юная дама изменилась за несколько месяцев, и эта перемена больно ранила его сердце. В его отношении к Шарлотте память о Клер де Брекур, которую он любил, играла не последнюю роль. К девушке он относился с отцовской нежностью и страдал, видя, как она изменилась. Но что же могло с ней случиться? Заточение в Бастилии не могло так на нее повлиять. Славный Безмо не похож на мучителей, которые издеваются над своими узницами, они уходили от него вялыми и бледными, но не становились безжизненными призраками, как тот, что сидел сейчас возле него. Что-то случилось во время ее пребывания в таинственном доме, куда заключил ее де Лувуа для поправки здоровья. Главному полицейскому мучительно хотелось задать ей множество вопросов, но он сдерживал себя в надежде, что Шарлотте самой захочется все ему рассказать. Хорошо, что дома ее ждет мадемуазель Леони, со своим умом и тонкостью она непременно подберет ключ к загадке... Если только...
***
Де ла Рейни не любил Лувуа за грубость, жестокость и безжалостность. Всем известно, что министр, не щадя себя, трудится на благо государства. Но добивается он этого блага неумолимо и кровожадно. Кто, как не Лувуа, выдумал постыдные "драгунские налеты", от которых стонет и рыдает гугенотский юг Франции? Выдумка незамысловатая: в городок или деревню посылали отряд солдат, расселяли их у местных жителей, а потом эти жители оказывались жертвами своих постояльцев. Грабеж, насилие, разбой - все разрешалось, поощрялось и приветствовалось. Спастись от распоясавшихся молодчиков можно было, только перейдя в католическую веру. Вот на какую низость и мерзость способен Лувуа! И король на все это смотрел сквозь пальцы и, кто знает, возможно, и разрешал подобные действия... Теперь короля осторожной рукой подвели к благочестию и всячески возбуждают в нем нетерпимость: только, мол, ревностно исполняя свой христианский долг, можно искупить грехи молодости!
И вот такого вот бесчестного и бесчувственного Лувуа могло озаботить здоровье молодой женщины? Верится с трудом. Зная его, можно ждать от него чего угодно. Даже самого худшего. Этого худшего де ла Рейни и боялся, глядя на бледное точеное личико и опущенные ресницы Шарлотты. А когда ресницы поднимались, в потухших глазах читалась скорбь; озорная искорка, недавно мерцавшая в них, погасла.
Они подъехали к особняку, и де ла Рейни с удовлетворением отметил, что ворота открыты, из трубы идет дым, а на крыльце в красивой, зеленой с белым ливрее встречает их мажордом Мерлэн.
- Ну, вот вы и дома, - улыбнулся де ла Рейни. - И должен вам сказать, что вас ждут с большим нетерпением.
- Правда?
- Правда. В доме остались только слуги, что верны прошлому, о котором вы сожалеете. Марион, горничная вашей покойной матери, весьма подозрительная особа, находится сейчас в Шатле. Очень может быть, что ей придется ответить за смерть вашего отца.
Впервые за все это время Шарлотта ожила.
- Вы нашли доказательства?
- Нет, но у меня есть свидетели. Смерть мадам де Фонтенак развязала языки, скованные до этого страхом. А теперь... - он первым вышел из кареты и подал руку Шарлотте.
По знаку Мерлэна все слуги высыпали на крыльцо, чтобы поприветствовать новую хозяйку и представиться ей, если она их еще не знала. Первым собирался отрекомендоваться Мерлэн, но не успел, потому что толстуха кухарка Матильда протиснулась к Шарлотте, прижала ее к своей необъятной груди и расплакалась от радости.
- Мы уж не чаяли с вами встретиться, мадемуазель Шарлотта, - говорила она, всхлипывая и сморкаясь. - По мы постаралась, чтобы вам было дома хорошо. Я напекла вам марципанов, которые вы так любили в детстве. И еще...
- Матильда, дайте Шарлотте войти и обогреться, - прервала кухарку мадемуазель Леони, тоже выходя на крыльцо. - У вас еще будет время наговориться.
Глаза Шарлотты широко раскрылись, когда среди слуг она увидела худенькую фигурку в сером платье.
