Мансур первым достиг конца прохода, наполовину засыпанного песком, и вышел на свободу. Тут только его железная натура сломалась. Он зашатался и упал без чувств на песок. Дервишами окончательно овладело безумие, одни из них скакали и кривлялись, произнося имя Аллаха, другие, лежа на земле, корчились в судорогах, третьи лежали как мертвые от истощения сил. Только двое из них скоро опомнились и овладели собой, из остальных же двое помешались. Их расстроенный мозг не вынес неожиданного потрясения. Один только Лаццаро спокойно перенес этот быстрый переход от гибели к спасению.
Очнувшись от забытья, Мансур тотчас же с двумя дервишами пошел искать верблюдов. Только два из них еще оставались, остальные же, по всей вероятности, убежали в пустыню, так как не были привязаны. Во вьюках были финики и несколько мехов с водой, которые Мансур и раздал своим спутникам, но понемногу, так как он знал, что после долгого голода большое количество пищи может быть смертельно.
В это время была уже ночь и, подкрепив себя немного пищей, несчастные заснули, утомленные долгим голодом и бессонницей, так как в течение шести дней, проведенных в пирамиде, они не могли заснуть ни на минуту.
Один Лаццаро не спал. Жадность, которая в нем была сильнее, чем в Мансуре, побеждала усталость. Этот бледный, истощенный страданиями человек выносил лишения легче всех других его товарищей. Он притворился спящим и лежал без движения до тех пор, пока не убедился, что всеми остальными овладел глубокий сон. Тогда он осторожно приподнялся и осмотрелся. Все было тихо и спокойно, даже верблюды спали. Неслышными шагами подошел грек к Мансуру и, наклонившись над ним, осмотрел все его карманы. Но они были пусты. Так же и во вьюках верблюдов не было и следа сокровищ калифов. Было очевидно, что Мансур или не нашел сокровища, или оставил его внутри пирамиды. Лаццаро хотел во что бы то ни стало воспользоваться этим случаем обогатиться. Если Мансур нашел сокровище, он должен с ним поделиться. С этими мыслями Лаццаро лег, думая наблюдать за всеми движениями Мансура, если тот проснется. Но тут тело взяло верх над духом, и крепкий сон овладел им. Когда грек проснулся, была еще ночь, но луна уже спустилась к горизонту. Близилось утро. Первой мыслью Лаццаро было взглянуть на Мансура. Место, где тот лежал вечером, было пусто. Демоническая улыбка искривила бледные черты Лаццаро.
Мансур еще раз решился проникнуть внутрь пирамиды для поисков сокровища калифов. Он не хотел делиться добычей, хотя мог погибнуть в этой охоте за богатством.
Кругом было темно, дервиши спали крепким сном. Грек осторожно поднялся и прокрался к подземному ходу, который вел внутрь пирамиды. Тут он убедился, что его догадки были справедливы. В глубине узкого прохода виднелся слабый свет. Мансур воспользовался сном своих спутников и, взяв с собой лампу, снова проник в пирамиду, чтобы продолжить поиски сокровища. Казалось, что свет мало-помалу приближается. Мансур, значит, уже возвращался. Может быть, он нес уже часть сокровища, чтобы спрятать его во вьюках верблюдов? Лаццаро прижался за выступом стены и ожидал приближения Мансура. Страшное волнение овладело им. В висках его стучало, в ушах раздавался шум, казалось, вся кровь прилила ему в голову. В эту минуту должно было решиться, будет ли он обладателем громадного богатства. Неужели он подвергался всем этим опасностям только для того, чтобы вернуться в Константинополь с пустыми руками?
Свет все более и более приближался, и наконец можно уже было различить Мансура, медленно идущего по узкому проходу.
Вдруг в нескольких шагах перед собой он увидел человека, заграждавшего ему путь.
– Кто тут? – спросил он, вынимая из кармана револьвер. – А, это ты, Лаццаро. Чего ты здесь ищешь?
– Сокровище, баба-Мансур, – отвечал грек.