- Кузина Леони! - воскликнула она, и в глазах ее - наконец-то! - вспыхнула радость. - Как я мечтала с вами увидеться! Но уже не надеялась. Когда меня увозили в монастырь, отношения с моей матерью у вас были не самые лучшие, так что надеяться мне было не на что.
- Вот вам и сюрприз, - ласково сказал де ла Рейни. - Я знал, что вы обрадуетесь.
- Обрадуюсь? Нет, я в восторге! Я счастлива! У меня есть дом и семья. Папа не меньше меня любил кузину Леони!
Шарлотта и Леони, приникнув друг к другу, замерли, не в силах расстаться. Главный полицейский с улыбкой напомнил им, что в доме им будет гораздо теплее и уютнее. Они последовали его совету и, держась за руки, вошли в дом - дом, в котором Шарлотте предстояло стать хозяйкой.
Особняк построили еще при Генрихе IV, и по старинной моде на первом этаже, помимо вестибюля с полом из белого с зелеными прожилками мрамора и такой же лестницей, ведущей наверх, располагались еще два обширных зала для приемов. Один из них, со стенами, обтянутыми золотистой кордовской кожей, и стульями, обитыми венгерским гобеленом цвета осенней листвы с зелеными мазками, служил столовой. Там и был накрыт стол, на котором стояло три прибора.
- Я надеюсь, - обратилась Шарлотта к де ла Рейни, - вы не откажетесь разделить с нами нашу первую трапезу.
- Конечно, нет, - ответил он, улыбаясь. - Во-первых, для меня это будет радостью, а во-вторых, я страшно голоден.
Второй приемный зал служил гостиной. Стены в нем так же, как табуреты и стулья, были обиты зеленым Дамаском. А вокруг красивого беломраморного камина стояли четыре кресла и два бержера, обитых Дамаском кремовым. Стены оживляли венецианские зеркала и картины, пол согревал большой ковер Королевской гобеленовой мануфактуры. Паркет в обоих залах сиял, сияли и хрустальные люстры, что свешивались с потолков, выкрашенных вместе с декоративными балками в неяркие, но сочные тона. В правом дальнем углу гостиной небольшая дверь вела в библиотеку, которая занимала все левое крыло. Книжные шкафы разделяли девять панно, изображающие муз. Библиотека была любимой комнатой Юбера де Фонтенака, и сердце у Шарлотты дрогнуло, когда она остановилась перед старым кожаным креслом у камина. В нем обычно сидел отец, если не работал за массивным дубовым письменным столом с резными ножками. Следов пожара, который чуть было не уничтожил всю эту обширную комнату, почти не осталось.
Осмотр второго этажа Шарлотта отложила на время после ужина, помня, как не любит Матильда опозданий. Они все помыли руки в умывальнике, устроенном в вестибюле, и уселись за стол в столовой.
За столом Шарлотта без малейшего колебания заняла место своей матери. И заняв его, испытала неожиданное удовлетворение, словно взяла реванш. Может, чувство ее не отличалось особенным благородством, но зато по-человечески было очень понятно. Она страдала, лишившись отцовского дома, но теперь справедливость восторжествовала. Ужасная и постыдная смерть мадам де Фонтенак не могла оставить Шарлотту равнодушной, и она пообещала себе заказывать панихиды и молиться за ее греховную душу, которой не дали времени раскаяться. Но, несмотря на давящий груз пережитого, ей очень нравилось чувствовать себя в любимом доме хозяйкой.
Обед, приготовленный Матильдой, стал для всех изысканным сюрпризом: суп из голубей, омлет с петушиными гребешками, рагу из цесарки с трюфелями и шампиньонами, горошек в сливочном соусе с пирожками с сыром, пирог с яблоками и миндалем и на десерт - ванильный крем, украшенный душистыми лепестками роз. При жизни барона никогда, кроме, пожалуй, встречи Нового года, Шарлотта не видела на столе такого изобилия утонченных блюд. Правда, она была слишком мала, чтобы сидеть за столом, когда ее отец принимал гостей. А после его смерти и до того, как ее отправили в монастырь урсулинок, мать завела диетический стол, боясь располнеть. Шарлотта порозовела от удовольствия, услышав восхищенные похвалы своего гостя, но, прекрасно зная, что к ней они не относятся, позвала Матильду, чтобы та услышала заслуженную благодарность.