По тону этого ответа Мансур понял, какая огромная опасность грозит ему.
– Назад! – вскричал он, вздрогнув и побледнев от охватившего его ужаса. – Выйди вон из прохода и дай мне пройти.
– Если я повернусь, ты меня убьешь. Нет, я хочу поделиться с тобой.
Вместо ответа Мансур прицелился в грека, приближавшегося к нему с угрожающим видом.
– Назад! – крикнул он.
Грек бросился вперед. Загремел выстрел, и в ту же минуту лампа упала из рук Мансура на землю и разбилась. Пуля Мансура не задела Лаццаро, он остался невредимым, и во мраке завязалась отчаянная борьба, борьба не на жизнь, а на смерть. Дервиши же спали так крепко, что их не разбудил даже гром выстрела, а шум борьбы в подземелье не достигал их ушей.
Мансуру нечего было надеяться на помощь, и он напрягал все силы, чтобы одолеть своего противника. И Лаццаро знал, что смерть его неизбежна, если Мансур одержит верх.
Несколько минут слышался глухой шум борьбы, наконец все стихло. В конце подземного хода показался Мансур, бледный, в разорванной одежде, с окровавленным кинжалом в руке. Отерев кровь с кинжала и приведя, насколько это было возможно, в порядок свое платье, Мансур подошел к спящим дервишам и, разбудив их, велел собираться в путь.
Тотчас же верблюды были навьючены, и маленький караван двинулся по пустыне. Дервиши спросили было о Лаццаро, но Мансур отвечал им, что с ним случилось несчастье, и они замолчали. Дисциплина, ослабевшая во время ужасного заключения, была восстановлена, и дервиши не смели ни о чем расспрашивать своего повелителя.
Через несколько дней Мансур счастливо достиг гавани, где его ожидал нанятый им пароход, и возвратился в Константинополь.
XX
Покушение на жизнь принцев
Поздно вечером в субботу 13 мая 1876 года у входа в развалины Кадри остановился экипаж, на козлах которого рядом с кучером сидел черный слуга. Это был экипаж султанши Валиде.
– Здесь мудрый Мансур-эфенди? – спросила она подбежавшего старого, оборванного дервиша.
– Да, повелительница. Мудрый баба-Мансур недавно возвратился счастливо из своего большого путешествия, – отвечал дервиш.
Негр соскочил с козел и открыл дверцу кареты. Султанша Валиде вышла из экипажа.
– Веди меня к Мансуру-эфенди, – приказала она дервишу.
В первый раз султанша искала льва в его берлоге, впервые проникла она в мрачные развалины Кадри. Дервиш показывал ей дорогу, слуга-негр шел позади. Она прошла мимо вертевшихся и кривлявшихся дервишей, певших и призывавших Аллаха, и наконец достигла башни Мудрецов, где находился Мансур.
Тут она увидела страшное зрелище. Старый дервиш, помешанный и потому считавшийся святым, лежал около полуобрушившейся стены, положив левую руку на землю, и ударял кинжалом с такой быстротой, что едва можно было следить за его движениями. С непередаваемой ловкостью вонзал он блестящую сталь в землю между раздвинутыми пальцами левой руки. Он был так поглощен этим занятием, что не видел и не слышал ничего, что около него происходило. Султанша, проходя мимо, бросила ему золотую монету. Он, подобрав ее и кивнув несколько раз головой, покрытой длинными седыми волосами, снова взялся за кинжал.
– Как имя этого несчастного? – спросила султанша у провожавшего ее дервиша.
– Алаи, повелительница. Но он не несчастен, он один из самых счастливых.
– Знает он, что делает?
– Его душа у Аллаха, – отвечал дервиш, указывая на небо.
Дверь башни отворилась, и султанша вошла в зал Совета. Мансур находился там.
– Благословляю вечер, когда я удостоился высокого посещения вашего величества, – сказал он, почтительно кланяясь султанше.
– Наступило тяжелое и опасное время, – начала султанша, по своей привычке прямо приступая к делу. – Я хочу переговорить с тобой.
– Посещение вашего величества для меня великая милость. Потеря доверия султана тяжело поразила меня, но это новое доказательство вашей благосклонности подняло мой упавший дух, – продолжал бывший шейх-уль-ислам.
– Перейдем к делу, Мансур-эфенди, – прервала его султанша. – Я приехала сюда сама, а не позвала тебя в мой дворец, потому что хотела, чтобы наше свидание осталось тайной. Ты знаешь, какое бурное время наступило. Война и смута охватили все государство, и происходят события, очень меня беспокоящие.
– Что же беспокоит тебя, повелительница? Подари меня своим доверием.
Султанша опустилась на диван, Мансур же остался стоять передней.
– Знаешь ты о заговоре в пользу принца Мурада? – спросила она вдруг и бросила на бывшего шейх-уль-ислама проницательный взгляд, наблюдая действие, произведенное ее словами. Ей указывали на Мансура как на одного из заговорщиков.
– О заговоре, повелительница? – спросил Мансур со столь искусно разыгранным изумлением, что даже проницательная и недоверчивая султанша была обманута. – Нет, об этом я ничего не слышал. Волнение в столице очень велико. Ты сама знаешь требования недовольных. Гяуры должны быть безжалостно истреблены. Софты недовольны главой ислама и находят его слишком уступчивым и медлительным. Неудивительно, что при таких обстоятельствах принцы думают о возможности переворота и рассчитывают на успех своих планов.
– Это значит, что принц Мурад думает, что близко время его восшествия на престол.
Мансур видел, что если он через султаншу побудит Абдул-Азиса принять относительно принцев слишком суровые меры, то это только увеличит число недовольных и ускорит переворот. Он всеми силами помогал министрам подготовить свержение султана, так как только от преемников его мог надеяться получить помощь.
– Я боюсь, ваше величество, что принцы рано или поздно возымеют эту надежду, – сказал он.
– Твои сдержанные слова еще более подтверждают справедливость моих опасений.
– Мне не было позволено доказывать долее мою преданность вашему величеству и нашему высокому повелителю султану, так как интриги одного выскочки лишили меня доверия его величества. Но я по-прежнему предан моему повелителю, несмотря ни на что, – сказал хитрый Мансур. – Если ты хочешь, высокая повелительница, выслушать мое мнение и мои советы, то я готов повергнуть их к твои ногам.
– Говори.
– Скорые энергичные меры могут уничтожить все замыслы врагов. Одно повеление может уничтожить самый корень опасности и отвратить мысли всех от какого бы то ни было заговора.
– Назови мне это повеление, Мансур-эфенди.
– Опасность будет уничтожена, если его величество султан даст приказание немедленно же арестовать принцев, отвести их во дворец Долма-Бахче и там содержать под строгим надзором.
– Арестовать! Да, ты прав, – сказала султанша, которую легко было побудить к подобным поступкам.
– Должно арестовать всех принцев, кроме принца Юсуфа, – продолжал Мансур, – не только принцев Мурада и Гамида, но и Рашида и Нуреддина. Таков мой совет. Арест должен быть произведен со всей возможной осторожностью и никак не позже чем утром.
– Да, я согласна с тобой, это необходимо.
– Сверх того, надо объявить принцам, что они не могут принимать никого без ведома главного камергера мушира Чиосси и они могут посылать письма, только им прочитанные и подписанные.
– Да, никакая мера не слишком строга, когда дело идет о безопасности султана. Я сейчас еду в Беглербег, чтобы уговорить султана арестовать принцев. Благодарю тебя за твои советы, – продолжала султанша, поднимаясь с дивана. – Я надеюсь, что скоро буду иметь возможность вознаградить тебя за них.
С этими словами она вышла из зала Совета, у дверей которого ее ожидал черный слуга.
Выйдя из развалин, султанша Валиде села в карету и велела везти себя в Беглербег.