В винах, которые подали к столу, Шарлотта мало что понимала и положилась на мнение де ла Рейни, который отметил, что они превосходны.
За обедом больше всего говорил де ла Рейни. Помня, что милая хозяйка долгое время провела в заточении, он постарался рассказать ей обо всем важном и существенном, что произошло за это время при дворе и в городе. Он говорил так красноречиво и остроумно, что Шарлотта не раз смеялась. Личных тем он избегал, предоставив их целиком и полностью заботам мадемуазель Леони.
Наконец гость попрощался и уехал, и Шарлотта собралась приступить к выбору личных апартаментов. Мадемуазель Леони, словно угадав ее мысли, сказала:
- Мы приготовили для вас спальню вашего отца, полагая, что вы предпочтете ее, а не парадную, которую занимала ваша мать... Она, конечно, очень строгая, но если вы хотите...
- Не хочу! - воскликнула Шарлотта. - И я очень рада, - она благодарно, по-детски прижалась к Леони, с которой шла под руку. - Мне там будет спаться гораздо лучше, чем среди глупых финтифлюшек, которые так нравились моей матери. А где вы будете спать, кузина?
- В вашей бывшей детской, эта комната подходит мне как нельзя лучше!
- В таком случае с парадной спальней мы расстанемся. Сохраним только старинную мебель. И все, что получим, отдадим в больницу для бедных.
Жесткость, с какой было высказано внезапное решение, обеспокоила старую мадемуазель.
- Вы хотите расстаться даже с украшениями? Там есть наши фамильные. С ними связаны семейные воспоминания. Даже если на время они попали в недобрые руки...
- Вы отберете, что сочтете нужным, кузина. А те, что не наши фамильные...
- Кстати, как раз по поводу драгоценностей я хотела вам кое-что рассказать. Я не говорила этого никому, кроме человека, приютившего меня после того, как Мария-Жанна выгнала меня отсюда. Но у нас еще будет время.
Из всех слов Леони Шарлотта услышала одно, поразившее ее в самое сердце.
- Выгнала?! Вас?!
- Да, меня, но мы еще потолкуем о прошлом, сидя в тепле и покое у камелька. А пока, моя дорогая девочка, вам нужно отдохнуть перед приходом нотариуса. Он сообщил, что навестит нас в половине пятого.
Леони, как всегда, была права. Шарлотта до сих пор не опомнилась после нервного потрясения, пережитого в ночном лесу, где бродила, замерзшая и голодная. Оставшись наконец одна в своей собственной комнате, Шарлотта вытянулась на кровати, покрытой темно-зеленым покрывалом, отделанным серебряным галуном. Она сняла только туфли. Ноги у нее были ледяные, и теперь она могла погреть их у пылающего прямо напротив кровати камина. Опустив голову на подушку, Шарлотта наслаждалась теплом, уютом и безопасностью. Наконец-то она в тихой, надежной гавани. Не желая ни о чем думать, она закрыла глаза и тотчас же уснула. За окном крупными хлопьями шел снег.
Минут двадцать пятого мадемуазель Леони пришла будить Шарлотту: мэтр Моблан, их семейный нотариус, отличался безупречной точностью. Было бы невежливо заставлять его ждать в первую же их встречу.
Шарлотта мгновенно проснулась. Спала она, не шелохнувшись, как убитая, и ей не составило труда привести себя в порядок: расправила платье, поправила прическу и вот уже готова к встрече.
Она решила принять нотариуса в библиотеке, там она как будто чувствовала себя под защитой отца. Она поднялась, встав из старого кожаного кресла, навстречу мэтру Моблану. Они виделись в первый раз, но, по счастью, мадемуазель Леони была хорошо знакома с нотариусом, и благодаря ей удалось избежать невольного напряжения.
Мэтру Анри Моблану пошел шестой десяток, был он среднего роста, довольно тучный и не лишен своеобразного величия. Румяное лицо, окруженное белыми буклями парика, говорило о жизнелюбии, а глаза, несмотря на невинную голубизну, отличались и зоркостью, и прозорливостью. Люди, хорошо его знавшие, не обманывались добродушной внешностью - Моблан прекрасно знал законодательство, и сбить его с толку, особенно когда он был уверен в своей правоте, было невозможно.