Мансур глядел ей вслед с торжествующей улыбкой. Прежде такая хитрая и проницательная, султанша попала в расставленные сети. Если ей удастся уговорить султана последовать советам Мансура, то его падение неизбежно, так как подобные меры заставят колеблющихся еще министров примкнуть к заговору. Кроме того, он думал еще более усилить впечатление, произведенное султанскими повелениями. Он хотел устроить покушение на жизнь принцев, и притом так, чтобы оно было приписано султану или султанше Валиде. С этой целью он направился в келью дервиша Алаи, с наступлением ночи оставлявшего свое обычное место вблизи башни Мудрецов.
Алаи лежал на полу своей темной кельи. Свет и воздух проникали в нее только через узкое окно. Несмотря на мрак, он узнал Мансура и упал перед ним на колени.
– Алаи, – сказал Мансур.
– Я слушаю, великий шейх.
– Ты молишься?
– Я молюсь день и ночь, но мои грехи так велики. Я должен постоянно кинжалом напоминать себе о том, что я заслуживаю смерть.
– Хочешь получить прощение грехов?
– Да, великий шейх, мудрый и могущественный баба-Мансур! – вскричал в восторге дервиш. – Ты сжалился надо мной, ты хочешь дать мне прощение?
– Но ведь ты знаешь, чтобы заслужить это, надо сделать что-нибудь необыкновенное, какой-нибудь подвиг.
– Назови мне его, повелитель. Сжалься над твоим несчастным рабом.
– Тогда ступай в Долма-Бахче и проникни во дворец с кинжалом.
– И потом? Потом что?
– Ударь кинжалом, если увидишь принцев.
– Принцев? Они должны погибнуть?
– Сохрани тебя от этого Аллах! Ты должен дать схватить себя там.
– И это то дело, о котором ты говорил?
– Иди и исполни его, – приказал Мансур.
С этими словами он скрылся ловким и быстрым движением за выступом стены и оставил келью дервиша прежде, чем тот успел заметить его исчезновение.
– Где ты, великий шейх? – вскричал в изумлении Алаи, не видя больше Мансура. – Где ты?.. Здесь нет никого. Это было, значит, явление!.. Я повинуюсь его приказанию. Наконец я заслужу прощение! Прощение! Прощение!..
Слова Мансура Алаи счел за слова духа, посланного пророком, и слепо им повиновался.
Между тем султанша Валиде не теряла времени, и все принцы были арестованы и отвезены во дворец Долма-Бахче. Там мушир Чиосси сообщил им, что султан приказал, чтобы они не выходили из дворца и не принимали никого, не иначе как испросив прежде на это разрешение.
– Значит, мы здесь в тюрьме? – вскричал принц Мурад. – Я протестую против такого обращения с нами. Ни я, ни мои братья не делали ничего против воли султана и во всем ему повиновались. Передайте его величеству султану, нашему дяде, что мы не будем никуда выходить из этих комнат, так как не согласны подвергаться таким унижениям. О, скоро ли окончится наша жизнь, исполненная печали, горя и опасений!
Вскоре принцы получили также письмо султанши Валиде, где повторялись приказания султана и сверх того было прибавлено:
"Принцы не должны иметь детей, иначе последних будут убивать тотчас же после их рождения".
После этого всего принцы не могли ни одного часа быть уверенными в безопасности. Турция и так гремела по всему миру, благодаря возмутительным своим законам и обычаям, как жестокое государство. Но в самой Турции, например, преследование принцев крови считалось делом обычным. В этом полуевропейском, полуазиатском государстве проклятие тяготеет над тем, в чьих жилах течет султанская кровь. С самого раннего возраста им угрожает смерть. Ни одного спокойного дня, ни одного веселого часа не выпадает на их долю. Их жизнь проходит в беспрестанном ожидании гнева султана, преследований султанши Валиде.
Вечером того же дня случилось событие, еще более усилившее опасения принцев.
В их комнаты неожиданно проник старый дервиш. Никто не знал, как он мог пройти внутрь дворца; вероятно, стоявшие у входов часовые не заметили его. С обнаженным кинжалом бросился он на Мурада, наследника трона, и убил бы его, если бы принц Гамид не успел вовремя отвести руку убийцы.
На зов принцев сбежались слуги и схватили безумного Алаи, так как это был помешанный дервиш, по приказанию Мансура покусившийся на жизнь принцев. Слуги передали его часовым дворца. Они были из полка капиджи и потому отвели Алаи не в тюрьму, а назад, в развалины Кадри, где дервиш за свой поступок отделался только запрещением выхода из его кельи в течение месяца.
Это приключение усилило боязнь принцев, особенно Мурада, но уже близко было время, когда должна была кончиться их печальная жизнь, когда старший из принцев должен был возложить на свою голову корону.
XXI
Снова соединены!
Увидев Рецию, Сади бросился вон из дворца принцессы. Никакая сила на земле не могла бы удержать его. Между ним и Рошаной все было кончено. Поступок принцессы прекратил все его колебания.
Его выбор был сделан навсегда. Он смертельно оскорбил принцессу, оттолкнув ее от себя, чтобы возвратиться к своей первой любви.
Гнев и бешенство овладели гордой Рошаной. Она была покинута! Она должна была уступить сопернице! Это было позорно, невыносимо. Страстная любовь к Сади в одну минуту обратилась в глубокую ненависть к нему и к Реции. Она хотела их обоих уничтожить, раздавить. Демоническая улыбка сверкнула на ее лице, когда она вспомнила, что у нее есть средство отомстить. Дитя тех, кого она ненавидела, было в ее руках.
Между тем Сади, выйдя из дворца, поспешил ко входу в сад, отовсюду огороженный высокой стеной. Калитка в сад была заперта, и сбежавшиеся на зов Сади слуги и рабы объявили, что они не могут отпереть этой двери.
Одна лишь дверь отделяла Сади от Реции, и он хотел во что; бы то ни стало проникнуть в сад. Тогда он вдруг вспомнил, что есть еще и другой путь, и поспешил к террасе, выходившей на канал, омывающий сад принцессы.
Быстро сбежал он по ступеням лестницы, спускавшейся с террасы к самой воде, вскочил в лодку с двумя гребцами, по счастью тут находившуюся, и велел везти себя к саду дворца. Гребцы бросились исполнять волю паши и направили лодку к указанному им месту, откуда доступ в сад был прост.
Когда лодка остановилась у берега, Сади выскочил из нее и бросился по дорожкам и аллеям сада к тому месту, где он видел Рецию, работавшую над розовыми кустами. Под надзором садовника и садовницы Реция работала вместе с другими рабынями. Слезы отчаяния падали из глаз ее на роскошные цветы.
Вдруг ей показалось, что она слышит знакомый и дорогой ей голос.
– Реция! Реция! Моя бедная, дорогая Реция! – послышалось издали.
Раздались чьи-то приближающиеся шаги. Садовник и садовница бросились на колени.
Кто шел?.. Кто назвал имя Реции? Страх и надежда боролись в душе несчастной. Наконец она решилась поднять глаза. То был Сади. То был действительно он!
Упавшие на колени слуги с удивлением глядели на Сади. Что могло быть общего между могущественным пашой и бедной невольницей? Этого они не могли понять.
– Моя дорогая Реция! – вскричал Сади, схватив в свои объятия дрожащую, безмолвную Рецию. – Наконец кончились твои несчастья!
– Ты меня не забыл? – сказала слабым голосом Реция. – Ты меня не покинешь?
– Никогда! Я хочу быть твоим, я увезу тебя с собой.
– Это сон, – сказала Реция, улыбаясь сквозь слезы. – О, этот сон так хорош, что я хотела бы, чтобы он продолжался вечно.
– Он и будет вечен. Но это не сон, это действительность, моя дорогая.
Это была трогательная сцена. Даже невольницы, столпившиеся вокруг, не могли удержать слез, хотя и не понимали истинного значения этого свидания.