Поздоровавшись и усевшись в кресло, мэтр Моблан несколько секунд разглядывал свою юную клиентку.
- Единственный раз, когда я имел удовольствие видеть вас, госпожа графиня, вы были совсем маленькой и, конечно, меня не помните, но я тогда сразу понял, что господин барон вас обожает. И я счастлив, что вы и мадемуазель де Куртиль принимаете меня в библиотеке, где я провел столько долгих часов, воспоминание о которых мне очень дорого.
- Вы хорошо знали моего отца?
- Я думаю, что имею право назвать наши отношения дружбой, и его преждевременный уход больно отозвался в моем сердце. Дальнейшие встречи в этом доме были лишены приятности, и мои отношения с вашей матерью можно назвать вежливо-прохладными. Как всякий добрый христианин, я сожалею о ее трагическом конце, но я о ней не горюю. Теперь я буду иметь дело только с вами. Узнав о вашем исчезновении, я обеспокоился, но не сомневался, что вы появитесь. И поэтому не одобрил притязания, возникшие на обладание наследством, возможно и законные, но, на мой взгляд, преждевременные.
- Законные притязания? - переспросила мадемуазель Леони, ловившая каждое слово нотариуса. - Вы имеете в виду какой-то неожиданный визит?
- Можно сказать и так. Визит, которым меня почтили господин граф де Сен-Форжа в сопровождении - бог его знает, по какой причине, - господина шевалье де Лоррена. Сказав "в сопровождении", я выразился неточно. Именно с последним мне и пришлось сражаться.
- С шевалье де Лорреном? - удивилась Шарлотта. - Но он-то тут при чем?
- Он представился как доверенное лицо молодого супруга, который от горя не в силах говорить, но, находясь в стесненном финансовом положении, хотел бы получить от меня некоторую сумму в счет будущего наследства.
- Наследства? - изумилась Шарлотта; сюрприз следовал за сюрпризом, и ей было чему удивляться. - Так, значит, они считали, что я умерла?
- Именно! Хочу уточнить, что ваш супруг был в трауре и весьма впечатлял своей скорбью. От горя он едва держался на ногах.
Наконец-то в глазах Шарлотты появились озорные искорки!
- Редкое зрелище! Граф де Сен-Форжа - скорбный вдовец! Как жаль, что я не присутствовала при этом представлении!
- Признаюсь, граф производил несколько комичное впечатление, зато его друг - ничуть. Шевалье не просил, он требовал, чтобы значительная сумма была выдана его другу немедленно, так как финансовое положение графа оставляет желать лучшего. От требований он перешел к угрозам.
- И чем же он угрожал?
- Ни много ни мало - привлечением Его величества короля! Как будто король может что-то изменить в законе!
- Король никогда бы не стал вмешиваться в подобные дела.
- Я знаю. Но мне жаль, мадам, что вы заключили брак совсем не такой, на какой могли надеяться.
- Мне не на что было надеяться. Меня в прямом смысле слова вынудили выйти замуж за графа де Сен-Форжа, и для той бесприданницы, каковой я была, этот брак был неслыханной удачей. Супруг, кроме титула графини, давал мне возможность пользоваться особняком в Париже и замком, не знаю уж где... Вы должны знать это лучше меня, мэтр Моблан, потому что вы составляли брачный контракт вместе с нотариусом де Сен-Форжа.
- В самом деле, я добросовестно составил ваш брачный контракт, но после этого более чем странного визита постарался разузнать побольше о состоянии вашего супруга. И парижский особняк, и замок в Пуату заложены и перезаложены от фундамента и до флюгера.
- Как это может быть? Все твердили мне, когда я выходила замуж, что мне неслыханно повезло, потому что мой муж богат и дает мне все, а я ему - ничего.
- Игра, дорогая графиня, во всем повинна игра. Господин де Сен-Форжа всегда и во всем следует моде, а при дворе, и особенно в окружении брата короля, сейчас в моде азартные игры. Одна партия в хоку или в фараон может сделать вас крезом или нищим без последней рубашки... Вы не представляете, какие там ставки.